Час Ноль

— В любом случае с моей собственной жизнью я имею право поступать, как мне нравится!
— Нет, не имеете.
— Но почему же, милая моя, почему?
Она вспыхнула. Ее пальцы теребили золотой крестик, висевший у нее на шее.
— Вы не понимаете. Бог может нуждаться в вас. Его взгляд застыл от неожиданности. Он не хотел разрушать ее детской веры и потому лишь произнес с усмешкой:
— Имеется в виду, что однажды я мог бы остановить понесшую лошадь и спасти от смерти ребенка с золотыми волосами, да? Вы об этом?
Сестра покачала головой, потом заговорила проникновенно, пытаясь выразить то, что так явственно виделось ей и с таким трудом облекалось в слова.
— Может быть, вы просто будете где-то — даже не делая ничего — просто будете в каком-нибудь месте в какое-то время, — я никак не могу найти правильные слова, — ну, вы, может быть, просто… просто пройдете однажды по улице и уже одним этим совершите нечто ужасно важное, может быть, даже и не зная, что это было.
Рыжеволосая сестра родилась на западном побережье Шотландии. Про некоторых в ее семье поговаривали, будто они обладают даром предвидения.
Возможно, в этот момент она в самом деле увидела мужчину, шагающего сентябрьской ночью по темной дороге и тем самым спасающего человеческое существо от ужасной смерти…
 
Февраль, 14.
Одинокая фигура склонилась над письменным столом. В полной тишине было слышно лишь, как поскрипывает перо, оставляя на бумаге строчку за строчкой.
Никто не мог прочесть написанного. А если бы кто-нибудь и смог сделать это, он не поверил бы своим глазам. Ибо на бумаге возникал ясный, продуманный до мелочей план убийства.
Случается порой, что мысль вдруг начинает существовать как бы отдельно от нас; и тогда человеку ничего не остается, как покорно склониться перед этим чуждым нечто, которое отныне руководит всеми его действиями. Тело становится подобным послушному автомату.
Именно в этом состоянии и пребывает некто, кого мы видим за письменным столом. Одна мысль, холодная, безжалостная, довлеет сейчас над всем — уничтожение другого человеческого существа. Для достижения этой цели и разрабатывается на бумаге подробный план. Любая случайность, любая возможность принимаются во внимание. План этот, как все хорошие планы, не категоричен. В определенные моменты он предусматривает альтернативные действия. Более того, план разумен настолько, что оставляет какое-то место и для непредсказуемого. Но основные линии продуманы до тонкости и тщательно выверены. Время, место, метод, жертва!..
Но вот голова поднята, работа окончена. Исписанные листы собраны и внимательно перечитаны. Да, дело представлялось кристально ясным.
На серьезное лицо легла тень улыбки. В этой улыбке было что-то странное, ненормальное. Последовал глубокий вдох.
Возрадовался Творец, создав человека по образу и подобию своему, — ужасное подобие этой радости Создателя можно было видеть теперь.
Да, все предусмотрено: реакция каждого действующего лица предугадана и принята во внимание, доброе и злое в каждом из них использовано и приведено в соответствие со зловещим замыслом.
Не хватало лишь одной детали… И вот, сопровождаемая той же улыбкой, на бумаге появилась дата — …сентября.
Затем со смешком листы разорваны на клочки, клочки эти перенесены через комнаты к камину и брошены в самое сердце подрагивающего пламени. Теперь весь этот фантастический план существовал только в мозгу, его создавшем.
 
Март, 8.
Суперинтендент [1] Баттл сидел за кухонным столом, с которого еще не были убраны остатки завтрака. Тяжело сомкнутая челюсть его выдавала с трудом сдерживаемую злость. Он медленно и внимательно читал письмо, которое ему только что со слезами на глазах подала жена. Выражение лица суперинтендента было непроницаемо, его лицо вообще никогда не имело никакого выражения. Оно словно было вырезано из дерева — солидное, неподвижное, по-своему даже величественное. Внешность суперинтендента не предполагала особых талантов; он и в самом деле не обладал блестящим умом, но было в нем что-то трудно поддающееся определению, что сообщало всему его облику внушительность и силу.
— Я не могу поверить, — всхлипывая, бормотала миссис Баттл. — Сильвия!
Сильвия была младшей из пяти детей суперинтендента. Ей было шестнадцать лет, и она училась в школе неподалеку от Мейдстона.
Письмо пришло от мисс Эмфри, директрисы этой школы. Ясным, доброжелательным и в высшей степени тактичным слогом в нем черным по белому сообщалось, что с некоторых пор руководство школы было обеспокоено различными случаями мелких краж, что загадка эта наконец прояснилась и что Сильвия Баттл во всем созналась. Мисс Эмфри хотела бы возможно скорее увидеться с мистером и миссис Баттл, чтобы «обсудить создавшееся положение».
Суперинтендент Баттл сложил письмо, опустил его в карман и произнес, обращаясь к жене:
— Я сам этим займусь, Мэри.
Он встал, обогнул стол и потрепал жену по щеке.
— Не волнуйся, дорогая, все образуется. Суперинтендент вышел, оставив после себя, как всегда, ощущение покоя и уверенности.
В тот же день его квадратную фигуру можно было видеть расположившейся на стуле в современной, тонко подчеркивающей индивидуальность хозяйки гостиной мисс Эмфри. Суперинтендент сидел напротив директрисы, сложив свои огромные руки на коленях, похожий на полицейского гораздо больше, чем обычно.
Мисс Эмфри была преуспевающей директрисой. Залогом ее успеха стала ярко выраженная индивидуальность ее натуры. Она слыла просвещенным педагогом, шагала в ногу со временем и в своем подходе к воспитательному процессу сочетала дисциплину с современными идеями о детской самостоятельности.
Ее гостиная отражала самый дух Мидуэя. Цвета были подобраны в спокойных песочных тонах; всюду стояли большие вазы с нарциссами и чаши с гиацинтами. Одна — две хорошие древнегреческие копии, два образчика современной авангардистской скульптуры, несколько работ итальянских примитивистов на стенах. Посреди всего этого сама мисс Эмфри — в темно-синем платье, с энергичным выражением лица, напоминающим добросовестную борзую, с чистыми голубыми глазами, серьезно смотрящими сквозь толстые очки.
— Самое главное, — говорила она звучным, хорошо поставленным голосом, — отреагировать на все это правильно. Прежде всего мы должны думать о самом ребенке, мистер Баттл. О самой Сильвии! Наша главная, я бы сказала, наиглавнейшая задача — сделать все, чтобы ее дальнейшая жизнь не была навсегда испорчена. Нельзя допустить, чтобы девочку раздавило бремя ее вины — порицание должно быть очень и очень осторожным, если в нем вообще есть необходимость. Нам с вами нужно выявить причину, толкнувшую ее на эти вполне тривиальные покражи. Может быть, чувство неполноценности? Она, знаете ли, неважная спортсменка. Может быть, это лишь неосознанное желание выделиться, стремление утвердить свое Я? Мы должны быть очень осторожны. Вот почему я и хотела поговорить сначала с вами наедине-внушить вам мысль о необходимости очень и очень бережного отношения к Сильвии. Я повторяю, нам нужно выяснить, что кроется за всем этим.
— Именно для этого, мисс Эмфри, — спокойно ответил суперинтендент Баттл, — я и приехал.
Его лицо было бесстрастно, глаза оценивающе смотрели на директрису.
— Я была очень мягка с ней, — сказала мисс Эмфри.
Баттл лаконично поблагодарил ее.
— Видите ли, я по-настоящему люблю и понимаю эти юные создания, — продолжала директриса.
Баттл уклонился от прямого ответа и вместо этого заметил:
— Я бы хотел теперь же повидаться с дочерью, если вы не возражаете, мисс Эмфри.
С новым воодушевлением мисс Эмфри стала убеждать его вести себя осторожно, не спешить с упреками, не противопоставлять себя ребенку, находящемуся в таком ранимом возрасте.
Суперинтендент терпеливо выслушал ее, сохраняя все то же непроницаемое выражение лица.