Гроза над лагуной

— Я не знаю… Я просто не знаю, что делать в таких случаях!
Грек опять хрустнул пальцами.
— Но я не хочу, понимаете, не хочу вмешиваться в эту историю! Я сыт по горло прошлым. Я проиграл войну, я потерял веру в страну, которую любил как страну свободы. Даже жену у меня отняла политика. И единственное, что у меня еще осталось в жизни, — это Елена. И я отдам все, все… — Он помолчал. —…чтобы спасти свою дочь!
— Ценою жизни другого человека? А что она скажет вам, когда узнает об этом?..
Корнев вздохнул, на мгновение задумался.
— Нет, — решительно сказал он. — Мне бы Евгении этого не простил.
— Но нельзя допустить, чтобы…
На Мангакиса было страшно смотреть. Перед Корневым был глубокий старик — с трясущимися руками, опущенными плечами, раздавленный жизнью.
— Что же делать?
В голосе Мангакиса было отчаяние.
— И потом ведь майор сказал, что все равно расстреляет этого человека — министр он или не министр. Корнев посмотрел на часы:
— Пять минут одиннадцатого. Значит, у нас, если верить майору, в запасе 25 минут. Наступать они начнут в одиннадцать и к этому времени рассчитывают захватить радиостанцию.
— А полицейская казарма уже захвачена. Если они победят…
—…все ваши реформы полетят к черту! — окончил его мысль Корнев.
Мангакис вздрогнул и закусил губу.
— И вам придется испытать еще одно поражение в жизни. Последнее и окончательное!
Он пристально смотрел в лицо экономического советника, и голос его был холодным и жестким:
— Вы лжете самому себе, Бэзил. Посмотрите на себя со стороны и признайтесь в этом хотя бы сейчас.
Мангакис упрямо мотнул головой.
— Нет! Нет! И еще раз нет!
Корнев прищурился.
— Нет, Бэзил, жизнь не сломила вас!
Он помолчал, прошелся по холлу. Затем подошел и остановился перед сидящим на стуле советником.
— И напрасно вы стараетесь убедить себя, что можете отречься от того, что вам дорого. Признайтесь хотя бы сейчас, в этот момент: вы любите то, что делаете в Богане вместе с Мануэлем Гвено, вместе с людьми, с которыми вы работаете, позабыв о том, что их кожа отличается от вашей. Признайтесь, ведь вы мечтаете тайком о том времени, когда в Богане люди будут служить тем идеалам, за которые вы в свое время сражались в Греции. Вы мечтаете выиграть здесь борьбу, которую проиграли в сорок девятом. И победить не оружием, а силой своих знаний, отданных людям маленькой африканской страны.
— Но что вы всем этим хотите сказать? — хрипло проговорил Мангакис. Лицо его осунулось, он словно сразу постарел.
— Иногда достигнутое необходимо защищать с автоматом в руках! — отчеканил Корнев. — Вы были в ЭЛАС не меньше чем полковником.
— Я отказался от прошлого!
— И это говорит герой гражданской войны Микис…
— Молчите! — вскочил Мангакис. — Вы… Откуда вы знаете мое имя?
Корнев спокойно положил ему руку на плечо.
— В юности я писал стихи о Греции и собирал вырезки — статьи, карты, фотографии. Наша война уже кончилась, и я не успел убежать на фронт, хотя и пробовал трижды. А вы дрались с фашистами…
Он прищурился:
— В одном из наших журналов был напечатан и очерк о вас, о полковнике ЭЛАС Микисе Ставропулосе!
— В газетах было, что я погиб, — глухо ответил Мангакис.
— У меня отличная память на лица, и ваше лицо все время казалось мне удивительно знакомым… полковник.
Грек бессильно опустился на стул.
— Я не хотел, чтобы Елена когда-нибудь узнала об этом. Дети презирают побежденных.
— А вы уверены, что она ничего не знает?
— Да.
— Тогда почему же вы хотите, чтобы она видела вас сейчас побежденным — человеком, чьи идеи, чей почти десятилетний труд оказался растоптанным сапогами того фашиста, который, может быть, дрался против вас в Греции?
— Замолчите! Я требую — замолчите!
Голос Мангакиса был яростен, руки его дрожали.
— Я и Елена, мы вне борьбы.
— Хорошо. Забудем об этом, — неожиданно оборвал разговор Корнев.
Он молча подошел к радиокомбайну, стоящему в углу, машинально нажал клавиш включения. Приемник был настроен на волну «Радио Габерона».
Станция работала нормально. Передавали национальную музыку. И вдруг Корнев встрепенулся:
— Вы говорите… пять минут одиннадцатого? Но тогда должны были передавать последние известия. Странно, почему они изменили программу?
На веранде загрохотали шаги, Корнев поспешно выключил приемник, и почти сейчас же в холл вошел Хор.
— Пока вам везет, джентльмены!
Он сказал это мрачно, почти со злобой.
— Эти болваны так обработали черномазого, что тот просто не в силах что-нибудь сказать. Да ладно, у меня есть еще кое-что в запасе на этот случай. Кстати, я советовал бы вам хорошенько подумать — ведь ни девушка, ни парень не умрут легкой смертью, если вы мне все-таки пытались солгать.
Он обернулся к веранде и крикнул в темноту:
— Тащи-ка его сюда, ребята!
Двое наемников втащили потерявшего сознание Мануэля Гвено, бросили его на пол.
Это были уже не Джимо с товарищем: парни служили раньше в полиции Боганы, еще при колонизаторах — в «спешиал бранч», особом отделе. Уж они-то умели вытряхивать из арестованных все, что те знали. В лагере они сотрудничали с агентами тайной португальской полиции — ПИДЭ, и Хор лично включил их в свою группу.
— Симон, Ашаффа, пока вы свободны, — кивнул Хор палачам. — Идите.
Подождав, пока наемники не покинули холл, майор обернулся к Мангакису и Корневу.
— Способные ребята, а?
Он кивнул в сторону сада.
— И будет очень жаль, если к ним в лапы попадет… ну, допустим, белая девушка!
Мангакис встал и, сжав кулаки, молча пошел на Хора. Тот вскинул автомат и упер его ствол в грудь Мангакиса.
— Но, но! Хоть вы и с американским паспортом…
Советник стиснул зубы, но остановился. Лицо его побагровело.
— Вы не посмеете! — яростно выдохнул он. Хор опустил автомат и отошел к камину, плюхнулся в кресло, следя за каждым движением отца Елены.
— Как знать… — скривился он, — на войне как на войне…
Мангакис обвел его тяжелым взглядом, потом шагнул к распростертому на полу Гвено.
— Когда-нибудь вы за это ответите, Хор!
Сказав это, Корнев тоже шагнул вперед и стал на колени возле тела министра.
— Вина!
Он обернулся к Мангакису, и тот дал ему бокал, твердой рукой наполнив его вином. Корнев осторожно влил несколько капель вина в разбитый рот Гвено.
Мануэль застонал и очнулся. Он увидел склонившегося над ним Корнева и попытался улыбнуться.
— Ничего, — услышал Корнев его слабый шепот. — Мы… их сильнее… все равно сильнее…
— Господин секретарь, скажите, где министр? При этих словах Хор мрачно улыбнулся. Мануэль Гвено слабо качнул головой. Его окровавленные губы зашевелились.
— Скажите… Скажите им, кто я такой… Я… их… не боюсь…
— Он бредит! — почти выкрикнул Корнев, стараясь заглушить слабый шепот Гвено. — Он потерял рассудок.
— Это мы сейчас выясним. Симон!
Один из солдат, втащивших Мануэля Гвено, немедленно появился с веранды, вытянулся.
— Слушаю, сэр…
— Позови-ка сюда Аде, да поживей!
Солдат козырнул, снова щелкнул каблуками и кинулся исполнять приказание.
Майор проводил его взглядом.
— Так вот, господа, — обратился он затем к своим пленникам. — Я забыл вам сказать, что Аде знает вашего друга в лицо. Они же из одной деревни, что напротив нас, через лагуну.
Майор посмотрел на часы.
— У меня еще есть пятнадцать минут. Через пятнадцать минут мы уйдем, но я обращаюсь к вам, господин Мангакис, как к человеку более благоразумному. Большевики (он кивнул в сторону Корнева) всегда отличались безрассудным упрямством даже тогда, когда игра проиграна…
— Как, например, под Москвой в сорок первом, под Сталинградом в сорок втором…
Корнев выпрямился над вновь потерявшим сознание Гвено.
Судорога исказила лицо Хора, рука его стиснула автомат, и в этот момент вошел Аде.