Детство в Соломбале

Я хотел пуститься в расспросы. Ведь в кочегарке было столько незнакомого и непонятного! «А что такое еще за давление?», «А эта штучка как называется?» Но механик совсем не склонен был со мной долго раз­говаривать.
– Давление – это давление… ну, сила пара. Рабо­тать надо! Нас никто не учил, сами все узнавали. На практике.
На практике так на практике! Поработаем – узнаем. А водомерное стекло я и сам понял, для чего служит. Водомерное. Значит, воду мерить в котле.
Нам дали инструмент: молотки и стальные щеточки. Молотки были специальные для чистки, заостренные с обоих концов.
Через узкую горловину Костя залез в большой ко­тел. Я – за ним. В котле было сыро и прохладно.
Над волнистыми топками шли ряды трубок. По этим трубкам, когда котел находился под паром, проходил дым, и трубки назывались дымогарными.
– Вычистить, чтобы как чертов глаз блестело! – сказал механик. – Сам Горчицын принимать будет… из регистра [12].
Костя показал мне, как отбивать молотком накипь, как орудовать шкрабкой и щеткой. Я работал старательно, побаиваясь какого-то Горчицына из какого-то регистра. Костя сказал, что чистить нужно по-хороше­му, а то котел может взорваться.
В полдень нас позвали обедать.
– Можно передохнуть, – сказал старший кочегар. – Подите в кубрик, ребята дадут вам перекусить.
В кубрике стоял полумрак. Это узкое длинное по­мещение, где жили кочегары, напоминало коридор. У стенок были устроены койки в два этажа. Над сто­лом висел крюк. Я знал, что на этот крюк в штормовую погоду подвешивают чайник.
За столом сидели кочегары и угольщики – помощ­ники кочегаров. Они обедали.
Перебивая друг друга, они рассказывали забавные истории. Особенно отличался своими веселыми расска­зами угольщик Голубок – высокий, плечистый, но еще совсем молоденький парень. Он был без рубашки, и только сетка, обернутая вокруг шеи, спускалась на го­лую грудь, как галстук.
– Вот нанялся этот Ваня матросом на судно, – рас­сказывал Голубок, хитро прищуривая глаз, – а в тот день отход был. Я же говорю, Ваня сверху приехал, на море не бывал. Днем закончили погрузку и отошли от причала, чтобы на рейд встать. Вот капитан кричит Ване: «Отдай якорь!» Ваня стоит на баке и глаза от удивления выкатил. А судно относить стало. Разозлил­ся капитан да еще громче закричал в рупор: «Отдай якорь!» Тут Ваня совсем перепугался и взмолился: «Я не брал, – говорит, – дяденька, твоего якоря»…
Кочегары громко хохотали, а Голубок рассказывал все новые и новые истории:
– Это что за пароход у нас, «Енисей»! Вот я пла­вал, был у нас пароход «Селивёрст», так у него от мачты до мачты – семь верст. На вахту кочегары не как-нибудь, а на трамвае ездили. А один матрос, пока по мачте до клотика [13] лез, за полмесяца деньги получил… А вам приходилось в Лондоне бывать? Не приходилось? Так вот, я вам скажу, там туманы так туманы! Весло засунешь в туман, а потом на это весло брюки и рубаш­ки после стирки развешиваешь.
– А в тропиках ты, Голубок, бывал? Как там, очень жарко?
– Еще бы! Мы один раз в тропическом рейсе якоря потеряли. Матросы с ног сбились в поисках. Нету яко­рей, да и только! А потом догадались – расплавились якоря. Вот какая жара! Но всего хуже во льдах дрей­фовать. Мороз – слова не скажешь. Слова прямо у са­мого рта замерзают. Ну, потом мы наловчились один говорит, а двое палками слова отколачивают…
Нам не хотелось уходить из кубрика от этих веселых людей. Когда мы вежливо попрощались с кочегарами, Голубок сказал:
– Пока будете чистить – отгадайте загадку кото­рый у нас на «Енисее» конец самый короткий и который самый длинный?
Работая в котле, мы перебирали с Костей все верев­ки и канаты, какие могли быть на пароходе. Какой са­мый короткий конец – этого мы отгадать не могли. Са­мым длинным концом на судне, решили мы, должна быть веревка у лага [14].
Мы выбрались из котла поздно вечером. Я очень ус­тал. В голове звенело. Я с ужасом смотрел на свои чер­ные от грязи, покрытые ссадинами руки. Есть не хотелось, и тошнота подкатывала к горлу. Скорее бы спать!
Утром мы снова были на «Енисее». На палубе нам встретился Голубок.
– Отгадали загадку? – спросил он.
– Не могли, – ответил Костя. – Самый длинный – у лага.
– У нас подлиннее есть, – засмеялся Голубок. – Язык у нашего боцмана – длиннее конца не найти…
Самым коротким концом на судне оказался кусок веревки у колокола-рынды для отбивания склянок [15].
Я смеялся, но через силу. Со вчерашнего дня болела голова и ныли руки. Теперь мне казалось, что нет тяже­лее работы, чем чистка паровых котлов.
К вечеру на пароход пришел старик с большой седой бородой. Это был Горчицын. В котел он не залезал.
– А ну, мальчик, ударь по задней стенке! – кричал Горчицын и, закрыв глаза, прислушивался к стуку.
Этот старик по звуку определял исправность и чи­стоту котла.
Наконец котел приняли. Можно было накачивать воду и поднимать пар. Завтра утром «Енисею» предстояло отплытие.
 
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
ОТКРЫТЫЕ КИНГСТОНЫ
Дул побережник – сухой и свирепый ветер с северо-запада. Вспененные волны бросались на причальную стенку, разбиваясь каскадами сверкающих брызг. У сто­явшего на рейде парохода в судорогах извивался шторм­трап. Под ним на волнах танцевала крутобокая шлюпка.
С утра мы начали чистку котла на «Святом Михаи­ле». В полдень нам неожиданно приказали перебраться на «Прибой».
– Мы, дяденька, только начали, – сказал Костя Чижов. – Зачем же переходить?
– Не ваше дело! – закричал механик. – Ступайте, куда посылают!
«Прибой», небольшой буксирный пароход, стоял у стенки в устье речки Соломбалки. Мы бродили по бере­гу, ожидая, когда нас позовут. У «Прибоя», охраняя штабель продолговатых ящиков, шагал солдат с вин­товкой. По палубе ходил офицер.
Высунувшись из рубки, его слушал капитан буксира.
– К двенадцати часам чтобы все было готово! Вы слышите, капитан?
– Постараемся.
– За погрузкой я буду наблюдать лично, – резко сказал офицер. – Команде не говорить ни слова.
Он сошел на берег. Нас с Костей пропустили на па­роход.
– Вечером поднимать пар будем, – сказал капитан старшему машинисту.
– Некуда торопиться, – ответил машинист. – Я от­казываюсь, не пойду. Что с меня возьмешь!
– Не волнуйся, Ефимыч, на ветре громко разговаривать вредно, – сказал капитан, глазами указывая на солдата. – Конечно, с тебя ничего не возьмут. Зато тебе дадут… свинцовую штучку из этого запаса.
– Все равно не пойду. И кочегары отказываются.
– А они откуда знают о грузе?
– Не беспокойся, знают… А ну, молодцы, чего уши развесили! Давай в котел!
Мы спустились в машинное отделение. На неболь­ших судах кочегарка не отделена от машины. Захватив шкрабки, щетки и обтирку, мы пролезли через горлови­ну в котел.
– «Прибой» посылают вверх по Двине – оружие и патроны белым везти, – объяснил мне Костя, – а команде не хочется. Слышал, как они говорили? Я знаю: у этого машиниста брат арестован.
В котле было тесно и холодно. Огонь в топке пога­сили давно. Двухрожковая коптилка тускло освещала ряд дымогарных трубок и стенку котла. Я лежал, не имея возможности повернуться, и слушал Костю.
– А вдруг нас забудут, – голос у Кости глухой, тревожный, – или нарочно закроют! Задраят горлови­ну, воды накачают и пар поднимут. Кочегар с «Пожар­ского» рассказывал – был такой случай, одного пар­нишку сварили…
Я представил себе такого же, как я, мальчика-котлочиста. Он разбивает в кровь кулаки о железную стенку котла, кричит. Но никто его не слышит. Лязгает гаеч­ный ключ, крепящий крышку горловины. Уже работает донка и плещется вода. Кочегары готовят промаслен­ную паклю для растопки…