Пока подружка в коме
Что Карен увидела в тот декабрьский вечер? Какое зрелище из будущего так обеспокоило ее, что она предпочла укрыться в бездонной глубине сна? Что могло так напугать ее, что она в ужасе бросила свое тело и этот мир? Почему она бросила меня? Ну же, Карен — Беб, Конфетка, Звездочка, — то, что жизнь тяжелая штука, мы все знаем. Уж в этом-то мы убедились очень быстро. Это ведь ты сказала мне, что мы в будущем превратимся в живых мертвецов, в зомби. Именно так, не иначе. Теперь давай начистоту: объясни нам, что ты имела в виду? Карен, мне нужен ответ. Проснись, ну проснись же! Мы заберемся куда-нибудь, где потише, и поговорим о самом важном. Мы поедем в город, напьемся свежего апельсинового сока. Мы поедем в Штаты и закажем в ресторане стейк размером с матрас.
Поедем в Европу и будем пить шампанское. Да, по пути остановимся в Гренландии — наберем льда для коктейлей. Тук-тук! Кто там? Это я, Карен. Нет, это не шутка, не розыгрыш, — c'est moi [10]. Выйдешь встретить меня? Или позволишь войти?
6. Одиночество — это забавно
Семья Карен.
В детстве мы думаем, что все взрослые ведут себя по своим строгим взрослым правилам. Это уже потом, спустя много лет, нас вдруг посвящают в то, что мистер Филлипс из соседнего дома, оказывается, с маниакальным упорством лупит свою жену; что у миссис Оуэн печень распухла, как перекачанный мяч; что мистер Пуласки перетрахал всех своих детей, за что они как-то подловили его вечерком Страстной пятницы и зверски избили, сбросив напоследок в сточную канаву. В русле той же традиции мать Карен, Лоис, демонстрировала абсолютную непоследовательность в поступках, оставаясь тем не менее в рамках того, что считается подобающим для взрослых поведением.
Вот вам один пример: еще маленьким я как-то остался на обед у Мак-Нилов. Лоис кипятила воду для макарон и при этом грохотала кастрюлями и дуршлагами, словно африканскими тамтамами. («Это она хочет, чтобы мы поняли, как много ей приходится работать», — шепотом поделилась со мной Карен.) А затем прямо на наших глазах Лоис вдруг ловким движением, словно заправский тореадор, схватила со стола изрядно початый пакетик с сырным соусом и метко забросила его куда-то в недра буфета. «А это мы оставим на более подходящий случай», — объявила она нам. Мы с Карен без возражений съели полусырые макароны с маргарином, лишь обменявшись понимающими взглядами. Попить? Вода из-под крана. Салфетки? «Брось, Ричард, ты же мальчишка. Штаны-то тебе на что?»
Карен выросла в атмосфере весьма странного отношения к еде. Лоис, некогда (в 1958 году) претендентка на звание «Мисс Канада», видела в еде нечто чужеродное, потенциально враждебное и опасное. Словно с одушевленного противника, она требовала паспорт, визу и страховку со всего, что так или иначе намеревалось попасть ей в желудок. Причем акцент постоянно делался на чем-нибудь новом. Например, побыв с неделю полной вегетарианкой, она вдруг выдвигала лозунг: «Крахмал, только крахмал!» Карен, естественно, была невольным последователем этих сменявших друг друга гастрономических причуд. Как-то раз, в момент очередного, особо острого приступа Лоисиного вегетарианства — дело было еще в семидесятые, — я совершил чудовищную ошибку, заявив в ее присутствии, что за день до того ходил в стейк-ресторан «У Бенихана». В ответ последовал получасовой патетический «плач Иеремии», посвященный борьбе с мясоедением. Попытавшись вставить слово, Карен была встречена ледяным материнским взглядом. «А ты, дочка, — заявила Лоис, — если бы ела то, что тебе говорят, глядишь, и стала бы чуть привлекательнее, и мне бы тогда не пришлось так переживать за твое будущее». Мне же было дано тактичное пояснение: «Понимаешь, Ричард, у Карен сейчас переходный возраст… Так вот, а что касается мяса…»
У Джорджа, отца Карен, была кузовная автомастерская; там он и пропадал по шестнадцать часов в день, без выходных и без отпуска. Обедать он предпочитал в тех кафе, куда Лоис не заглядывала. Мы его почти не видели, и это его постоянное отсутствие сработало на создание мифа наподобие стандартной пары «добрый следователь — злой следователь»: будто эта стервозная истеричка миссис Мак-Нил выставляет спокойного, достойнейшего Джорджа из собственного дома. Ни он, ни она при этом не попадали под наше определение «счастливых людей».
— Эх, знать бы, как маме удалось папу заарканить, — как-то раз со вздохом произнесла Карен. — Вот ведь всем секретам секрет. Спросить бы, да как подступишься?…
Лоис выросла в Северной Британской Колумбии и всем своим видом, каждым взглядом и демонстративно искусственной улыбкой старалась выразить снобистское презрение к тем людям, которые — по ее мнению — не трудились в поте лица своего, добывая хлеб насущный. Маленькие шпильки следовали одна за другой: «Мой муж зарабатывает на жизнь своими руками, не то что некоторые родители, у которых за всю жизнь ни единой мозоли не было». Это, без всякого сомнения, относилось к моему отцу, который, работая по бухгалтерской части, сумел добиться некоторого благополучия — и только! — попав в самую середину самого что ни на есть среднейшего класса. На другом конце города почему-то было принято считать наш расположившийся на склоне горы район цитаделью непрекращающихся званых вечеров — коктейли, мартини, понимаете ли, — и регулярно практикуемого обмена женами. На самом деле все было куда прозаичнее. Тоскливость и тупое однообразие жизни в нашем пригороде отличались почти что естественно-научной предсказуемостью. Как-то раз, жаря барбекю летним вечером семьдесят шестого года, мама пророчески назвала нашу улицу и окрестности «местом, забытым Богом». В самую точку.
Первый месяц комы Карен можно списать с нашего счета — странный и унылый. Из нас по капле вытекала надежда, и не было даже понятно, уйдет она совсем или нет. К тому же мы все свалились с гриппом, считай, подарок судьбы: не пришлось ходить в школу в последнюю неделю перед Рождеством.
Мы переползали в гости друг к другу да висели на телефоне. В пятницу вечером мне позвонил Гамильтон.
— Ну, мы теперь попали! — сказал он. — В школе, уверен, только про нас и говорят.
С этим мне оставалось только согласиться.
— Вампиры, — описал он одноклассников и прервал беседу, чтобы высморкаться. — Черт, башка раскалывается. Словно на мозги кошки насрали.
В трубке послышались какие-то голоса. Гамильтон поспешил объяснить:
— Папаша решил поучить уму-разуму свою дуру. Ну, он тут подцепил себе подружку в отделе кадров. Молоденькую. Ой, блин! А она-то, эта моя будущая мачеха, ему спуску не дает. Ну и дела. Ничего, доживем до того времени, когда они нарожают пачку блондинистых ребятишек. — В доме у Гамильтона завели музыку — завыла пластинка «Бразилия-66» — Ты бы ее видел! Ричард, это не мамаша, это золотистый ретривер! Ладно, подождем, посмотрим, скоро ли она наставит ему рога. Тут уж не до смеху будет. — Тяжелый вздох в трубке. — Пойду я… Все… Блин! Го-лова. Бо. Лит. По. Ка.
Бип-бип-бип.
Через пару минут позвонила Венди и сказала, что Лайнус у нее и они без особого энтузиазма сооружают пряничный домик.
— Думали сделать хоббичью нору, а получилось что-то вроде гитлеровского бункера. У Лайнуса грипп прошел. Он сейчас собирается съездить проведать Карен. Передать туда что-нибудь?
— Нет.
Лайнус был назначен нашим полномочным посланником, вот только толку от него было мало. Никакой связной, полезной информации от него было не добиться — он не мог вспомнить, открыты ли глаза Карен, не мог внятно описать оттенок ее кожи; его интересовало все неодушевленное — всякие там приспособления и аппараты. В общем, рассказ его представлял собой нагромождение бессмысленных деталей.
— Знаете, какие у нее стоят капельницы? Чего они туда намешивают? Непонятно, как можно накормить человека какой-то прозрачной жидкостью. Я думал, что она должна быть погуще, ну, вроде пюре, что ли…