Кокаин

- Ну, ладно, - сказал я. - Я, пожалуй, пошел. 
- Так быстро? 
- А почему бы и нет? 
- Действительно, - произнес он. И протянул мне руку в двухслойной рукавице. Я крепко пожал ее. - Следи за собой. Шапка у тебя теплая, смотри, не потеряй, а то простудишься. 
"Странно, - сразу подумалось мне, - что это он про шапку вдруг заговорил?! Может, он из этих..." 
- Шапка ничего, - сказал я. 
- Красивая шапка. 
- Не жалуюсь. 
- Жена связала? 
- Как же. Свяжет она. Друг подарил, когда в космос улетал. 
Незнакомец удивился и покачал головой. 
- Никогда бы не сказал. Такое ощущение, что жена связала. 
- Еще чего! Свяжет она. Она вот меня, больного, в магазин отправила! А я газету читал. 
- Знаю, знаю, - со странной улыбкой произнес он. 
Не стану лгать: в этот момент мне стало как-то нехорошо. Откуда незнакомцу известны такие подробности? Про газету он знает, и про жену, и про шапку? Шапка-то на самом деле связана женой, хоть я и скрывал это все эти годы. 
- А про что я читал? - произнес я, замирая. 
- Про Африку, - сухо ответил он. - Про то, как там дети с голоду дохнут. 
Я остановился. 
- Откуда ты все это знаешь? 
- Да я много чего знаю. 
- Откуда?! 
Он пожал плечами, улыбаясь, выставляя изо рта свои кривые, розоватые зубы. 
Я неожиданно выхватил из кармана молоток и гвоздь, приставил гвоздь к его голове и размахнулся молотком. 
- Быстро говори, - закричал я, - не то плохо будет! Говори, скотина! 
- Да читал я, вот прицепился! - закричал тот и в сердцах сплюнул в снег. - Книжку твою читал, придурок, в библиотеке. Автограф еще хотел попросить! Думал, и книжку, может, куплю, три рубля не пожалею! 
Он снова плюнул - на этот раз мне под ноги. А потом развернулся и быстрым шагом двинулся прочь. 
Есть такое слово: стыдно. Так вот, мне было очень стыдно. Ужасно стыдно. Как-то болезненно стыдно. Во-первых, читатель, а во-вторых, книжку собирался купить. Ох, как все-таки неудачно получилось! Подняв упавшую старушку из снега и отряхнув на ней пальто, я спросил ее тихо, оглядываясь по сторонам: 
- Чего дальше-то? Дальше-то о чем речь? 
Привстав на носки, она прошептала: 
- Кошка с котятами... 
А затем подхватила сумки и побежала от меня, оглядываясь, раскидывая толстыми валенками снег в стороны... Побежала вдоль магазина, по освещенной витриной дорожке, подчищенной с утра стариком-дворником, побежала мимо остановки, где народ толпился в ожидании автобуса, побежала мимо детей, катавшихся под разбитым фонарем в проходе между двумя домами по льду, поскользнулась и упала, но тут же вскочила, словно резиновая, словно туго надутая сжатым воздухом, подхватила тяжелые сумки и побежала дальше, мимо остановки, мимо магазина с освещенной витриной, мимо фонаря с детишками на льду, мимо людей, ждущих автобуса, мимо меня - следившего за ее поразительным бегом с большим интересом, - мимо детей, мимо магазина, мимо остановки, мимо незнакомца-прохожего, жующего задумчиво кончик надломанной ветром папиросы, глядящего, щурясь, вдаль, побежала мимо трамвая, стоящего напротив в три часа ночи, мимо меня, мимо своих сумок - оставленных в камере хранения, - мимо кафе с гардеробом и гардеробщиком, берущим на чай, мимо гостиницы с надписью "Минск", мимо гостиницы с надписью "Гродно", мимо бедных детишек, скользящих под разбитым фонарем по льду в проходе между двумя домами, возведенными на моей улице, на той улице, где я рос и катался на льду под разбитым фонарем, где проходило мое детство, где живет моя мама, где жила моя возлюбленная, которая меня бросила, где сейчас живет та, которая меня не полюбит (а потому и не бросит), где в глубоком сугробе стою я и прячу лицо за небольшим воротником от страшной метели, где меня уже никто не помнит, где мне поставили памятник, - небольшой, но серебряный, где стоит магазин, мимо которого пробежала старуха, топая валенками, громко дыша, поднимая за собой снежные облака, образуя вихри и странные воздушные потоки, в которых трепещут и дети, и автобусная остановка, и фонарь, и дома, пробежала она, качая сумками и громко дыша, - прямо в метро. 
Так вот она куда бежала! А я-то думал... 
Загадочная старуха, которой я помог подняться с земли и отряхнул пальто, зеленоватое, с зеленоватыми, но темнее, пуговицами. Загадочная старуха. 
3 
По тротуару, заваленному снегом, двигалась навстречу мне кошка, а за нею, быстро-быстро перебирая своими слабыми лапками, семенили ее котята. Маленькие, пушистые к зиме, они трогательно попискивали, проваливаясь в сугробы, и тогда кошка возвращалась и зубами доставала их из снега. Только что это?! Нужно будет обязательно переменить очки, потому что в этих я стал плохо видеть. Дело в том, что никакая это не кошка, а просто крыса, отвратительная, волосатая к зиме канализационная крыса, а семенят за нею рядком ее жирные, ленивые крысята. Это их писк я ошибочно принял за мяуканье котят. Хотя похоже в общих чертах. 
Вот крыса подползает к дороге и здесь останавливается. Она в беспокойстве и недоумении, мысленно переживает за своих канализационных крысят и за себя, и это тоже понятно: кому же охота подыхать? 
Когда крыса, казалось, готова была повернуть обратно, неожиданно пришла помощь: по лесенке из стеклянной будочки вдруг спустился милиционер. Хмурясь, чтобы скрыть умиление, он вышел на проезжую часть и вытянул свою полосатую палочку, вспыхнувшую подобно елочному фонарику. Крыса, пробуксовав на ледке, выпустила коготки и тяжело перевалилась через бордюр на дорогу. За ней потянулись крысята; все семейство помахивало хвостиками. Оказавшись на той стороне, крыса, подождав всех, прыгнула в урну, свесив оттуда свой мохнатый к зиме хвост. По нему забрались в урну и детишки. 
Однако я засмотрелся. 
4 
Скоро на пути моем встало кафе. Не раздумывая, я взялся за массивную витую ручку и толкнул перед собой дверь. Колокольчик над дверью дружески приветствовал меня китайским словом "дзынь". 
Гардеробщиком здесь работал старый, очень худой человек с морщинистым, похожим на сушеный гриб лицом. Он строго глядел на посетителей и ни с кем не разговаривал, сохраняя достоинство. Еще на ходу я снял куртку и протянул ее гардеробщику. Пока тот вешал ее, я стащил с головы шапку (ту шерстяную, связанную женой, что узнал случайный прохожий) и, когда гардеробщик вернулся с номерком, подал шапку ему. 
Прошла, образно выражаясь, целая вечность, пока эта скотина отрицательно качала своей козлиной головой. 
- Не принимаете, что ли? Но ведь вот, вот же, висят... - показывал я на вешалки, где действительно были шапки, но какие... 
Подобно утреннему туману, легким облачкам дыма плыли они в воздухе, какие-то сизые, какие-то темноватые, то ли собольи, то ли и вообще шиншилловые, нежные даже на глаз, почти нематериальные и необыкновенно дорогие... 
Ах, почему я не ушел, почему не бежал, подобно вихрю, пока он еще только качал головой?! Где же хваленая интуиция, где знакомое каждой козявке природное чувство самосохранения?! Надо было бежать, лететь, скрываться, не нужно, не нужно было настаивать, ведь какое-то тоскливое, с неприятным металлическим привкусом во рту, чувство близящейся катастрофы уже томило меня, но я оставался на месте. 
- Где висят? - спросила эта старая сволочь. 
Пальцем - дрожащим - я указал на вешалки. 
Хотите, я скажу, что было в его глазах? Презрение, вот что было в его глазах. 
- Так это же шапки, - сказал он выразительно и громко. - А у тебя... 
Он затруднялся в выборе определения, как затрудняется и сам автор. А уж если затрудняется сам автор - как уж тут не затрудниться какому-то жалкому гардеробщику с тремя классами образования и тяжелым трудовым прошлым, который и газету-то читает с трудом (а по большей части ограничивается заголовками, набранными крупным шрифтом) и считает лишь до тринадцати, да и то по-немецки.