Лапник на правую сторону

Заворачивая сосиски и протирая марлей влажный бок пакета с кефиром, Цецилия жаловалась на обещанное метеорологами похолодание, из-за которого у нее всю ночь болела поясница. Пока эта румяная, пышущая здоровьем дама рассказывала о своих терзаниях (до утра вертелась, будто на раскаленных угольях, глаз не сомкнула), подошли другие ранние покупатели. Веселовский с облегчением отошел от прилавка, предоставив многострадальной продавщице жаловаться на невыносимые боли двум подвыпившим мужичкам и старушонке, которые уже успели завладеть вниманием Цецилии. Встав у столика с контрольными весами, Виктор Николаевич принялся укладывать покупки в спортивную сумку с надписью «Аэрофлот». Пока он вынимал из сумки газеты, пристраивал на самое дно колбасу, затем кефир, затем снова газеты, а сверху – хлеб и усыпанные маком рогалики, мужики приобрели необходимую поутру четвертинку и покинули помещение. Старушонка же пытала Цецилию, свежий ли творог. Продавщица заверила, что да, свеженький, и продолжала плач Ярославны:
– Всю ночь как на иголках, только в половине пятого задремала, а потом, в шесть утра – снова вступило. Я уж и платком обвязалась, и бальзамом-звездочкой натерлась, а все без толку. Так и не спала ни одного часу… К выходным похолодание обещали сильное, вот и ломит…
– Ох, милая, – сочувственно качала головой бабка. – Такая молодая, и так мучаешься. Я вон тоже не спала, да так ведь я старуха уже, я уж на том свете отосплюся. Я знаешь, когда не спится-то, на двор выхожу. Сяду на крылечко и гляжу в небо, думаю, вот, она, красота-то какая. А третьего дня поглядела – батюшки, солнечная активность. У нас ведь солнечная активность сейчас такая, что ее и ночью видать. Тоже я, значить, не спала. Вышла на двор, дай, думаю, курей проверю, что-то они у меня квохтали, думаю, никак снова кошка соседская влезла, повадилась она, сволочь такой, у меня шариться, двух курей уже передушила… Глядь – а на небе активность! Она, милая, будто бы прожехтуром вверх идет, аккурат над лесом, за кирпичным заводом, у меня дом-то на горке как раз над ним и стоит, я на заводе сорок лет отработала, ударником была… И такая яркая, аж глазам больно. Я-то сразу сожмурилась, а домой пришла – глаза застит, все как в тумане. Уж и чаем капала, и пять рублей прикладывала – ничто не берет, так вот и хожу, как кур слепой. Вон и денег-то не разберу, посмотри, милая, что там у меня, пятьдесят рублей, что ли? А то мне все прям застит. Вот она, активность-то какая.
– И не говорите, – пела ей в тон Цецилия. – Все со своими экспериментами, мало нам озоновых дыр, так теперь еще активность эта, никакого людям покоя нет, честное слово, вот и я вчера всю ночь буквально как на иголках….
«Ну, снова здорово, опять про свою спину заладила!» – скучно подумал Веселовский и совсем было уже повернулся уходить, как вдруг его будто током ударило. Третьего дня? Третьего дня? Над лесом, за кирпичным заводом? И глаза до сих пор болят? Так вот оно что! Вот в чем дело! Прозрение пришло совершенно неожиданно, и в одно короткое мгновенье все стало ясно как день. Конечно! Третьего дня ночью, после того, как они с Савским расстались, в лесу за кирпичным заводом приземлился НЛО. Савский увидел это, схватил фотоаппарат и поспешил туда. Он так торопился, что даже не запер дверь. И уж конечно, среди ночи председатель не побежал через весь город к Веселовскому, чтобы сообщить об увиденном.
Виктор Николаевич вернулся к прилавку, попросил Цецилию выбрать кусок пошехонского сыру граммов на триста пятьдесят и завел с бабкой разговор о солнечной активности. Из гастронома он выходил совершенно вознагражденный: на ненужный, в сущности, пошехонский сыр, было истрачено лишних тридцать рублей, но зато теперь Веселовский точно знал, что свет над лесом появился в третьем часу ночи, продержался пару минут, а затем пошел на убыль и совершенно пропал, будто свеча догорела и погасла.
Домой Веселовский заходить не стал. Он жаждал услышать рассказ Савского о встрече с братьями по разуму.
«Позавтракать и у Валерьяна можно», – решил Виктор Николаевич и что было духу припустил к дому председателя.
Спустя два часа он уже рыскал по лесу за кирпичным заводом в поисках товарища. Нехорошие предчувствия одолевали Виктора Николаевича. В квартире Валериана Электроновича он обнаружил все ровно в том виде, в каком застал накануне вечером: тишь, гладь, божья благодать, только хлопает на ветру неплотно прикрытая дверь. Виктор Николаевич подоткнул ее сложенной газетой, чтобы доступность жилища товарища Савского не привлекла бомжей либо грабителей, а сам направился к лесу. «Кто его знает, – думал Веселовский. – Может, у Валериана от потрясения сделался сердечный приступ, или он второпях налетел на пень и вывихнул ногу. Может, ему первая помощь необходима…» А может, под воздействием внеземного излучения Валериан и вовсе впал в столбняк и стоит теперь посреди леса с распахнутыми остекленевшими глазами, глядя в пустоту. С другой стороны, совершенно не исключено, что он сейчас продолжает наблюдать за кораблем пришельцев и не может отлучиться. В этом случае Веселовский со своей продовольственной корзиной окажется очень кстати. Так сказать, паек с доставкой на позицию…
День был пасмурный, с неба падала какая-то мелкая гнусность, не поймешь, то ли дождь, то ли снег, то ли и вовсе густой туман. В лесу было сумеречно, в некоторых местах, где елки росли особенно густо, Веселовский продирался между ними чуть ли не вслепую. Он уже жалел, что не взял с собою фонаря, а еще больше жалел, что не знает точного направления и координат места, откуда прошлой ночью на Заложное излился свет внеземного разума. Впрочем, даже если бы он знал направление, это вряд ли помогло бы Виктору Николаевичу – компаса все равно с собой не было. Он бродил по лесу наугад, несколько раз чуть было всерьез не заблудился, в конце концов решил пожертвовать свежими газетами. Двигаясь широкими зигзагами (триста шагов прямо и налево, затем столько же – прямо и направо, а затем снова налево), Веселовский развешивал обрывки газет на деревьях, этими вешками обозначая свой путь. Жаль, не додумался сделать это с самого начала. Впрочем, Виктор Николаевич рассчитывал, что к опушке как-нибудь выйдет. «На худой конец, – думал он, – влезу на дерево и посмотрю, в какой стороне кирпичный завод». Развешивая газеты на ветвях, Веселовский не забывал громко выкликать Савского. Но тот не отзывался. Чем дальше Виктор Николаевич углублялся в лес, тем больше тревожился. Надо заметить, что к страху за судьбу товарища примешивалось труднообъяснимое чувство, заметно усилившееся в последние полчаса. Виктору Николаевичу казалось, будто бы кто-то наблюдает за ним из-за деревьев, внимательно смотрит в затылок. Он кожей чувствовал чье-то холодное дыхание, и было ему от этого не просто неуютно, а по-настоящему жутко. Начало смеркаться. Веселовский давно уже сказал себе, что на сегодня хватит, что надо возвращаться, иначе вскоре, даже взобравшись на дерево, ничего не разглядишь. В конце концов, завтра с утра можно вернуться сюда с соседом Серегой, простым безотказным мужиком, который за бутылку столичной на край света пойдет, особенно если речь идет о спасении человека.
«Вот еще раз налево – и все, – решил Виктор Николаевич. – Вот только до того пенька – и поворачиваю». Однако, дойдя до пенька, он шел до сосны, а от сосны, вместо того чтобы повернуть к дому, направлялся к зарослям орешника… Так и брел, пока, споткнувшись о пенек, не растянулся во весь рост на подстилке из хвои.
Виктор Николаевич, кряхтя, поднялся и взглянул на часы. Без четверти шесть. В лесу стояла неестественная, мертвая тишина. Виктора Николаевича пробрала дрожь. «Да что ж такое, в самом деле? – поежился он. – Что за ерунда происходит?» Ерунда и впрямь происходила. Краем глаза Веселовский уловил слева от себя какое-то движение, резко повернулся и увидел, как что-то мелькнуло среди ветвей. Он сделал несколько шагов, раздвинул ветви и увидел широкую поляну. Поляна явно была та самая. Круглая, как блюдечко, кусты и деревья словно скосили, а на самой середине – черная проплешина, припорошенная пеплом. Веселовский подошел, потрогал пепел. Он ждал, что земля на месте посадки окажется твердой, оплавленной, как вулканическое стекло. Но пепел был мягким, а сама проплешина подозрительно напоминала обыкновенное кострище. Впрочем, это еще ничего не значило.