Журналист

 
Журналист
 
От автора
Я посвящаю эту книгу всем советским военным и гражданским советникам, специалистам и переводчикам, в разное время работавшим во многих странах мира, — живым и мертвым, тем, кто смог вернуться и найти свою дорогу в жизни, и тем, кому на это не хватило сил. Посвящение не распространяется на тех, кто предал всех, когда-то деливших с ним кусок хлеба, кров, даривших тепло; кому нет прощения, потому что они перестали быть людьми, превратившись в оборотней. Многие мои бывшие коллеги поймут, к кому это относится.
Книга, которую вы, уважаемый читатель, держите в руках, — художественное произведение, поэтому все, изложенное в ней — авторский вымысел, а фактура не может быть использована в суде. Любые совпадения с имевшими место реальными событиями — случайны, а расхождения — наоборот, закономерны.
На самом деле все происходило не совсем так, как описано в романе. Возможно, в действительности все было еще страшнее и тяжелее. Может быть, именно поэтому я так долго не мог написать эту книгу.
 
Пролог
Октябрь 1990 года. Рейс Аэрофлота Москва-Триполи
…— Палестинец, хочешь воды? Палестинец! Ты что, спишь? Выпей воды, она вкусная… Тебе бесплатно налью.
Маленький грязный мальчишка с пластиковой пятилитровой канистрой в руке с любопытством смотрел на Андрея. Обнорский огляделся — кроме него и уличного разносчика воды, на крошечном пятачке у Нади Дуббат [1] не было ни души. Солнце, ветер с песком, мрачная пустая улица, вспыхивающая тысячами отблесков от стреляных автоматных гильз, и внимательные черные глаза мальчишки… Аден… Господи, неужели опять Аден?! Это ведь все уже было однажды…
Обнорский с трудом оторвал голову от нагретой белой стены, привалившись к которой он полусидел-полулежал.
— Где я?
Мальчишка, будто не слыша вопроса, продолжал тянуть свое:
— Выпей воды, палестинец, она сладкая, мой дедушка привозит ее из волшебного источника Бир аль-Айюн [2], тайну пути к которому знает он один. Выпей воды, палестинец.
— Я не палестинец… Я русский офицер… Помоги мне встать, мальчик.
Ощущение опасности вдруг затопило Обнорского, он потянулся рукой к лежавшему рядом в нагретой солнцем пыли автомату, но чья-то нога в щегольском высоком офицерском ботинке наступила на ствол…
Андрей поднял глаза — мальчишка исчез, вместо него перед Обнорским стоял майор Мансур, улыбался недобро, сминая в острые морщины коричневую кожу на своем волчьем черепе.
— Товарищ Андрей… Как поживаешь? Здорова ли твоя семья?
Ласково-вежливый тон Мансура плохо вязался с уставившимся Обнорскому в лицо черным зрачком пистолета. Андрей чувствовал, как его тело, закрытое от солнца зеленой палестинской формой, начинает обволакивать липкая испарина страха.
— Ты удивляешь меня, переводчик. Сначала ты казался мне умнее. Зачем ты вмешиваешься в чужие дела? Абду Салих погиб от несчастного случая и собственной неосторожности — зачем ты хочешь оскорбить память покойного подлым подозрением его друзей? Почему ты надел форму палестинского офицера? Может быть, ты не тот, за кого себя выдаешь? У нас не любят шпионов…
«Сейчас выстрелит, сейчас…» Обнорский, задыхаясь от слабости и ужаса, на мгновение прикрыл глаза, но через секунду сделал над собой усилие и разлепил веки. Мансур исчез. Вместо него на пустой улице стоял Кука — точно такая же, как у Андрея, палестинская форма красиво облегала его худощавую фигуру. В правой руке Кука держал пистолет.
— Извини, братишка, — служба. — Кука улыбнулся и выстрелил Обнорскому в голову.
Время замедлилось, исчезли звуки. Андрей видел, как медленно и бесшумно выкручивается из ствола тупая пуля, как плывет она к его голове… Вспышка, боль, чернота, снова вспышка, снова чернота… Потом под веками в черном киселе начали плавать оранжевые, малиновые и зеленые шары, которые, сталкиваясь, взрывались холодными разноцветными искрами. Откуда-то пришел голос. Знакомый голос. Кто говорит?
— Не прикидывайся, ты меня узнал. У нас мало времени, слушай внимательно…
Да, конечно, Андрей его узнал. На пластиковом стуле его кровати в госпитале Министерства обороны НДРЙ сидел резидент ГРУ полковник Грицалюк собственной персоной и по своему обыкновению что-то быстро жевал, не переставая говорить. Слова его журчали и сливались в какой-то гипнотизирующий рокот, до сознания Обнорского докатывались лишь обрывки фраз:
— …проявить благоразумие… сложная стрессовая ситуация… неправильные выводы и неадекватная реакция… серьезное ранение, стресс и потеря крови… отсутствие свидетелей… внебюджетное финансирование…
Грицалюк душил Андрея своим журчащим рокотом. Обнорский, задыхаясь, хватал ртом воздух, как вытащенная из воды рыба.
— …ненужная драматизация… лишние проблемы… отсутствие выбора… просто забыть… должен согласиться…
Должен согласиться? Ни за что!! Сволочи!!
— Согласен… — хрипит Обнорский пересохшим горлом. — Дайте воды…
Грицалюк вскакивает и подбегает к двери в палату.
— Пропустите к нему водоноса!
…Снова черные глаза мальчишки напротив.
— Дай воды, мальчик…
Мальчишка покачал головой и начал выливать воду из канистры на пол.
— Ты не палестинец…
Госпитальная палата исчезла, осталось лишь ощущение обиды и чувство стыда… Пить… Как хочется пить…
…Свежая, еще не обустроенная могила на Домодедовском кладбище — на самом краю Москвы. Кто здесь похоронен? С фотографии, закрепленной на могильном холме, смотрит Илья. Это его могила. Но почему же тогда он стоит рядом с могилой и смотрит Обнорскому в глаза?
— Илюха… Ты что, живой? Илья улыбается и качает головой.
— Илья… я обещаю тебе… — Обнорский говорит запинаясь, еле выдавливая из себя слова. Илья предостерегающе вскидывает руку:
— Запомни, Андрюха, ты мне ничего не должен… Обнорский задыхается от жажды, язык царапает гортань, слова обдирают горло наждачной бумагой:
— Ты спас мне жизнь тогда, в восемьдесят пятом…
Илья качает головой и улыбается.
— Илья, зачем ты ушел? Зачем ты это сделал? Зачем?
Илья снова качает головой, но на этот раз уже без улыбки:
— Все было не так. Ты же сам уже это знаешь. Ты не забыл, что я никогда не пил пива с креветками? Вспомни… И я сейчас все тебе расскажу…
Илья вдруг двинулся к Обнорскому прямо через холм собственной могилы.
— Стой! Не подходи, Илья!! Не дотрагивайся до меня!
Илья остановился, посмотрел на Андрея с удивлением и улыбнулся:
— Ты что, Палестинец, до сих пор мертвых боишься? Не бойся…
— Не подходи!!! — беззвучным ртом кричит Обнорский.
…Кладбище исчезает… Темнота… Редкие оранжевые вспышки… Ровный, спокойный механический гул… Жажда… Горло словно забито песком… Пить…
— Эй, браток… Браток, ты в норме?
Андрея тряс за плечо сосед, представившийся при посадке Витей — летчиком из Джофры. Витя, как и Обнорский, отмотал уже в Великой Социалистической Народной Ливийской Арабской Джамахирии два года и сейчас возвращался из отпуска, проведенного в Союзе, на последний, решающий виток. Больше трех лет подряд советские офицеры в Ливии находиться не имели права — исключения, конечно, бывали, но Десятое Главное управление Генштаба шло на них с большой неохотой — невидимая очередь из офицеров, желающих заработать за границей, растягивалась на многие годы…
— Ты в порядке? — Летчик Витя участливо заглядывал Обнорскому в глаза. — Приснилось что-то?
Андрей огляделся: салон «Ту-154» был заполнен чуть больше чем наполовину. Из Москвы вылетали рано, поэтому пассажиры в основном спали, отходя от традиционных русских проводов, — да еще в страну с сухим законом. Несмотря на хорошо работавшую вентиляцию, салон самолета был полностью напоен непередаваемым букетом самых разнообразных перегаров.