Двойник

Это было как раз тогда, когда мой отец, старый идеалист-профсоюзник, ненавидевший конов и меня за то, что я стал одним из них, вышиб себе мозги из моего револьвера. Но это другая история.
Стеги, как и мой отец, все понял, когда молодой Нат Геллер обменял униформу и свою честность на работу в штатском. Он, как и многие другие в полиции, повесил мне ярлык «мальчишки-подхалима», желающего сделать карьеру любой ценой. Это вынудило меня удержаться от предложения двух настоящих холуев покойного мэра Чикаго по имени Лэнг и Миллер, его главных шестерок и телохранителей, участвовать в попытке покушения на жизнь Фрэнка Нитти. Но после того, как я уже оставил полицию и подался в частные детективы, я должен был давать показания о нападении на Нитти, и – после того, как мэра Сермэка пристрелил в Майами сицилийский убийца по имени Зангара, я почувствовал, что не должен лгать. Может, я этим пытался как-то воздать должное моему старику и его идеализму. А может, пытался оправдаться перед самим собой. Но на свидетельском месте я говорил правду (что было здесь в новинку) и выставил тем и Лэнга, и Миллера, и покойного мэра в плохом свете.
Стеги, хотя и был непокладистый, прямой и честный коп по чикагским (и любым другим) меркам, но имел слабость: он не любил, когда даже продажный полицейский полощет грязное белье на людях. А я был экс-коп, который публично прополоскал не только двух сержантов чикагской полиции, но и самого мэра Сермэка [29].
Стеги был другом Сермэка. Рассказывали, что вскоре после того, как Сермэк был избран мэром, Стеги перевели в участок Соуф-Вабаш, сердце Бронзвилля, чтобы «поднять шум вокруг политического рэкета». Для этого капитан загонял в тюрьму по двести цветных арестованных в день. Камеры были так набиты, что арестованным негде было сидеть. Политиканы-негры вначале материли Сермэка, но потом наконец взмолились: «Что хочет от них Сермэк за то, чтобы убрали Стеги из их района?»
– Станьте демократами, – сказал Сермэк.
И они стали демократами.
Стеги все бы сделал для Энтона Дж. Сермэка, а я в глазах Его Чести вывалял в грязи его честь [30].
Последний раз я видел Стеги в Сити-Холле [31], куда пришел давать свидетельские показания на одном из последующих заседаний по процессу Лэнг – Миллер. Я кивнул рослому седовласому полицейскому и сказал:
– Добрый день, капитан! И Стеги ответил:
– Пошел к черту, ты, лживый сукин сын, и не возвращайся обратно!
Хэл Дэвис из «Дейли ньюс» услышал этот наш обмен любезностями и, подправив как надо, украсил им свой отчет о суде. И теперь, когда бы я ни разговаривал с моими немногими оставшимися друзьями в полиции, первое, что я слышал от них, было: «Передать от тебя привет капитану Стеги, Геллер?» Далее следовал самодовольный хохот.
Нет, пока я не был в состоянии идти с этим к капитану Стеги, конечно, если бы Джимми Лоуренс действительно оказалсябы Диллинджером и я сдал бы его Стеги; может быть тогда я и был бы вычеркнут из капитанского списка «лживых сукиных сынов».
Но если Джимми Лоуренс всего лишь очередной двойник Диллинджера, я, возможно, окажусь вскоре связанным в маленькой комнатушке какого-нибудь полицейского, исполняющим румбу под ударами резиновой дубинки.
Уже в сумерки перед жилым домом на той стороне улицы, где я припарковался, остановилось желтое такси. Я откинулся назад и опустил шляпу на лицо, словно задремал. Спустя несколько минут Джимми Лоуренс и Полли Гамильтон, держась за руки, вышли из парадного и сели в такси на заднее сиденье. Я выждал тридцать секунд, завел двигатель и последовал за ними.
Желтое такси направилось на Хальстед и, прежде чем что-либо понял, я узнал место.
Такси остановилось перед большим трехэтажным зданием из серого камня, Джимми Лоуренс вышел и открыл дверцу для Анны Сейдж, которая появилась из своего дома в красивом синем платье и белой шляпе с широкими полями.
Я последовал за ними в кинотеатр «Марбро» на Вест-Сайд.
И все мы посмотрели «Ты говоришь мне» с У. К. Филдсом. Это было забавно.
 
8
На следующее утро, около десяти часов я вошел в «Бэнкерс билдинг» на углу Кларк и Адаме и поднялся на лифте на одиннадцатый этаж, где находилось представительство федов. Главным агентом чикагского отделения Подразделения расследований был Мелвин Пурвин, но я надеялся поговорить с Сэмом Коули.
Я никогда не встречался с Коули, но мой друг Элиот Несс, который до прошлого года был старшим федом в задержании преступников, связанных с Чикаго, отзывался о нем хорошо. Пурвина я не знал по-настоящему: он был рыбой из другого садка, Элиот относился к нему без уважения, хотя я понимал, что Несс и Пурвин могли испытывать друг к другу профессиональную зависть.
В конце концов, Пурвин, специальный агент Департамента юстиции, появился на чикагской сцене примерно в то время, когда карьера Элиота, человека Департамента финансов, клонилась к закату. Его подразделение по «Сухому закону» постепенно сворачивало деятельность. Сначала было легализовано пиво, так что подразделение «Сухого закона» вступило в тридцать третий год, уже прихрамывая. Затем закон и вовсе отменили. Пурвин должен был охотиться за такими преступниками, как Диллинджер, в то время как бывший гроза банд и нарушителей «Сухого закона» Несс должен был оставаться в стороне, превратившись в простого сборщика штрафов, Даже сейчас Элиот занимался тем, что охотился за самогонщиками в холмах Огайо, Кентукки и Теннесси.
Но то, что я знал о нем из газет, от своих приятелей из отдела карманных краж, характеризовало Пурвина не с лучшей стороны. Его самым «громким» делом стал захват «ужасных тоуи» – банды пригородных бутлегеров. С этой мелкой шпаной не захотел связываться даже Элиот, хотя они каким-то образом умудрялись сохранить независимость от Капоне. После «отмены» тоуи действительно не стоили того, чтобы ими серьезно заниматься, но в прошлом году Пурвин обвинил Роджера Тоуи в стотысячном киднеппинге Вильяма Хамма, барона «Пива Хамма». Никакого смысла в этом не было: Тоуи не особо нуждался в деньгах и легко продвигался в легальный бизнес. Возможно, мотивом Тоуи была зависть, поскольку Хамм вернулся в свой пивоваренный бизнес вполне легально.
Пурвин гордо заявил прессе, что у него «железное дело», однако жюри присяжных не разделяло этого мнения. Еще до оправдательного приговора, вынесенного Тоуи, говорили, что похищение Хамма проделала банда Карписа-Баркера, если бы Пурвин был хорошим расследователем, он должен был бы тоже слышать об этом я, к примеру, знал, хотя к делу не имел никакого отношения.
Почти немедленно Пурвин предъявил Тоуи другое обвинение в киднеппинге – на сей раз в похищении Джека «Парикмахера» Фактора, известного международного преступника, имевшего связи с Капоне. Все в городе знали, что Фактор просто искал способ отвертеться от высылки в Англию, что похищение он организовал сам, используя связи с Капоне, и что дело, возбужденное против Тоуи, шито белыми нитками.
Знали все, кроме Пурвина: вероятно, на этот раз он ухитрился передать это дело жюри, и бедняга Роджер «Грозный» отправился отбывать девяносто девять лет в Джоли. Как только двери тюрьмы захлопнулись, Фрэнк Нитти, телохранитель Капоне, усилиями его команды оказался в Де Плейнс.
В глазах прессы Пурвин выглядел неплохо, ему не повредил даже эпизод из его полицейской практики в Маленькой Богемии в апреле прошлого года, когда «Малыш Мел» страшно опростоволосился. (Я слышал, что Пурвину не нравилось, когда к нему обращались – «Малыш Мел», это было всем известное его прозвище.)
Пурвин получил информацию, что Диллинджер и его банда отсиживались в охотничьем домике в Маленькой Богемии, что в штате Висконсин. Он и две группы других агентов погрузились в три маленьких самолетика и вылетели в Рийнлендер, где связались с агентами подразделения расследований из Сент-Пола. Поспешно собранная команда на нескольких машинах проехала еще около пятидесяти миль по заснеженным проселочным Дорогам штата. Два автомобиля из четырех сломались по дороге, и когда шестнадцать агентов добирались до места, то половина из них ехала на подножках, стуча зубами от холода.