Выигрыши

Твой ухажер – индеец камба,
а ведь тебе лишь двадцать лет…
Карлос Лопес почувствовал себя совершенно счастливым, а чем незамедлительно сообщил Медрано. Доктор Рестелли – как он сам выразился – был явно удручен тем, какой оборот приняли события.
– Завидная непринужденность у этих людей, – сказал Лопес. – Это уже почти совершенство, если вспомнить, что они из себя представляют. Ведь им и в голову не приходит, что в мире существует что-то, кроме танго и клуба Расинг.
– Взгляните на дона Гало, – сказал Медрано. – Старик, по-моему, вконец перепугался.
Дон Гало, выйдя из оцепенения, грозными знаками подозвал шофера. Тот подбежал к хозяину, выслушал его и снова поспешно вышел. Все видели, как он разговаривал с полицейским, который наблюдал с улицы Флорида за сценой в кафе. Видели и жест полицейского, когда он поднял руку и словно поманил кого-то.
– Да, конечно, – добавил Медрано. – Но в конце концов, что в этом плохого.
Тебя зовут отчаянною крошкой,
ты водишь за нос простаков без счета…
Паула и Рауль по-настоящему наслаждались этой сценой, Лусио и Нора, напротив, были заметно шокированы. Семейство Фелипе застыло в холодном отчуждении, а сам Фелипе зачарованно смотрел на неистово мелькавшие пальцы бандонеонистов. Чуть в стороне Хорхе уплетал вторую порцию мороженого, а Клаудиа с Перено все дальше забредали в дебри метафизического диалога. И, словно не замечая ничего вокруг, не обращая внимания на равнодушие и веселье завсегдатаев «Лондона», Умберто Роланд приближался к печальной развязке в судьбе гордой креолки:
Неверной ты всегда была мне,
любовь мою ты не хранила…
Среди криков, рукоплесканий, стука чайных ложечек о столы поднялся потрясенный Пушок и крепко обнял брата. Пожав руки трем музыкантам, он ударил себя в грудь и, вытащив огромный носовой платок, высморкался. Умберто Роланд снисходительно поблагодарил за аплодисменты, с привычной улыбкой выслушал похвалы Нелли и остальных сеньор. Вдруг ребенок, на которого до того никто не обращал внимания, поперхнувшись куском пирожного, издал дикий рев. За столиком засуетились, все кричали и требовали, чтобы Роберто скорее принес стакан воды.
– Ты был бесподобен, – растроганно говорил Пушок.
– Как обычно, не более, – скромно отвечал Умберто Роланд.
– А какое чувство! – заметила Неллина мать.
– Он у нас всегда такой, – сказала сеньора Пресутти. – А вот об учебе и слышать не хочет. Одно искусство.
– Точно, как я, – сказал Русито. – Да пошла она, эта учеба, подальше. Греби деньгу, и вся недолга.
Нелли извлекла кусок пирожного из горла малыша. Зеваки, столпившиеся у окон, начали расходиться, доктор Рестелли с видимым облегчением провел пальцем под накрахмаленным воротничком.
– Итак, – сказал Лопес. – Кажется, уже пора.
Двое мужчин в темно-синих костюмах расположились в середине зала. Один из них коротко ударил в ладоши, а другой жестом призвал к тишине и голосом, способным перекрыть любой шум, объявил:
– Всех сеньоров, не имеющих письменного приглашения, а также всех провожающих просим покинуть помещение.
– Что, что? – спросила Нелли.
– То, что нам пора сматывать удочки, – сказал один из друзей Пушка. – Надо же, только начали как следует веселиться.
Когда прошло первое удивление, послышались возмущенные возгласы и протесты посетителей кафе. Мужчина, только что державший речь, поднял руку и сказал:
– Я инспектор Организационного ведомства и исполняю приказ свыше. Приглашенных прошу оставаться на своих местах, а всех остальных – немедленно покинуть помещение.
– Посмотри, – сказал Лусио, обращаясь к Норе. – Авенида оцеплена полицейскими. Это, скорее, похоже на облаву.
Официанты «Лондона», пораженные не менее посетителей, не успевали получать по счету, возникли затруднения со сдачей, делались попытки вернуть несъеденные пирожные, были и другие осложнения. За столиком, где сидел Пушок, раздавались громкие рыдания. Сеньора Пресутти и Неллина мать совершали тягостный обряд прощания с родственниками, остающимися на суше. Нелли утешала мать и свою будущую свекровь, Пушок обнимал Умберто Роланда и обменивался дружескими похлопываниями по спине со всеми приятелями.
– Счастливого пути! Счастливо! – кричала молодежь. – › Пиши нам, Пушок!
– Я пришлю тебе открытку, че!
– Не забывай приятелей, че!
– Да как можно! Счастливо!
– Да здравствует Бока  [18] – кричал Русито, вызывающе глядя на соседние столики.
Два важных господина приблизились к инспектору Организационного ведомства и уставились на него, словно он свалился с другой планеты.
– Вы можете подчиняться любым приказам, – сказал один из них, – но я еще никогда в жизни не видел подобного произвола.
– Проходите, проходите, – не глядя на них, сказал инспектор.
– Я доктор Ластра, – сказал доктор Ластра, – и так же, как вы, прекрасно знаю свои права и обязанности. Это кафе общественное, и никто не имеет права заставить меня покинуть его без письменного приказа.
Инспектор молча достал бумагу и показал ее господину.
– Ну и что же, – сказал другой господин. – Это всего лишь узаконенный произвол. Разве мы находимся на осадном положении?
– Направьте, пожалуйста, свой протест по соответствующим каналам, – сказал инспектор. – Че Виньяс, проводи этих дам из зала. Не то они тут будут пудриться до утра.
Толпа людей, пытавшаяся через полицейский кордон рассмотреть, что происходит в кафе, в конце концов задержала движение на Авениде. Посетители покидали кафе с удивленными и расстроенными лицами, выходя на Флориду, где не было такого скопления народа. Господин по имени Виньяс и инспектор Оргведомства обходили столики, требуя предъявить пригласительные билеты и точно указать сопровождающих лиц. Полицейский, навалясь на стойку, болтал с официантами и кассиром, получившими строгий приказ не покидать своих мест. «Лондон» опустел, и можно было подумать, что еще раннее утро, если бы не наступившие сумерки и не доносившийся с улицы шум.
– Ладно, – сказал инспектор. – Можно опускать жалюзи.
 
В
По какой причине паутина или картина Пикассо должны быть такими, какие они есть, то есть почему картина не должна объяснить паутину,, а паук не должен определять сущность картины? Что значит быть таким, как есть? Увиденное в самой маленькой частице мела будет зависеть от облака, проплывающего за окном, или от надежды наблюдателя. Предметы приобретают больший вес, если их рассматривать; восемь плюс восемь – шестнадцать, плюс тот, кто считает. Значит, быть таким, как есть, возможно, именно не быть таким, а лишь столько стоить, столько обещать, настолько обманывать. В таком случае совокупность людей, которые должны сесть на пароход, сама по себе не гарантирует посадку, если предположить, что обстоятельства изменятся и посадки не будет или ничто не изменится и посадка произойдет; в таком случае паутина, или картина Пикассо, или совокупность людей примет определенную форму и уже нельзя будет считать последнюю совокупностью людей, которые должны совершить посадку. Извечное красноречивое и печальное побуждение возникает от желания, чтобы скорее что-то произошло и наконец все успокоилось, и тогда по столикам «Лондона» неудержимо побегут капельки ртути – чудо из детства.
Что приближает нас к предмету, что толкает и направляет к нему? Обратная сторона предмета – таинство, которое eгo заставило (именно заставило, и невозможно сказать «привело…») стать тем, чем он есть. Историк искусства, проходя по галерее коллажей Ганса Арпа, не в состоянии их перевернуть, он вынужден созерцать их только с лицевой стороны по обеим сторонам галереи, видеть коллажи Ганса Арпа, словно это всего лишь полотнища, свисающие со стен. Историк прекрасно знает причины битвы при Заме, без сомнения знает, но эти известные ему причины всего лишь другие формы Ганса Арпа в других галереях, и причины этих причин или следствия причин этих причин блестяще освещены с лицевой стороны, как формы Ганса Арпа в любой другой галерее. Тогда то, что приближает к предмету, его обратная сторона, будь она зеленой или мягкой, обратная сторона следствия и обратная сторона причин, другое зрение и другое осязание, вероятно, могли бы осторожно развязать розовые или лазурные тесемки маски, открыть лицо, дату, условия в галерее (прекрасно освещенной) и указкой терпения водить по великой поэзии.