Скиталец

Он плюнул на пленника, потом кивнул лучникам:
— Держите его.
— Нет! — крикнул шотландец, но сэр Джеффри наклонился с ножом в руке, и крик перешел в ужасный пронзительный визг.
Когда Пугало встал, его стеганая безрукавка была забрызгана кровью, а пленник продолжал орать, зажимая руками окровавленный пах. Пугало усмехнулся.
— Бросьте то, что от него осталось, в огонь, — велел он и повернулся к двум другим пленникам-шотландцам: — Кто ваш господин?
Они заколебались, потом один облизал губы и гордо заявил:
— Мы служим сэру Дугласу!
— Я ненавижу Дугласа. Я ненавижу всех Дугласов, которые когда-либо выпадали из задницы дьявола.
Сэр Джеффри передернулся, потом повернулся к своему коню.
— Сжечь их обоих, — приказал он.
Томас, не желая наблюдать эту кровавую сцену, отвернулся и заметил каменный крест, упавший у центра перекрестка. Он уставился на него, не видя вырезанного дракона, но слыша эхо шума, а потом новые вопли. Пленников швырнули в огонь.
Элеонора подбежала к Томасу и вцепилась в его руку.
— Милашка, — прогромыхал Попрошайка.
— Сюда, Попрошайка, сюда! — позвал сэр Джеффри. — Закинь-ка меня в седло!
Великан сцепил руки, сделав ступеньку, подсадил командира на лошадь, и тот направился к Томасу и Элеоноре.
— Сколько этих сволочей ни кастрируют, а все мало, — сообщил Пугало и обернулся к огню, из которого попытался вырваться один из шотландцев.
Пленника затолкали обратно в полыхающий ад, а потом его крик оборвался: он рухнул замертво, не выдержав боли.
— Я сегодня в настроении кастрировать и жечь шотландцев, — добавил сэр Джеффри, — а ты, парнишка, больно уж смахиваешь на шотландца.
— Я тебе не парнишка, — отозвался Томас, в котором вскипал гнев.
— А вот по-моему, ты выглядишь как самый настоящий чертов парнишка. Причем шотландский, — потешался Джеффри, которого раззадорила норовистость новой жертвы.
Томас и впрямь выглядел совсем юным, хотя ему шел уже двадцать третий год, причем четыре последних он провел на войне в Нормандии и Пикардии.
— Уж больно ты, парнишка, — гнул свое Пугало, явно дразня и подстрекая пленника, — смахиваешь на чертова шотландца. Эй, ребята, — обратился он к своей солдатне, — правда ведь, все шотландцы чернявые?
Томас и впрямь был темноволосый, да и кожа его, выдубленная непогодой, изрядно потемнела, но то же самое можно было сказать и как минимум про двадцать лучников самого Пугала. К тому же Томас выглядел человеком хоть и молодым, но повидавшим жизнь. Волосы его были коротко острижены, щеки за четыре года войны сделались впалыми, однако в облике юноши сохранилась какая-то изысканность. Та привлекательность, которая обратила на себя внимание и подстегнула зависть сэра Джеффри Карра.
— Что это навьючено на твоей лошади? — Сэр Джеффри кивнул в сторону их кобылы.
— Ничего твоего, — сказал Томас.
— Что мое — то мое, паренек, а что твое — то, ежели мне захочется, тоже мое. А свое добро я хочу отдаю, хочу забираю. Эй, Попрошайка! Хочешь эту девицу?
Попрошайка ухмыльнулся сквозь густую бороду, радостно закивал и прогудел:
— Милашка. — Затем запустил в бороду пятерню, смачно почесал ее и заявил: — Попрошайка любит милашек.
— Вот и хорошо. Получишь красотку сразу после того, как я сам с ней закончу.
Пугало вновь развернул свой кнут, пощелкал им в воздухе, и Томас приметил на конце ремня маленький железный крюк или коготь. Снова ухмыльнувшись, сэр Джеффри погрозил Томасу кнутом и сказал:
— Раздень девку, Попрошайка. Пусть ребята маленько позабавятся.
Он еще ухмылялся, когда Томас, использовав лук вовсе не так, как этого могли ожидать враги, с размаху ударил крепкой тисовой палкой по конской морде. Лошадь Пугала заржала и взвилась на дыбы; всадник, застигнутый врасплох, замахал руками, чтобы сохранить равновесие; а его люди оказались настолько увлечены сожжением шотландцев, что, прежде чем кто-то из них успел схватиться за лук или меч, Томас уже стащил сэра Джеффри с седла, повалил наземь и приставил нож к его горлу.
— Я убивал людей четыре года подряд, — сообщил молодой лучник Пугалу, — и не все они были французами.
— Томас! — вскрикнула Элеонора.
— Попрошайка! — заорал сэр Джеффри. — Хватай девку!
Он попытался вырваться, но Томас не один год натягивал огромный тугой лук, так что его грудь и руки налились страшной силой.
Пугалу не удавалось не только вывернуться, он даже толком не мог пошевельнуться. Вместо этого он плюнул в Томаса и заорал еще пуще:
— Девку! Хватайте девку!
Люди Пугала бросились на выручку господину, но, приметив нож у его горла, замерли в нерешительности.
— Раздень ее, Попрошайка! Раздень милашку! Мы все ее поимеем! — ревел Джеффри, от ярости позабыв даже про нож у глотки.
— Кто здесь умеет читать? Кто умеет читать? — внезапно закричал отец Хобб.
Этот вопрос прозвучал настолько нелепо, что все взоры обратились к священнику. Даже Попрошайка, уже сорвавший с Элеоноры шапку и державший теперь ее одной ручищей за шею, готовясь второй разорвать на девушке платье, уставился на него.
— Есть в вашей шайке кто грамотный? — выкрикивал отец Хобб, размахивая извлеченным из сумы пергаментом. — Это письмо от милорда, епископа Даремского, находящегося с нашим королем во Франции. Он пишет Джону Фоссору, приору Дарема. У кого, кроме добрых англичан, сражающихся на стороне короля, может быть такое письмо? Мы привезли его из Франции!
— Что может доказывать какая-то дурацкая писулька? — выкрикнул сэр Джеффри, а когда лезвие ножа посильнее прижалось к его горлу, снова в бессильной злобе плюнул.
— Письмо-то это, оно на каком языке? — прозвучал вопрос. К ним проталкивался какой-то всадник. На нем не было ни украшенной гербом туники, ни плаща, но на видавшем виды щите можно было разглядеть изображение створки раковины на кресте, из чего следовало, что он не из числа вассалов сэра Джеффри. — На каком языке письмо? — спросил он снова.
— На латыни, — ответил Томас, по-прежнему сильно прижимая нож к кадыку Пугала.
— Отпусти сэра Джеффри, — скомандовал новоприбывший Томасу, — и я прочту это письмо.
— Скажи им, чтобы сперва отпустили мою женщину, — огрызнулся юноша.
Похоже, то, что ему приказывает простой лучник, удивило всадника, но возражать он не стал, а направил своего коня к Попрошайке.
— Отпусти ее, — сказал он, а поскольку детина не повиновался, взялся за меч. — Ты что, Попрошайка, хочешь, чтобы я отрубил тебе уши, а? Оба уха. А потом нос, а заодно и ту штуковину, что болтается у тебя между ног. Ты этого хочешь, да? Чтоб тебя обкорнали со всех сторон, ровно летнюю овцу?
— Отпусти ее, Попрошайка, — угрюмо проворчал сэр Джеффри.
Громила повиновался и отступил назад, тогда как недавно подъехавший всадник свесился с седла и взял у отца Хобба письмо.
— Отпусти сэра Джеффри, — велел он Томасу. — Нынче нам нужен мир между англичанами. Хотя бы на день.
Всадник был немолод, никак не моложе пятидесяти, с густой шапкой седых волос, таких взъерошенных, будто они никогда не знали щетки или гребня. Рослый, дородный, с большим животом, он восседал на крепкой лошади, у которой не имелось попоны, один лишь подседельник. Правда, кольчуга на незнакомце была длинная, до самой земли, но с пятнами ржавчины и разрывами во многих местах, а у надетого поверх нее стального нагрудника не хватало пары лямок. На правом его бедре висел длинный меч. Этого человека вполне можно был принять за йомена, отправившегося на войну с тем снаряжением, какое смогли одолжить ему соседи, но лучники сэра Джеффри при появлении седовласого толстяка мигом поснимали шлемы, и даже сам Пугало, кажется, малость присмирел.
Сдвинув брови, незнакомец принялся читать письмо, приговаривая себе под нос:
— Тезаурус, а? Ну и уха тут заварилась! Вот уж воистину тезаурус!
Слово «тезаурус» было латинским, но все остальное всадник проговаривал вслух на нормандском диалекте французского языка, явно полагая, что никто из лучников и ратников его не поймет.