Ночь триффидов

— Центр! Вы меня слышите? Прием!
— Масса частиц в стратосфере должна достигать феноменальных масштабов. Можно допустить, что...
— Сеймур, — резко оборвал я.
— Да?
— У нас возникли осложнения.
— Какие осложнения? — переспросил он таким отрешенным тоном, словно все еще пребывал в научном трансе.
— Я потерял связь с диспетчерской службой.
— Это серьезно?
— Да. Очень.
— Попробуйте еще раз.
— Пробовал. Не отвечают.
Я усилил тягу, и острый нос истребителя снова устремился вверх. Альтиметр показывал набор высоты.
— Мы, кажется, поднимаемся, — сказал Сеймур. — Но ведь нам надо садиться. Разве нет?
— Именно. Только желательно на "посадочную полосу, а не на чью-нибудь капустную грядку.
— Вы что, правда хотите сказать, что мы не сможем приземлиться, если вам не удастся восстановить связь?
— Да, что-то вроде, — выдавил я сквозь зубы. — Будем кружить до тех пор, пока они не справятся с техническими проблемами. Надеюсь, им это удастся.
Мы кружили десять минут...
Двенадцать минут...
Пятнадцать, шестнадцать...
Указатель уровня топлива медленно, но неуклонно приближался к красной зоне.
Радио молчало.
За колпаком кабины царила тьма. Я не видел даже ужасающего красного неба — оно осталось выше, сейчас мы летели сквозь облака. Истребитель напоминал угря, пробирающегося по илистому дну мутной реки.
По прошествии нескольких минут я сказал Сеймуру:
— Если мы еще задержимся, придется выбираться из кабины и идти пешком.
— Что? Простите, кажется, я вас не совсем понял.
— Не берите в голову. Обычная пилотская шутка.
Я передвинул ручку от себя, и машина пошла вниз. Я хотел рассказать Сеймуру, как работает катапульта, но решил пока воздержаться. Сеймур ничего не понимал ни в катапультах, ни в парашютах. Гуманнее было бы его пристрелить.
В отсутствие связи приходилось полностью полагаться на зрение. Я надеялся заметить огни посадочной полосы прежде, чем мы врежемся в землю. Перед вылетом в свете стартовых ракет я сумел оценить высоту облачности. По моей прикидке, расстояние между землей и нижней кромкой облаков было не менее тысячи футов.
Если опускать это корыто достаточно аккуратно, можно выйти из облаков, не опасаясь столкновения с холмом или деревом. На альтиметр на такой высоте полагаться нельзя — это не слишком точный прибор, но «Джавелин» снабжен мощными посадочными прожекторами. Даже с высоты тысячи футов удастся определить, над какой субстанцией мы летим — земной твердью или морской жижей.
Я осторожно снижал машину до высоты в тысячу футов.
Топлива оставалось максимум на семь минут полета.
В подобных обстоятельствах мягкой посадки ожидать невозможно.
Набирая высоту в облаках, я вел машину широкими кругами. Где-то в центре этих кругов далеко внизу находился остров Уайт. Если я на высоте тысячи футов по радиусу, размышлял я, то увижу посадочные огни аэродрома. А если аэродром окажется в стороне, то уж свет поселков и деревень замечу обязательно.
Однако погода оказалась еще более гнусной, чем я предполагал.
Капли дождя били по колпаку кабины пулеметными очередями, а прожектора самолета выхватывали из тьмы лишь закручивающиеся на ветру и разбивающиеся в мелкие брызги дождевые струи.
Похоже, у меня оставался весьма ограниченный выбор дальнейших действий.
Во-первых, я мог продолжать лететь в струях дождя и в порывах ветра, сотрясающих машину.
Во-вторых, я мог лететь в абсолютной тьме облаков.
И наконец, в-третьих, можно плюнуть на дождь, облака и темноту и подняться ввысь, к красным небесам. (Я употребил слово «небеса» лишь потому, что оно характеризует пространство, находящееся над нашей головой. В данном случае это пространство по цвету больше походило на преисподнюю. И преисподнюю очень холодную.)
Но даже и это ограниченное число вариантов быстро сходило на нет. Со стрелкой указателя топлива почти на нуле и отсутствием связи с землей мне оставалось только лететь у нижней кромки облаков. Секунд тридцать я летел со скоростью трехсот узлов, и самолет стал похож на листок, попавший в порыв ветра. Нас трясло так, что казалось, машина вот-вот развалится. Струи дождя поблескивали в свете прожекторов, потоки воды зловеще завывали, срываясь с плоскостей.
Сердце готово было вырваться из груди, под высотным костюмом по телу текли потоки пота, и это было особенно неприятно.
С мыслями о первом или втором варианте полета пришлось расстаться. Надо было искать место для посадки, а земли я по-прежнему не видел. На этой высоте (альтиметр, как и следовало ожидать, показывал ноль футов) я без труда мог похоронить нас вместе с истребителем на склоне одного из тех пологих холмов, которыми так славится остров Уайт.
— Дэвид... Дэвид, вы еще не увидели посадочной полосы?
— Пока нет.
По правде говоря, я вообще ничего не видел.
Чуть уменьшив тягу, я снизил скорость до двухсот пятидесяти. Машину затрясло сильнее, нос наклонился вниз, и мы еще на несколько десятков футов приблизились к земной тверди.
— Великий Боже! — выдавил я.
— Что случилось? — отозвался Сеймур.
— Море, — коротко бросил я. На подробные объяснения времени не было, так как под брюхом самолета катились белые барашки волн. Порывы ветра превратили поверхность воды в кипящую массу.
Я взял себя в руки. Поднимать машину не имело смысла. Топливо было практически на нуле. Кроме того, если я не буду видеть моря, то не увижу и твердую землю, когда она окажется под крылом. Я заложил неглубокий вираж, и левое крыло самолета почти коснулось волн. Теперь надо долететь до какой— нибудь земли. До Британских островов или до острова Уайт. Сейчас это уже не важно.
Главное — посадить истребитель в течение шестидесяти секунд. Если этого сделать не удастся, то мы промочим не только ноги.
— Дэвид, я полагаю...
— Ради Бога, не сейчас, Сеймур. На несколько минут мне необходимо сосредоточиться.
Он замолчал.
Внизу в свете прожекторов бушевало море. Казалось, я вижу даже гроздья брызг, летящих в нашу сторону.
На приборной доске рядом с указателем уровня топлива замигала красная лампочка. Не надо быть специалистом, чтобы понять значение этого сигнала. Я еще больше уменьшил тягу, пытаясь хоть немного растянуть оставшееся на дне бака топливо.
Не торопясь и спокойно. Не тороп....
Но — что это там, впереди? Какая-то темная масса. Темная поверхность, не отражающая света.
«Если это не земля, — сказал я себе, — то я съем собственную шляпу и закушу кедами».
Я не видел ни выступов скал, ни деревьев, ни домов. Похоже, мы вышли на какое-то пастбище. Тем лучше. О выпуске шасси не могло быть и речи. Если переднее колесо попадет в кроличью нору или еще какую-нибудь дыру, истребитель перевернется, как тележка с яблоками. Оставалось одно — садиться на брюхо.
— Держитесь крепче, — сказал я. — Мы отправляемся на свидание с землей.
Приземление заставило меня полностью потерять интерес к тем чудесам, которые мог предложить окружающий мир.
Открыв глаза, я почему-то решил, что все еще нахожусь в постели.
Что-то стучало по моему черепу. Я с опаской притронулся пальцами к голове и ничего не почувствовал. Пальцы, видимо, тоже потеряли чувствительность.
Через несколько секунд пришло прозрение, и я понял, что сижу в кабине самолета, а по алюминиевому шлему стучат капли дождя. Кто-то ухитрился поднять колпак кабины.
Шея болела нещадно. То, как боль пронизывала тело, спазмами отдаваясь в нижних конечностях, тоже не сулило ничего хорошего. Я отстегнул ремни и застонал.
— Дэвид, — прогремел чей-то голос, перекрывая шум дождя. — С вами все в порядке?
Я кивнул. Шея заныла еще сильнее, но меня утешило, что голова двигается.
— Это вы, Сеймур? — задал я глупый вопрос.
— Да.
— Вы все еще в самолете?
— Да. Я решил подождать, пока вы придете в себя.
— Великий Боже! И сколько же времени вы сидите в кабине?