Ночью в темных очках
Грубый Эдди поглядел на протянутый саквояж долгим взглядом, и глаза с тяжелыми веками были как у ящерицы, которая греется на солнышке.
– Ты же знаешь, друг, я за час больше зарабатываю. Тут не в деньгах дело. Тут, понимаешь, дело в принципе. Отпущу я тебя сейчас, и весь Лондон будет знать, что любой панк может наколоть Эдди Магрудера, и ничего ему за это не будет. Вот, значит, почему я и решил позвать на помощь. – Магрудер махнул сигарой, и здоровенный кусок темноты отделился от тени склада. – Знакомьтесь: мой двоюродный брат, Джорди.
Этот огр возвышался горой над своим полукровным сородичем. Даже различие высоты и сложения не могло скрыть фамильного сходства. Огр что-то буркнул на родном языке, и Магрудер приподнял бровь.
– Чего? Кажется, Джорди малость знаком с твоей подругой.
Огр когтистым пальцем величиной с небольшую колбасу сдвинул шляпу на затылок, и лоб его сморщился от непривычной работы мысли. Это был тот огр в одежде монаха.
– К...! – завизжал Чаз, запустил саквояжем в Магрудера и бросился к выходу.
Огр взревел как лев и прыгнул за ним. На третьем шаге длинных дубообразных ног Джорди схватил Чаза и поднял его за шкирку, как щенка.
Чаз взвыл.
– Я бы на твоем месте забеспокоился, девушка, – посоветовал Грубый Эдди, наклоняясь подобрать саквояж. – А то Джорди сейчас малость проголодался.
Проклиная огра и долгие зимние ночи севера, от которых появляются на свет такие подменыши, как Грубый Эдди Магрудер, я бросилась Чазу на выручку.
Джорди перехватил руки и держал Чаза за лодыжки. Я врезалась в огра, когда он уже начал задирать вверх свои горилльи лапы. Огры любят пожирать добычу с головы. Не знаю, почему, но это так. Джорди выпустил Чаза и отмахнул меня лапой размером с телефонный справочник. Чаз без малейшего промедления вскочил на ноги и оставил меня наедине с двоюродным братцем Магрудера. Джорди, увидев, что добыча удирает, бросился было догонять.
– Джорди! – Огромная лысая голова повернулась ко мне, на миг отвлекшись от жертвы. – Ты меня помнишь, Джорди? В Риме? На вилле?
Почти слышно было, как проворачиваются в этой голове ржавые шестеренки. Брови то сходились, то расходились. Потом в обезьяньих глазах мелькнуло узнавание, и губы раздвинулись, обнажив полный рот ножей.
Я прыгнула ему навстречу, уходя под руки, чтобы вогнать нож поглубже в бок. Лезвие прорезало его одежду, но скользнуло по ребрам, как по резине. Даже царапины не осталось!
Джорди испустил охотничий клич, раздувая горло как воющая обезьяна. Сжав меня в лапах, он стал давить, кроша мне кости, а его клыкастая морда была в дюйме от моего лица. У меня перед глазами поплыли темные круги, а огр хохотал, обдавая меня вонючим дыханием. Будто стоишь с подветренной стороны от бойни в жаркий летний день.
Мои пальцы все еще сжимали нож, хотя рука у меня была прижата к боку. Я бешено извивалась, стараясь ее освободить. Огра это и забавляло, и возбуждало, и он стал лизать мне лицо длинным и шершавым языком. Я уже мысленно видела себя оскверненной, а потом переваренной. Он все еще пытался решить, убить меня до изнасилования или после.
Свое отвращение к манере огра ухаживать я выразила, сумев вырвать руку и всадить нож ему в правое ухо по рукоять. Нож вошел гладко, будто они с этим ухом были созданы друг для друга.
Огр взвыл и выпустил меня, чтобы схватиться за торчащее у него в мозгу оружие. Я оценила свои травмы: всего несколько сломанных ребер и вывихнутое плечо. Джорди шатался, размахивая руками и визжа, как перепуганная свинья, пока не свалился мордой вниз, заткнувшись на середине визга. У него текла кровь из носа, уха и рта. Я вытащила лезвие, на всякий случай повернув его в ране, и поспешила прочь, пока Грубый Эдди не стал искать своего кузена.
К счастью, у Эдди Магрудера не было времени вызвать себе на помощь больше родственников. По неизвестной причине его машина взорвалась через два дня после нашей «деловой встречи» на складе. Оптовая торговля коврами иногда бывает опасным делом.
Забавно, что мне не удается вызвать образ Чаза. Лицо его я вижу, но оно расплывается, как в старом киноаппарате, когда лента проскакивает на звездочках. И все дергается. Помню последнего вампира, которого я убила в Лондоне. Чаз пошел в бар геев в районе с дурной славой. В барах всегда полно вампиров, не говоря уже о варграх и инкубах. Эти истинные хищники находят естественных жертв среди тех, кто живет на периферии людского сообщества: гомосексуалисты, проститутки, наркоманы, бездомные – это для Притворщиков основной продукт питания.
Чаз подцепил красивого молодого человека, одетого в облегающие твидовые брюки с отворотами и в столь же тесно облегающую белую футболку. Этого вампира Чаз повел в заброшенный дом. Он частично развалился, и там, где был раньше потолок первого этажа, зияла дыра. Я притаилась наверху и глядела, как мой наводчик заманивает обреченную жертву в ловушку.
Прыгнув сверху, я насладилась долей секунды свободного полета, обрушилась на ничего не подозревающего вампира и прижала его к полу, сев верхом на спину.
Он оказался силен и зол, как тигр во время гона. Я сумела пырнуть его раз, потом другой, и тут он перевернулся, и я впервые увидела его лицо. Я застыла, занеся нож для смертельного удара.
Чаз тоненьким голосом вопил:
– Убей его, убей! Убей, Бога ради!
Но я не могла. Меня парализовало. Этого гада я знала.
Вампир извивался и царапался, как бешеная кошка, но я не могла вогнать нож. Последний раз я видела его за рулем «роллс-ройса» цвета дыма, и он был одет в ливрею шофера.
– Где он? Где он? – Я не узнала своего голоса. В горле у меня стоял вкус желчи и крови. Ярость поднялась до уровня почти эйфории. – Где он? Я знаю, что ты – его порождение, я тебя с ним видела!
Вампир мотал головой, нечленораздельно мыча. Паралич отпустил меня, и я ударила кулаком ему по зубам. Как его клыки драли мои пальцы, я не почувствовала. Кровь у него была густая и темная, как отработанное моторное масло. Но я видела только дьявольскую усмешку, обернувшуюся к Дениз, когда она колотилась в стеклянную перегородку. И я полоснула лезвием поперек красивого лица, распоров кожу и мясо до костей.
Вампир-шофер вскрикнул и схватился за лицо, столкнув меня с груди.
Чаз кричал, чтобы я прекратила, пока он не удрал, а вампир бросился, шатаясь, к двери.
Ослепший на один глаз, он все же сумел вывалиться наружу и упасть на улицу. На ступенях остались вязкие пятна, а белая рубашка вампира приобрела цвет засохшего кетчупа. Он поднялся на ноги, хватаясь за ближайший фонарный столб – как изображают пьяных в мюзик-холлах.
Я вылетела из дома, Чаз за мной. У меня было твердое намерение затащить вампира обратно в дом и продолжать допрос, пусть придется даже сдирать с него кожу слоями.
Нож срезал верхнюю губу и левую щеку вампира, обнажив зубы и верхнюю челюсть. Казалось, что он снова скалится в мой адрес – может быть, поэтому я потеряла над собой контроль.
Подняв руку в жалкой попытке отвести удар, вампир успел произнести:
– Не...
Может быть, он хотел мне сказать, что не знает, где Морган. Или что-нибудь другое – я не знаю. Мне уже было все равно. Я лежала на заднем сиденье «роллс-ройса», который вел шофер с острозубой ухмылкой. Нож вошел в правый глаз, ушел в губчатую мякоть лобных долей, отделив левое полушарие от правого. Я его еще и повернула в ране.
Вампир соскользнул с ножа и растянулся в канаве под фонарем. У меня шумело в голове, будто кончалось действие огромной дозы транквилизаторов, я еле осознавала, что стою на лондонском тротуаре рядом с быстро разбухающим трупом, и на меня смотрят десятки прижатых к стеклам лиц из-за оконных штор.
Чаз тянул меня за рукав.
– Соня, очнись! Что с тобой такое? Ты чуть не облажалась!
* * *Вот как я вернулась на родину. В последний раз я там была изнеженной богатой деточкой, и вся жизнь лежала передо мной, как вечернее платье в ногах кровати. А теперь я уже даже не была я.