Две судьбы
Второе появление таксы мгновенно вызвало новый прилив любопытства между утками. Они дружно поплыли опять вперед, чтобы вторично и ближе посмотреть на собаку, но опять рассудив, какое расстояние для них безопасно, они остановились на этот раз под наружной аркой Приманки. Собака исчезла вновь, и озадаченные утки ждали. Миновал промежуток времени — и третье появление Трима произошло через третье отверстие в частоколе, пробитое еще глубже внутрь бухты. В третий раз неудержимое любопытство побудило птиц продвигаться вперед все дальше и дальше внутрь роковых сводов Приманки. Четвертый и пятый раз повторилась та же проделка, пока собака завлекла птиц от места к месту в самую глубину западни. Тут Трим появился в последний раз. В последний раз также подвинулись вперед утки и остановились осторожно на расстоянии. Управляющий дернул веревку. Сети с гирями упали вертикально в воду и закрыли западню. И вот несколько десятков птиц оказались пойманными в ней из-за собственного любопытства с помощью одной только маленькой собаки для приманки. Через несколько часов все утки находились на пути в Лондон на рынок.
Когда последнее действие любопытной комедии в Приманке подошло к концу, маленькая Мери положила руку на мое плечо и, приподнявшись на цыпочки, шепнула мне на ухо:
— Джордж! Пойдем со мной домой. Что я покажу тебе! Лучше, чем смотреть на уток.
— Что это?
— Сюрприз. Не скажу.
— А поцелуешь меня?
Прелестное маленькое создание обвило тоненькими загорелыми ручками мою шею и ответило:
— Сколько хочешь, Джордж.
Это было сказано совершенна невинно с ее стороны.
Невинно также поступал и я. Добрый, снисходительный управляющий, отвернувшись в эту минуту от своих уток, захватил нас врасплох среди изъявления нашей детской любви в объятиях друг друга. Он погрозил нам своим толстым указательным пальцем и с грустною, отчасти и недоумевающей улыбкой.
— О, мистер Джордж, мистер Джордж! — сказал он. — Разве одобрит батюшка, когда вернется, чтобы его сын и наследник целовал дочь управляющего?
— Когда приедет домой отец, — ответил я с большим достоинством, — я скажу ему правду. Я скажу ему, что женюсь на вашей дочери.
Управляющий захохотал и снова перевел взор на уток.
— Ладно, ладно! — услышали мы, как он говорил сам с собой. — Они просто дети. Нет еще надобности разлучать их, бедняжек, на время.
Мы с Мери очень не любили, чтобы нас называли детьми. Собственно говоря, Мери была девица десяти лет, а я — молодой человек тринадцати. Мы ушли от доброго управляющего в негодовании и вдвоем направились рука в руку к коттеджу.
Глава II
ДВА МОЛОДЫХ СЕРДЦА
— Он растет очень быстро, — сказал доктор моей матери, — и становится чересчур учен для мальчика его лет. Возьмите его из школы, сударыня, на добрых полгода. Пусть он бегает дома, на чистом воздухе. А если вы найдете у него книгу в руках, отнимите тотчас. Возьмите мои рекомендации.
Эти слова решили судьбу всей моей жизни.
Вследствие совета доктора меня оставили праздным, без братьев, сестер или товарищей моих лет, бродить по полям и лугам нашего уединенного поместья. Дочь управляющего была, подобно мне, единственным ребенком и так же, как я, не имела товарищей для игр. Мы встретились в наших странствованиях на пустынных берегах озера. Начав с того, что были неразлучными товарищами, мы созрели и развились в настоящих влюбленных. Наш первый период любви закончился (до моего возвращения в школу) тем, что мы решили, не ожидая, когда повзрослеем, стать мужем и женой.
Я пишу не в шутку. Как нелепо ни покажется это «людям рассудительным», мы, двое детей, страстно любили друг друга — если когда-либо существовала любовь.
Мы не имели понятия ни о каких удовольствиях, кроме вполне невинного удовольствия, которое находили в обществе друг друга. Мы ненавидели ночь, потому что она разлучала нас. Мы умоляли родителей, каждый со своей стороны, позволить нам спать в одной комнате. Я сердился на мать, а Мери была огорчена отцом, когда они смеялись над нами и спрашивали, что мы еще выдумаем. Переносясь мысленно от тех детских дней к дням моей возмужалости, я живо припоминаю все счастливые часы, какие выпали мне на долю. Но я не запомню наслаждения в эту позднейшую эпоху, которое могло бы сравниться с тем безграничным, не притупляющимся удовольствием, которым преисполнялось мое юное существо, когда я гулял с Мери в лесу, когда катался с Мери по озеру в моей лодочке, когда встречал Мери после жестокой разлуки на ночь и бросался в ее ответные объятия, точно мы были в разлуке долгие месяцы.
Что влекло нас так сильно друг к другу в том возрасте, когда половые чувства еще не пробуждались ни в ней, ни во мне?
Мы не знали этого и не доискивались. Мы повиновались побуждению любить друг друга, как птица повинуется побуждению летать.
Пускай не подумают, что мы владели какими-либо особенными врожденными способностями или преимуществами, которые выделяли бы нас из общего уровня поражающим несходством с другими детьми нашего возраста. Ничего такого в нас не было. Меня называли способным мальчиком в школе, но тысячи мальчиков в тысячах других школ оказывались первыми в своих классах и заслуживали награды, подобно мне. Лично я ничем не был замечателен — разве только, выражаясь обычной фразой, тем, что был «высок ростом для своих лет». Со своей стороны и Мери не отличалась особенной привлекательностью. Она была слабенький ребенок с добрыми, серыми глазами и бледным цветом лица, удивительно сдержанный, удивительно дикий и молчаливый, за исключением того времени, когда она оставалась со мной наедине. Вся ее красота в те далекие дни детства состояла в какой-то безыскусственной чистоте и нежности выражения лица и в чудном красноватом оттенке темных волос, которые красиво переливались разными цветами. По-видимому, двое совершенно обыкновенных детей были таинственно соединены какой-то родственной духовной связью, которая не только не могла быть осознана нашими юными головами, но еще скрывалась так глубоко, что ускользала от внимания лиц гораздо старше и опытнее нас.
Вы, естественно, спросите себя, что сделали старшие, чтобы умерить нашу преждевременную любовь, пока она еще была невинной привязанностью между мальчиком и девочкой.
Отец ничего не сделал, по той простой причине, что находился в отъезде.
Он был человек ума неспокойного и спекулянт. Получив в наследство имение, обремененное долгами, он задался честолюбивой целью увеличить собственными усилиями небольшой получаемый им доход, поселиться в Лондоне в собственном доме и подниматься к политическим высотам по ступеням парламента. Старый друг, который переселился в Америку, предложил ему спекуляцию землей в одном из западных штатов, которая должна была обогатить их обоих. Причудливая фантазия моего отца пленилась этой мыслью. Более года он оставался вдали от нас в Соединенных Штатах, и мы только знали о нем (по его письмам), что вскоре он должен возвратиться в завидном положении одного из богатейших людей в Англии.
А моя бедная мать, самая кроткая женщина и с самым нежным сердцем, ничего больше не желала, как видеть меня счастливым.
Маленький роман двух детей забавлял ее и внушал ей сочувствие. Она шутила с отцом Мери насчет союза двух семейств, ни разу серьезно не подумав о будущем — даже не подозревая, что может произойти, когда приедет отец. "На всякий день довольно своего зла (или добра) ", — говаривала матушка и держалась этого правила всю жизнь. Она соглашалась со спокойной философией управляющего, уже выраженной на этих страницах словами: «Они просто дети. Нет еще надобности разлучать их, бедняжек, на время».
Однако один член семейства взглянул на этот вопрос серьезно и рассудительно.
Брат моего отца навестил нас в нашем уединении — увидел, что происходит между мной и Мери, — и сначала, разумеется, скорее был расположен посмеяться над нами. Но, вглядевшись пристальнее, он изменил свое мнение. Он убедился, что моя мать поступает как дура, что управляющий (самый верный слуга, какой бывал на свете) искусно блюдет свои интересы при помощи дочери и что я идиот, развивший врожденные задатки глупости в необычайно ранний период моего существования. Говоря с моей матерью под влиянием этих сильных впечатлений, дядя предложил взять меня с собой в Лондон и продержать у себя, пока я не опомнюсь от сумасшествия, в обществе его собственных детей и под тщательным надзором в его доме.