Смерть в послевоенном мире (Сборник)

— Не может ли он оказаться студентом Чикагского университета?
— Который разбойничает в Норт-Сайде?
Даже такой хороший полицейский, как Друри, страдал этой географической слепотой.
— Да, — сказал я. — Существует невероятно новый способ передвижения, его именуют Эл [1]. Просто, может быть, наш мальчик знает о нем.
Друри игнорировал мое саркастическое высказывание.
— Этих недоразвитых переростков с сальными волосами полно шатается повсюду, Нат. Поле поиска не очень-то сузилось.
— А то, что он похож на молодого Корнела Уальда?
— Такого тоже замучаешься искать, — сказал Друри. — Да.
Мы вздохнули и повесили трубки.
Подслушивая разговор. Пег, стоявшая на кухне, вынуждена была высунуться в холл. Поверх выпирающего живота она повязала белый фартук, так как готовила мясо. Вкусный запах растекался повсюду. Пег готовила чертовски вкусно, хотя сама так не считала.
— Красивая? — спросила она.
— Кто?
— Та медсестра, к которой ты ходил и разговаривал.
— Не обратил внимания.
Она хмыкнула и вернулась на кухню. Я пошел следом и сел за стол. Она угрюмо молчала.
— Блондинка? — спросила она, стоя спиной ко мне.
— Нет. Кажется, брюнетка.
Она посмотрела на меня через стол:
— Тебе кажется?
— Брюнетка.
— Готова спорить, хорошенькая и стройная, с отличной фигурой. Не такая жирная и круглая. Не корова. И не слон.
— Пег...
Она повернулась, деревянная ложка упала на линолеум.
— Я схожу с ума, Нат. Я отвратительная, и мне скучно.
— Ты не отвратительная. Ты очаровательная.
— Отвяжись, Геллер! Я противная корова, и мне осточертело торчать в этих стенах. Господи, неужели я не могла бы жить где-нибудь в другом месте, где можно с кем-нибудь поговорить?
— У нас же есть соседи.
— Белки, дятлы и этот придурок, что живет ниже, который стрижет свой газон по четным дням и моет машину по нечетным. Кругом пустые автостоянки, ясли и прерии. Почему нам не перебраться ближе к городу? У меня такое чувство, что я живу на пастбище, где самое место таким коровам, как я.
Я поднялся, подошел к ней и обнял. Пегги сердилась, но вырываться не стала.
Не глядя на меня, она стала жаловаться на жизнь, словно выплевывая слова.
— Ты уходишь в Луп и чувствуешь себя бизнесменом, можешь общаться с друзьями, коллегами и с агентами, допрашиваешь красивых медсестер, пишешь свои бумаги, короче — у тебя настоящая жизнь. Ты не торчишь здесь, в этой коробке с газоном, слушая по радио «Ма Перкинс», и не чистишь картошку, и не гладишь рубахи.
— Крошка...
Она постучала себя в грудь указательным пальцем, приговаривая:
— Я всегда занималась делами, была секретарем-исполнителем.
— Знаю, знаю.
— Нат, мне страшно.
— Страшно?
— Я боюсь, что не создана быть домохозяйкой. Боюсь, не создана и для роли матери.
Я нежно улыбнулся, глядя на нее, нежно коснулся ее лица; дотронулся до живота.
— Ребенок все изменит. Мы обзаведемся соседями.
— Мне все здесь противно.
— Давай подождем годик. Не понравится — переедем ближе к городу.
Она натянуто улыбнулась, кивнула и отвернулась к плите.
Ужин получился на славу. Пег сделала яблочный пирог. Мы поболтали о делах, о семье. За разговором все понемногу утряслось.
Мы прилегли на кушетку, слушая радиотрансляцию музыкального биг-бэнда, когда зазвонил телефон. Снова Друри.
— Извини, что беспокою, но я подумал и наконец, кажется, кого-то нашел.
— Выплыло! Что?
— Был один паренек, которого я прихватил несколько лет назад. Симпатичный, темноволосый, но с какой-то гнильцой, хотя и из приличной семьи. Его отец служил в охране железорудной шахты. Во всяком случае, парень неплохо учился, умный парнишка — но только вот любил воровать, так, ради острых ощущений. Меха, украшения, старинные монеты, оружие.
— В то время ты работал в отделении Таун Холл?
— Да. Он воровал на Норт-Сайде. Тогда ему было всего лишь тринадцать.
— Сколько ему сейчас?
— Семнадцать.
— Да, но все это было несколько лет назад.
— Два года назад я прихватил его снова, за десять краж. Он чертовски ловок, Нат. Что-то вроде человека-мухи — лазает по карнизам, пожарным лестницам... влезает в окна.
— Понимаю.
— Во всяком случае, некоторое время он провел в Жибо.
Так называлось исправительное заведение для подростков в Терр От.
— Считается, что вышел оттуда перевоспитавшимся. Он хорошо учился — настолько хорошо, что в семнадцать поступил в колледж.
— В Чикагский университет? — спросил я.
— Да, — ответил Друри. — А теперь догадайся, кем он подрабатывает?
— Посыльным по доставке, — выпалил я.
— Ну надо же, ты настоящий детектив, — похвалил Друри.
 
13
Джером Лэппс, не по годам развитый семнадцатилетний студент-второкурсник, жил в студенческом общежитии Чикагского университета.
В разговоре по телефону Друри спросил меня:
— Знаешь, где живут его родители?
— Ты что, принимаешь меня за психа?
— Вполне возможно, ты встречал этого парня, Нат. Семья Лэппсов жила в Линкольнвуде.
Он назвал мне адрес неподалеку от нашего с Пег дома.
Что оказалось более интересным, так это то, что парень жил при школе, даже во время летних каникул. В частности, сейчас он обитал в Гейтс Холле, в студенческом городке на Мидуэе.
Мидуэй — полоса парка длиной в милю и шириной в квартал — располагалась между Пятьдесят девятой и Шестидесятой улицами, соединяя Вашингтонский и Джексонский парки, и одновременно разделяла Гайд Парк и яйцеголовых жителей университета от подлинного Саус-Сайда. В непосредственной близости от Мидуэя возвышались кирпичные готические строения и ухоженные пространства университетской территории. По ночам лагерь походил на иной мир.
На дворе стояла темнота, и лагерь казался покинутым. Лето еще только началось. Я оставил свой «плимут» на стоянке и добрался до третьего этажа Гейтс Холла, подошел к комнате Лэппса и постучал в дверь. Никакого ответа. Постучал еще раз. Тишина. Дверь была заперта.
Какой-то студент, которому на вид было далеко за двадцать, вероятно демобилизованный из армии, сказал, где найти старшекурсника, помощника коменданта, отвечавшего за этот этаж.
Помощник коменданта сидел в своей комнате, прислонившись к дверному косяку, с банкой пива в руке. Рубаха наполовину выползла из брюк. Рыжие волосы, глаза полузакрыты, на губах блуждала блаженная улыбка. На вид ему было лет двадцать.
— Чем могу помочь, дружище? — спросил он.
— Я дядя Джерома Лэппса. Мы договорились встретиться, а его нет.
— Да?
— У тебя есть ключ? Я бы подождал его внутри.
Он пожал плечами:
— Не положено.
— Я его дядя Абрахам. — Для убедительности я показал бумажку в пять долларов.
Рыжий просиял и, схватив пятерку, сказал:
— А, благочестивый Эйб, Джереми упоминал о тебе.
Он проводил меня в комнату Лэппса и удалился.
Судя по двум кроватям, стоявшим у противоположных стен, Джереми Лэппс жил с соседом. Просторная комната вполне позволяла разместиться здесь двоим. Одна половина комнаты была чисто вымыта, убрана, словно армейская казарма, а в другой, украшенной портретами бейсболистов и кинозвезд, у стены стояла неубранная кровать. Здесь также стояли два письменных стола, один — захламленный, другой — аккуратно прибранный.
Мне не потребовалось много времени, чтобы убедиться, что на неубранной половине проживал семнадцатилетний жилец. На учебнике математики, небрежно брошенном на заваленном бумагами столе, красовалась выведенная неровным почерком подпись — «Джером С. Лэппс». Пометки в блокноте были сделаны той же рукой; несколько раз на листке бумаги встречались и кое-где были подчеркнуты слова «Роджерс Парк».
Под кроватью Джерома С. Лэппса лежали три чемодана.
В одном из них хранилось не меньше половины всех трусиков и лифчиков Чикаго.