Вчера

Подошли, громко разговаривая, молодой белоусый матрос Терехов в бескозырке и широких брюках и Васька Догони Ветер в шелковой красной рубахе, оба чуть хмельные, с озорным огоньком в глазах. 
- А что, Иван, кинуть в конников парочку вот этих лимонок? А? - сказал матрос, наполовину вытащив из каргмана гранату. 
- Погоди, - сказал отец. 
В это время на крыльцо вышел пз школы в сопровождении двух казаков и старосты невысокий сухопарый офицер. Под блестящим лаковым козырьком фуражки беспокойно бегали раскосые глаза, губы были плотно сжоты. 
Это был тот самый офицер, который проехал по мосту но красивой золотисто-игреневой лошади, когда я рыбачил, а подсевший ко мне казак выпытывал меня, делают ли в наших кузницах пики. 
- Сын Шахобалова, старшой, - услыхал я шепот Васьки Догони Ветер. Мы с отцом встали и отступили к стене. 
Староста снял полинялый картуз, вытер лысину, резко выделявшуюся белизной кожи от загорелых лба и шеи, сказал сиплым голосом: 
- Господин офицер, вот тут все общество собралось, толкуйте, коли что. 
- Ну что ж, мужики, - ласково заговорил офицер, постегивая плетью по своему левому сапогу, - лошадок, коровушек увели из имения моего отца, теперь надо вернуть подобру-поздорову. А? 
Крестьяне молчали. Офицер снова заговорил уже сердито и жестко, ударяя своей похожей на гадюку плетью не по левому, а по правому сапогу. 
- Кто украл скотину - ведите сюда. Кто украл машины, мебель - несите и везите к пожарному сараю. 
Даю вам час. 
- А кто тово, значит, не брал, тому можно, значит, уходить по домам? спросил староста. - Время рабочее, молотить надо. 
- Пока не верне-те награбленное, я никого не отпущу. 
Шахобалов закурил. Приятный духовитый дымок поплыл в тишине над головами людей. Отец свернул цигарку и долго высекал стальной плашкой из камня, потом прикурил и не спеша спрятал ватную ленту в гильзу и затянулся. 
- Солдатик, - обратился Шахобалов к отцу, и мне вдруг стало смешно оттого, что дробненький, с маленькими руками человек обращается, как к ребенку, к моему отцу - высокому, плечистому, с крупным загорелым лицом, внушительными усами. 
Отец шагнул к Шахобалову, и огромная рука его взметнулась к козырьку, глаза уставились в лицо офицера. 
- Я вас слушаю, господин прапорщик! 
Шахобалов поморщился. 
- Говори проще, солдатик. Разве ты не знаешь, что отменили отдавать честь офицеру? Теперь свобода, и все люди равны. 
- Так точно, господин прапорщик, отменили, но вы снова хотите восстановить старые порядки. 
- Ошибаешься. Я не хочу. Мы должны жить в мире. 
Говори проще. Почему мужики не исполняют моего приказания? 
Отец насмешливо улыбнулся, ответил громко: 
- Мы окружены вашим карательным отрядом, господин помещик. Чего же вы хотите? 
Я оглянулся в то время, когда конники, закончив оцепление сходки, обнажили поблескивающие на солнце клинки. 
Шахобалов, ударяя плетыо по правому сапогу, сказал: 
- Я отпускаю вас, везите и несите награбленное. Наказывать не буду. Заложниками остаются георгиевский кавалер Ручьев, матрос Терехов, староста Чащин и Василий Боженов. Если через час не вернете ворованное добро, заложников увезу, а село сожгу. Все, господа мужики. 
Первым привел пару огромных коней брат Василия Боженова. Он был красный, немного пьяный. 
- Я твоих лошадей стерег, господин офицер. Скажи спасибо, что они не попали в жадные руки. 
- Спасибо. Живите спокойно, - ответил Шахобалов. 
Один за другим приводили крестьяне лошадей, коров, 
везли хомуты, посуду. Шахобалов записывал фамилии, выдавая ярлыки, и все реже благодарил. Последним привел на недоуздке маленькую кобыленку Поднавознов. 
- На, Шахобалов, бери. Не было лошадей, и эта не лошадь, - сказал он. И где она, чертов шадер, столько репьев нахваталась. Хвост не очистишь, хоть отрубай. 
Шахобалов, тщательно пытаясь остановить бегающие глаза на лице моего отца, спросил: 
- Ну, а ты что брал из имения? 
- До вашего ли мне имения? Я за три года, пока воевал, свое хозяйство запустил вконец. 
- А почему ты не на фронте? Сейчас доблестная русская армия вместе с союзниками ведет кровопролитные бои, а ты по тылам смуту сеешь, а? 
- Я три года отсидел в окопах, а вот вы на самом деле тыловая крыса. 
- Молчать! Я тебе так распишу задницу, что ты еще три года будешь помнить! - закричал нервно прапорщик. 
- Вы забываете, тыловой прапорщик, что я георгиевский кавалер. 
- Большевик ты, а не кавалер. Давно связался с большевиками? 
- Я не подсудимый, а вы не судья, и отвечать не буду, - сказал отец. 
- Вы, господин хороший, держите свое слово, - послышались голоса. Обещали никого не трогать, зачем же придираетесь к Ручьеву? 
- Ручьев фронтовик, раненый, чужого не брал. 
Шахобалов пошептался со старостой и с Боженовым, потом громко обратился к отцу: 
- Простите, Иван Еремеевич, я погорячился. Война измотала, заездила. Видишь ли, ходила молва, будто тебя нет в списках живых и мертвых. Ну, а коли жив ты, значит, все хорошо. 
- Вот это хорошо, по-простецки, - заговорили крестьяне наперебой. Только скажи ты нам, когда конец войне? 
- Скоро победим врага, и конец войне наступит... 
Крестьяне поговорили о войне, потом Шахобалов сказал, что ему нужны люди перегнать скотину в имение. 
И он тут же назвал матроса Терехова, моего отца и еще двух крестьян. 
- Этих мы отпустить не можем. На это нет нашего согласия, - сказал пожилой крестьянин с печальным и очень умным лицом. 
Я держался за руку отца и чувствовал, как она дрогнула, когда прапорщик назвал его имя. Бойкий светлоусый матрос Терехов, жмурясь, смотрел на кресты церкви. 
- Прапор, а прапор, я не люблю скотину, - сказал он. 
И вдруг одним прыжком подскочил к Шахобалову и неожиданно тихо закончил: - Иди ты со своим шелудивым скотом... 
Было удивительно, как податливо расступились калмыки перед матросом, когда он вразвалку попер на них. 
подняв над головой по гранате в каждой руке. 
Я взглянул сбоку на отца: по хмурому твердому лицу его я понял, что он напряженно думает. Вдруг он вскинул голову и простовато и беззаботно попросил: 
- Дозвольте мне, господин прапорщик, за зипуном сбегать домой? Я помогу вам отогнать скотину. 
- Ну что ж, Ручьев, иди соберись в дорогу, - миролюбиво сказал прапорщик. 
Когда мы с отцом подошли к нашему дому, у ворот увидели заседланных казачьих лошадей. 
- Ловушка, - сказал отец, - Боженовы шпионят, синегубые! Пойду с табуном, может, что и выйдет. 
Во дворе сидели два казака и пили квас. 
- Здравствуйте, служивые! - приветливо сказал отец. - А что, хорош квасок-то? 
- Шибает в ноздри. На хмелю. 
- Хороший квас, но все же до вина ему далеко. Мама, налила бы нам, оживленнее обыкновенного говорил отец. И весь он как-то напружинился, глаза блестели, движения стали резкими, быстрыми. 
- А скотину-то гнать? - спросил один казак. 
- Да еще управимся, - засмеялся отец, - солнышко высоко. Садитесь за стол, служивые. 
- Нам не велено задерживаться, - сказал другой, с острыми черными глазами. - Собирайся. 
- Успеем. Коли я захотел уважить вашему барину, то уважу. Андрейка, полей мне на руки! - Отец отступил под лопасик, где стояла бочка с водой. И, когда я стал поливать ему на руки, тихо прошептал: 
- Посмотри, нет ли на задах казаков. Если нет, то скажи мне: "Ястреб улетел". 
Дедушка принес из погреба со льда флягу самогонапервача и налил в стаканы, которые сразу же запотели. 
Мать поставила большую деревянную чашку со студнем, луком и залила квасом. Отец, потирая руки, улыбаясь, выпил стакан, крякнул и налил казакам. Те не устояли и сели за стол. Поглядывая на Георгиевский крест отца, они выпили по стакану и от удовольствия зажмурились. 
Я убежал через двор на зады, окинул взглядом желтое озеро подсолнухов, пробежал их вдоль и поперек и, не обнаружив никого, вернулся домой.