Какое надувательство!

— Ну, например, я могла бы прийти и потребовать, чтобы ты извинился за то, что обозвал меня «варваром» в своей маленькой обличительной речи в «Индепендент».
Незадолго до этого Алан опубликовал статью об упадке общественного вещания, которая называлась «Варвары у ворот»; в ней Хилари выставлялась (к ее вящему восторгу, надо сказать) образцом всего, что он ненавидел в современном культурном климате.
— Ни от единого слова не откажусь. Ты и сама прекрасно знаешь, что можешь получить сдачи с той же силой. За все эти годы ты много квадратных дюймов своей колонки посвятила нападкам на меня — если не по имени, то как на тип сознания.
— А ты жалеешь, что помог мне, когда видишь, что спустил с цепи такую фурию?
— Ты бы все равно до этого дошла рано или поздно.
Хилари взяла кофейную чашку и села на подоконник. Снаружи ярко светило солнце.
— Твой новый босс статье не слишком обрадовался, — сказала она.
— Мне он об этом не говорил.
— Как тут все после его прихода, кстати?
— Трудновато, если хочешь знать, — ответил Алан. — А по правде — чертовски кошмарно.
— Вот как? В каком смысле?
— На программы нет денег. Принимают их без энтузиазма, — по крайней мере, те, что я хочу делать. Ты не поверишь, как они относятся ко всей этой заварухе с Кувейтом. Я уже много месяцев им твержу, что нам следует дать в эфир программу о Саддаме и эскалации военной мощи. Мы оказались в дьявольски нелепой ситуации: последние несколько лет сами продавали им оружие, а теперь разворачиваемся на сто восемьдесят градусов и называем его «вавилонским чудовищем» за то, что он это оружие использует. Надо полагать, об этом следует говорить вслух. Последние несколько недель я веду переговоры с одним независимым документалистом — он уже много лет делает об этом фильм, по собственной инициативе. Показал мне превосходный материал. Но наверху не хотят давать ему никаких обещаний. Просто ничего не желают об этом знать.
— Очень жаль.
Алан посмотрел на часы.
— Послушай, Хилари, я уверен, ты приехала сюда не для того, чтобы любоваться нашим двориком. Он, конечно, у нас красивый, но… Ты не против перейти прямо к делу?
— Та фотография, что напечатали вместе с твоей статьей… — рассеянно произнесла она. — Ее сделали у тебя в кабинете?
— Да.
— И на стенке там висела Бриджит Райли?  [14] 
— Верно.
— Ты же ее у моего брата купил, так?
— Так.
— Такая куча черных и зеленых прямоугольников, слегка перекошенных.
— Именно. А почему ты спрашиваешь?
— Да просто, по-моему, как раз ее сейчас два человека грузят в фургон.
— Что за…
Алан подскочил к окну. Внизу он увидел фургон транспортного агентства прямо у парадных ступенек. На горячем от солнца асфальте лежало все содержимое его кабинета: книги, кресло, растения в горшках, канцелярские принадлежности и картины. Хилари улыбнулась.
— Мы решили, так будет милосерднее всего тебе сообщить. Подобные вопросы лучше решать быстро.
Ему как-то удалось выдавить:
— Мы?
— Ты должен передать мне перед уходом какие-то дела? — Ответа не последовало, поэтому Хилари открыла портфель и продолжила: — Взгляни: вот твое заявление о выходе на пенсию, я даже вписала туда адрес ближайшего отдела социального страхования. Они работают сегодня до половины четвертого, у тебя еще много времени. — Она протянула Алану лист бумаги, но тот не взял. Положив бумажку на подоконник, Хилари улыбнулась еще обворожительнее и покачала головой. — Варвары больше не у ворот, Алан. К сожалению, ворота ты не закрыл, поэтому мы просто забрели внутрь, а теперь еще и заняли лучшие места и ноги на стол задрали. И задержаться здесь мы намерены очень и очень надолго.
Хилари щелкнула замком портфеля и направилась к двери.
— Так. Теперь скажи, как мне отсюда дойти до твоего кабинета.
Сентябрь 1990
1
Писать книгу о семействе Уиншоу я начал неожиданно для самого себя. История о том, как все это вышло, довольно запутанна, поэтому, думаю, может и подождать. Достаточно сказать, что, если бы не случайная встреча в поезде из Лондона в Шеффилд в июне 1982 года, я бы никогда не стал их официальным историком и моя жизнь свернула бы в совершенно другую колею. Если вдуматься — забавное подтверждение теорий, описанных мною в первом романе «Случайности случаются». Но сомневаюсь, что теперь кто-то припомнит эту книгу.
Восьмидесятые годы были для меня не лучшим периодом. Вероятно, в самом начале я совершил ошибку, приняв предложение Уиншоу; вероятно, следовало продолжать роман с художественной прозой и дальше — в надежде, что когда-нибудь я смогу на это жить. В конце концов, моя вторая книга привлекла определенное внимание и меня настигло несколько разрозненных мгновений славы, — например, та неделя, когда обо мне написали в регулярной колонке одной из воскресных газет, обычно уделяющей внимание гораздо более знаменитым авторам. Колонка называлась «Мой первый рассказ». (Туда следовало дать какой-нибудь свой юношеский отрывок, а также детскую фотографию. Общий эффект: довольно мило. У меня до сих пор где-то хранится вырезка.) Однако с финансами по-прежнему было туго — широкие читательские круги упорствовали в стальном нежелании знакомиться с плодами моего воображения, поэтому для того, чтобы попытать удачи с Табитой Уиншоу и ее необычайно щедрым предложением, у меня имелись серьезные экономические причины.
Условия были таковы. Судя по всему, в долгом уединении своих одиночных апартаментов «Клиники Капкан-Бассетта для буйных умалишенных» мисс Уиншоу — в то время семидесяти шести лет от роду и никак не более помешанной, нежели обычно, — пришло в несчастную смятенную голову, что настало самое время представить граду и миру историю всего ее достославного семейства. Перед лицом неумолимого противодействия родственников и пользуясь лишь собственными — далеко не скромными — ресурсами, она основала для этой цели доверительный фонд и прибегла к услугам «Павлин Пресс» — обдуманно управляемого частного издательства, специализировавшегося на публикации (за небольшое вознаграждение) военных мемуаров, семейных хроник и воспоминаний малозначительных общественных деятелей. Им и была доверена задача отыскать подходящего писателя с реальным опытом и проверенными способностями: пятизначный гонорар ежегодно выплачивался бы ему в течение всего периода изысканий и сочинения книги лишь на основании отчета о проделанной работе, — иными словами, «значительной части» рукописи, которую каждый год надлежало предоставлять издателям, а те пересылали бы ее для ознакомления Табите. В том, что касалось всего остального, похоже, никаких условий не выдвигалось — ни в смысле времени, ни в смысле денег. Табите требовалась самая лучшая, самая тщательная, самая честная и яркая хроника, которую только можно составить. Срок сдачи всего труда целиком не оговаривался.