Явление

– Вы полагаете, его арест как-то связан с его скептицизмом?
Президент исследовательского центра делает глубокий вдох, смыкает ладони перед лицом и, прежде чем ответить, медленно выдыхает:
– Доктор Кренц, цивилизация наша очень древняя. А вот власть – как бы правильнее выразиться? – вечно молодая. Неизменно юная демократия. Нашими государственными структурами все еще движет революционный дух, с его нервозностью и непредсказуемыми порывами… Сказать, что мексиканское духовенство долгое время подвергалось гонениям, – значит не сказать ничего. Даже сегодня священник не имеет права появиться на улице в сутане, – уточняет он, указывая на свою желтую футболку. – Или же ему следует быть богатым. Но ни одна диктатура не сумела сломить религиозного духа. Известно ли вам, что при президенте Каллесе, на время правления которого пришлись самые жестокие репрессии против католического духовенства, единственным собором, который ИРП [16] так и не осмелилась закрыть, был собор Гваделупской Богоматери?
– Я прочла все материалы, имеющие отношение к истории культа вашей мадонны.
– Очень приятно это слышать. Главное, не подумайте, что ваши картезианские взгляды и роль, которую вы отважно согласились исполнять, настроили меня против вас. Адвокат дьявола – необходимый и уважаемый институт. Я, кстати, долго беседовал с его преосвященством кардиналом Фабиани, когда он, для проведения независимого расследования, собственной персоной приезжал в Мексику. Это выдающийся человек, обладающий редкостными остроумием, высокой нравственностью и деликатностью. И большой гурман, – добавляет он, бросив взгляд на тарелку, к которой я так и не притронулась. – Известно ли вам, что вы сейчас сидите в лучшем местном ресторане? Не хотелось бы сплетничать, но поговаривают, что для содержащегося в тюрьме напротив брата бывшего президента здесь всегда готов стол. Попробуйте же наконец эти chiles en nogada, признаюсь, это моя слабость. Острый зеленый перчик из Пуэблы, фаршированный рубленой свининой, в белом соусе и с гранатовой подливкой: вот вам и цвета мексиканского флага. Это блюдо было придумано в 1821 году монахинями из Санта-Моники по случаю банкета, устроенного в честь подписания генералом Итурбидом договора о независимости Мексики. Одним словом, я хотел, чтобы вы поняли, что вовсе не обязаны держаться особняком. Приглашаю вас пересесть за наш столик и добро пожаловать в общий микроавтобус.
Я как можно холоднее выражаю ему свою признательность и осведомляюсь, когда будет проводиться экспертиза. Он немного мрачнеет, замечает стоящий у моего стула железный чемоданчик.
– Вы, я вижу, взяли с собой инструмент. Что ж, отлично. Как бы там ни было, это будет не раньше наступления ночи, когда собор закроют для посетителей. К тому же профессор Берлемон из Лозанны, который также должен исследовать изображение Девы, опоздал на самолет, а из соображений безопасности я смогу снять защитное стекло только единожды.
– Монсеньор Фабиани не упоминал о коллективной экспертизе.
Он откашливается в кулак:
– Есть у нас одна загвоздка, правда, есть и возможность ее преодолеть. Проблема в монсеньоре Руисе, ректоре собора, категорически выступающем против исследований без стекла. Он считает, что это излишне и опасно, что уже предоставленных доказательств более чем достаточно для канонизации. А возможность – в его отсутствии. Именно исходя из этого кардинал Фабиани и рассчитал дату вашего приезда…
– Мне уже присвоен порядковый номер?
– Не беспокойтесь: вам будут созданы наилучшие условия и предоставлено время, необходимое для вашего расследования. В чем оно, собственно, заключается?
– Я загляну внутрь глаза через зрачок, чтобы замерить расположение, дисторсию и асимметрию описанных моими предшественниками предполагаемых отражений. Если офтальмоскоп выявит наличие суботражений, я при помощи рассеивающих и собирающих линз проверю, действительно ли каждое из отражений зафиксировало фокусные расстояния от двух поверхностей хрусталика, как это происходит в человеческом глазе. Отсутствие оных автоматически докажет, что отражения явились следствием погрешности в полотне или же выполнены краской.
Он качает головой, вникая в намеренно употребляемый мной непривлекательный жаргон, улыбается, давая мне понять, что моя экспертиза не вызывает у него никакого беспокойства, и подытоживает:
– Ну а в ожидании как следует отдохните, полюбуйтесь нашими памятниками старины, оцените нашу кухню. Вы хорошо устроились в гостинице?
– Сказочно.
– Если я могу хоть что-нибудь сделать, чтобы скрасить ваше пребывание в Мексике…
– У вас есть знакомые в мексиканском Институте культуры?
Он хмурится.
– К чему этот вопрос? – отвечает он наигранно-непринужденным голосом.
Я выкладываю на скатерть расписку, вырванную у моего вчерашнего совратителя. Отец Абригон пробегает ее глазами и в задумчивости потирает подбородок.
– Мне неизвестен ни этот человек, ни его отдел. В любом случае он не имеет никакого отношения ни к моему исследовательскому центру, ни к проводимому Ватиканом расследованию.
– Может это быть прикрытием для разведслужб?
– Что вы имеете в виду?
– Ну, что-нибудь вроде секретных мексиканских служб…
– Нет, скорее всего в ведении этой организации находятся национальные музеи. Этот господин просил вас о чем-то конкретном?
– О моем содействии, как мне показалось. Я так до конца и не поняла, хотел ли он узнать мое мнение или заручиться моим молчанием. Он назначил мне встречу сегодня вечером вот по этому адресу.
И я показываю ему на обратную сторону визитки. Он распрямляет плечи, сжимает челюсти и с авторитетом телохранителя объявляет, что пойдет со мной. Неожиданные искренность и сила, вмиг сметающие его экклезиастическую сдержанность, производят на меня чрезвычайно благоприятное впечатление. Он, должно быть, чувствует, что я выхожу из своего кокона, и делает знак официантке, чтобы та несла следующее блюдо. И мне подают голубоватый суп, в котором плавают жаренные во фритюре неопознанные шарики, которые я перебираю вилкой, в то время как он продолжает:
– Нет ли у вас других проблем, которые я бы мог помочь вам разрешить?
– Имя Девы. Почему именно «Гваделупская»? Я прочла много противоречивых объяснений на этот счет.
– Не противоречивых, дитя мое, а дополняющих друг друга. Попробуйте, пальчики оближешь. Hiachinango, обжаренный с голубым маисом. Двойная культура – вот в чем величие нашего чуда, я бы даже сказал, его глубокий смысл. Своими речами, обращенными к Хуану Диего, равно как и символами на своей мантии, Божья Матерь пожелала обратиться сразу к двум общинам. Противоречивые толкования не только полностью обоснованны, но и желанны. После того как она пять раз являлась Хуану Диего, она предстала перед Хуаном Бернардино, который был…
Тут он делает паузу, чтобы увидеть, насколько хорошо я владею предметом.
– Его дядей, которого она исцелила от чумы.
– Совершенно верно. Представ перед ним, она назвалась «Дева из Гваделупы». Так же, как и во время своих явлений двухвековой давности на берегах испанской реки, названия которой не мог знать индеец, что и должно было явиться доказательством достоверности в глазах епископа Сумарраги. Названия, не лишенного смысла и для ацтеков, поскольку на науатле она произнесла Cuahtlapcupeuh: «та, что прилетает из страны света». И еще Coatlaxopeuh: «та, что попирает змея». Бога-змея Кецалькоатля.
– Того, что носил ожерелье из черепов и отрубленных рук?
– А что?
– Да так, просто вдруг всплыло перед глазами…
– Наш доктор исторических наук расскажет вам об этом гораздо лучше меня, но, кажется, Кецалькоатль носил скорее ожерелье из огромных перьев, а ожерелье из человеческих черепов – богиня Тонанцин, святилище которой располагалось ранее на холме Явлений. Поздравляю, вы великолепно осведомлены.
Я улыбаюсь. Мне вдруг становится как-то не по себе. Последнее произнесенное им имя, Тонанцин, произвело на меня странное впечатление, как если бы встало в ряд с неприятным воспоминанием, которое мне не удается воскресить.