Билет в детство

— Только не надо допросов, — ответил он, и я понял, что мои вопросы действительно похожи на анкету, на которую нельзя ответить искренне. 
Мы подошли к базарчику, и я спросил: 
— А мороженого хочешь? 
— Ага! — радостно ответил он. 
— С орехами или пломбир? 
— Ну да, с орехами! Такого и не бывает. 
— Посмотрим, — загадочно сказал я, но у женщины, продававшей мороженое, действительно не было ни того, ни другого. Я спросил ее на всякий случай, но лучше бы я этого не делал. Она вдруг раскричалась на меня: «Ишь чего захотел!» Сашка потянул меня за руку. 
— Пойдем... 
Но я все же купил порцию обыкновенного молочного мороженого. Сашка взял его, глядя в сторону, но мне еще пришлось раза два сказать ему: «Ешь, чего ты?», прежде, чем он развернул бумажку. И тут, как мне показалось, он забыл про меня. Сразу стало видно, как он хотел это мороженое. Обыкновенный десятилетний мальчишка. Он закапал мороженым свои широченные брюки. 
— А ты научился лечить неизлечимые болезни? — неожиданно спросил он меня. 
Я растерялся. 
— Откуда ты это можешь знать? Ведь я занимаюсь этим всего лет двадцать. И начал совершенно случайно. Неужели я думал об этом еще тридцать лет назад? 
— Но ведь я — это ты, — сказал он. — Только в детстве. Я знаю про тебя больше, чем ты про меня, потому что я всегда хотел, чтобы ты был похож на меня, чтобы ты занимался тем, чем хочу заниматься я. Я этого очень хочу. 
В нем как-то странно сочетались детская наивность и суровость взрослого. 
— Нет, Сашка, я еще не научился лечить неизлечимые болезни. Но я думаю, что скоро это станет возможным. 
— Правда? — обрадовался он. 
— Правда, — я потрепал его по макушке. — Но только мне очень не хватает времени. Тебе хорошо. Ты еще не замечаешь, как быстро бежит время. 
Он бросил на меня стремительный взгляд, чуть насмешливый и странный, словно он знал что-то, что очень важно для меня, но еще не считал нужным сообщить это мне. Выцветшие брюки сидели на нем мешком. Рубашка в клеточку выгорела. «Не сладко же тебе приходится», подумал я. 
— Мне тоже не хватает времени, — сказал он наконец. 
— Вот как?! — рассмеявшись спросил я. — И чем же ты занимаешься, что у тебя не хватает времени? 
— Я хочу, чтобы ты получился счастливым... 
— Ну что ж. Считай, что я таким и получился. Только знаешь ли ты, что такое счастье? 
Он не ответил на мой вопрос, словно и не слышал его. 
— И еще я хочу, чтобы люди становились счастливее от того, что ты есть. 
Вот уж этого-то я не знал наверняка. Счастливы ли люди от того, что я есть? Нет, я не мог это утверждать с уверенностью... 
— Ты очень серьезный, Сашка. Это все-таки плохо в твоем возрасте. 
— Это хорошо. 
— Не будем спорить. А почему ты вчера не подошел ко мне? 
— Ты ведь тоже не сразу приехал ко мне. А почему я должен был сразу броситься к тебе? Я тебя тоже ждал. 
— Прости. 
Мне показалось, что между нами внезапно возникла стена отчуждения, что мы чужие друг другу и что я никогда не смогу понять его, этого десятилетнего мальчишку, то ли потому, что взрослые вообще плохо понимают детей, то ли потому, что он умнее меня. Но последнее я отбросил сразу же, потому что еще не мог согласиться, что с годами глупею. Во всяком случае, до встречи с ним это мне и в голову не приходило. 
Мы долго бродили по городу. Я узнал, что и он не помнит отца и мать, что он живет в интернате. Его неразговорчивость, некоторую скрытность я отнес за счет того, что это была наша первая встреча. Трудно говорить много и только веселое, когда впервые увидел сам себя. 
Позже я понял, что хотя он и говорил меньше, чем я, но именно он направлял наш разговор. Он экзаменовал меня, делая это незаметно, ненавязчиво. И я вынужден был согласиться, что он чем-то все-таки умнее меня. Не суммой знаний, которые я накопил за свои сорок лет. Конечно, нет! Может быть, своей системой мышления, своей способностью точно знать, что же он хочет, своей удивительной собранностью и иронией. Грустной-грустной, не мальчишеской иронией. 
Мы договорились встретиться еще. Я уехал с вечерним поездом. В последнюю минуту, когда я уже был в тамбуре вагона, он весело засмеялся, несколько раз лихо подпрыгнул и крикнул: 
— А ты ничего! Не совсем такой, как мне хотелось, но все же ничего. Пока! 
И стена отчуждения исчезла между нами. И снова это сделал он. Сделал, когда сам захотел. 
— Пока, Сашка! — крикнул я. 
Поезд тронулся. Как мне было легко! Радость, непонятная, странная, необыкновенная, распирала мою грудь. 
И все-таки я не знал, не мог предполагать, как нужна была мне эта встреча. Я стал работать так, как не работал уже давно. Небывалое вдохновение овладело мной. Теперь я был уверен, что эксперимент пройдет удачно. Я" сделаю то, о чем мечтал еще в детстве. 
Несколько месяцев промелькнуло незаметно. Целый ряд больших и маленьких удач, бессонные ночи, мимолетные сомнения, ожесточенные споры и захватывающие обсуждения, встречи и командировки. Наш институт работал над очень трудной и важной проблемой. Мы разрабатывали мгновенные нехирургические методы лечения травм на расстоянии. Короче об этом можно рассказать на примере. Человек упал с обрыва и разбился. Пока его доставят в ближайшую клинику, будет уже поздно. Мы разрабатывали методику и аппаратуру, которая позволяла этот мешок костей и боли превратить снова в человека, так что он даже не успевал почувствовать боли. Человек падал с обрыва и тут же вставал совершенно целым и невредимым. 
Мы хотели уменьшить количество нелепых смертей. И у нас это уже получалось. Теперь я мог сказать: «Да, люди будут счастливее от того, что я есть». Сказать только Сашке, то есть самому себе, и никому больше. 
Только через полгода я снова выбрал время и купил билет в детство... Сашка на вокзал не пришел. 
«Детская нелепая выходка, — подумал я. — Обиделся, что я долго не приезжал». А у меня было что рассказать ему из того, о чем он мечтал. 
Расстроенный, я вернулся в Усть-Манск. На вокзале меня снова пригласили в диспетчерскую. 
— Что-нибудь с темпограммой? — с надеждой спросил я. 
— Нет, темпограмму мы послали. Дело вот в чем... У вас не было детства... Это невероятно, но это так. 
— Что за ерунда! Ведь я видел... я уже разговаривал с Сашкой. 
— Это был не Сашка, то есть это были не вы в детстве. Это был Ролан Евстафьев. 
Ролан Евстафьев. Я не знал такого, но фамилия была мне знакома. 
— У вас не было детства. 
— Но почему же тогда он приходил встречать меня? Да нет же! Это именно он, то есть я. Я это чувствую. 
— У вас не было детства. Это случается по разным причинам. Очень редко, но случается. 
Мне дали стакан воды. Наверное, вид у меня был растерянный и жалкий. Я плюхнулся в кресло, не в силах выйти сейчас на улицу. Меня не тревожили и больше ничего не говорили. Да и что могли они сказать? Они выяснили, что у меня не было детства. Почему и как это произошло, они не знают. И помочь тут они мне ничем не могут. 
Когда у человека бывает трудное детство, говорят что у него не было детства. Война, тяжелая болезнь, жестокое отношение окружающих людей... Да! Но у меня-то не было детства в прямом смысле, как мне только что сказали. 
Я немного пришел в себя. Настолько, чтобы нормально двигаться, не вызывая подозрительных взглядов прохожих. 
Через час я добрался до своей лаборатории. Было уже довольно поздно, и в комнате работало только два человека. Я сел за свой стол и попытался собраться с мыслями. Через некоторое время лаборатория опустела. Может быть, перед уходом они что-нибудь и говорили мне, но я не слышал... Только за стеной раздавался стрекот печатающей машинки. Это Елена Дмитриевна перепечатывала материалы наших экспериментов. 
Я сидел за столом и вспоминал. Выискивал в своей памяти факты и сопоставлял их, и вспоминал, вспоминал. 
Двадцать лет назад я очень долго болел. Во время болезни я потерял память. Я не помнил ни друзей, ни знакомых, ни самого себя до этой болезни. Странно, но в моей памяти отчетливо сохранились все знания и опыт начинающего молодого ученого. Исчезло только то, что касалось лично меня. Я как бы родился заново. Ко мне часто приходила одна девушка, Лена Евстафьева. Елена Дмитриевна Евстафьева. Двадцать лет она работает моим секретарем. Однажды вечером, это было уже после болезни, примерно через год, она вдруг заплакала за своим столиком, заставленным телефонными аппаратами и заваленным деловыми бумагами и папками. Я приподнял за подбородок ее мокрое от слез лицо.