Герцог и я

— Конечно. — В ее голосе звучало удивление. — Кто же этого не хочет?
— Я.
Она снисходительно усмехнулась:
— Вам так кажется. Это у вас пройдет. Большинство мужчин поначалу воображают, что они не хотят.
— Ничего подобного, — запальчиво сказал он. — Я никогда этого не сделаю.
Она внимательно посмотрела на него. Что-то в его тоне и выражении лица говорило ей, что он совершенно искренен.
— А как же ваш новый титул? — спросила она. Он пожал плечами:
— Что с ним такое?
— Как что? Если вы не женитесь и у вас не появится наследник, титул угаснет вместе с родом. Или перейдет к какому-нибудь противному кузену.
В его глазах появились искорки смеха. Таким он ей нравился больше.
— Откуда вы знаете, что все мои кузены противные?
Ее лицо тоже оживилось улыбкой.
— Все двоюродные, да еще претендующие на титул, бывают препротивными. Разве вы не знаете такого правила?
— Ваши слова еще раз свидетельствуют о том, что вы досконально изучили мужчин, — с преувеличенным восхищением произнес он.
Она победоносно взглянула на него:
— А раньше вы мне не верили.
Саймон вновь сделался серьезным и замолчал.
— Это стоит того? — потом спросил он.
— Что стоит чего?
Он на мгновение отпустил ее руку и махнул в сторону толпы гостей:
— Все это. Бесконечный парад тщеславий и честолюбий. Пребывание матери в роли сторожа за спиной.
Дафна фыркнула:
— Не думаю, что мама пришла бы в восторг от этого сравнения. — И, сразу сделавшись серьезной, задумчиво добавила:
— Да, думаю, это стоит того, выражаясь вашим языком. Потому что все это называется жизнью.
Она замолчала, и он подумал, что больше ничего не услышит на эту тему, но она заговорила снова, глядя ему прямо в лицо большими потемневшими глазами:
— Я хочу мужа. Хочу семью. И если подумать, то мое желание не так уж глупо и безрассудно. Я четвертая в се,мье из восьмерых детей, почти ничего не знаю и не видела, кроме нашего дома, сестер, братьев, и не представляю существования вне их окружения.
Саймон не сводил с нее глаз, а в голове звучал тревожный сигнал-предупреждение: ты хочешь ее, ты готов пойти на любую глупость, чтобы в конце концов овладеть ею, но ты не должен, не смеешь этого делать. Даже пытаться. Даже думать об этом. Не смеешь нарушать ее душевный покой, разбивать хрупкие стены мира, в котором живет ее душа. Ведь тем самым ты и себя выведешь из равновесия, пускай призрачного, и не сможешь уже никогда обрести успокоения.
Она, как все нормальные люди, хочет семьи, ребенка, а ты… Ты даже думать об этом не хочешь!
Тебе она нравится, приятно быть рядом с ней — как ни с кем раньше. Но ты не смеешь даже прикоснуться, ты обязан оставить ее для кого-то другого…
— Что с вами? — негромко спросила она и улыбнулась. — Куда-то улетели мыслями? Витаете в облаках?
Он отвел взгляд.
— Просто задумался над вашими словами.
— Неужели они стоят того?
— Вполне. Не могу припомнить, когда слышал последний раз такие простые, откровенные речи, полные глубокого смысла.
— Вы мне льстите, ваша светлость.
— Сейчас не надо иронии, мисс Бриджертон. Ведь хорошо, если человек знает, чего хочет.
— А вы знаете?
Как ей ответить? Как и у всех, были вещи, о которых он не мог, не хотел говорить ни с кем. Даже с самим собой. Но как легко беседовать с этой необычной девушкой, так не похожей на других из ее круга. Они ведь только-только познакомились, и разве может он позволить себе откровенность?
В конце концов с явной неохотой он проговорил:
— Еще в юности я пришел к некоторым заключениям. Дал себе кое-какие клятвы… И пытаюсь их выполнять.
Она не сумела скрыть любопытства, однако правила хорошего тона не позволяли ей быть чрезмерно настойчивой, и она ограничилась полушутливой фразой:
— Ну вот, мы стали по-настоящему серьезными. А ведь единственное, что собирались выяснить, это кому из нас противнее на сегодняшнем балу.
Вот и это их объединяет, подумал Саймон: протест против привычек и правил общества, к которому они оба принадлежат.
Именно в этот момент в его голове мелькнула странная, даже дикая идея. Однако такая занятная! И в то же время опасная. Весьма рискованная, потому что означала, что ему предстоит длительное время находиться в обществе этой девушки, в ее компании, испытывая при этом то, что он уже начал ощущать, но не имея права что-либо делать для осуществления своих желаний.
Ох, все это очередная глупость! Дурацкий всплеск эмоций. Отзвук тех времен, когда он был почитаем в среде таких же юных шалопаев за то, что умел придумывать внезапные и блестящие ходы и розыгрыши, которые расцвечивали тусклую студенческую жизнь.
И все же…
— Вы хотели бы получить передышку от всего этого? — спросил он.
— Передышку? — откликнулась она, оглядываясь на кружащиеся повсюду пары. — От танца?
— Не совсем. Вальс, как я убедился, вы неплохо выдерживаете. Говоря о передышке, я имел в виду вашу матушку.
Дафна даже остановилась на мгновение.
— Вы предлагаете вывести маму из ее общественного круга? Я вас правильно поняла? Или, не дай Бог, еще что-то более страшное?
В ее глазах был смех.
— Я не совсем точно выразился, мисс Бриджертон. Я предлагаю сделать это не вашей матери, а вам.
Дафна от неожиданности чуть не сбилась с такта, но тут же восстановила ритм.
— Не понимаю, — произнесла она. — Вы говорите серьезно?
— Я намеревался, — ответил он, — полностью освободить себя от лондонского общества, но понял, что был наивен, ибо это невозможно.
— Неужели вам так понравился миндальный ликер и не очень сладкий лимонад, который везде подают, что вы решили отдать себя на съедение этому обществу?
— Нет, — ответил он, не обратив внимания на сарказм. — Но я не могу совсем отринуть это, оттого что многие мои друзья успели жениться за время моего отсутствия и их жены начали устраивать вечера.
— На которые вас приглашают и ваше благородство не позволяет вам отказаться?
Он кивнул.
— Так наберитесь мужества и откажите. В его взгляде, который он кинул на нее, смешались раздражение и восхищение.
— Мужья этих женщин, я уже сказал вам, мои хорошие друзья.
— И вы боитесь обидеть отказом их жен? Все-таки вы, наверное, довольно хороший человек.
— Вряд ли, — пробурчал он.
— Но ведь и не очень плохой?
Музыка умолкла, и Саймон медленно повел Дафну через всю залу туда, где находились ее братья и мать, пытаясь по пути закончить, вернее, сформулировать опасную мысль, посетившую его несколько минут назад.
— Я попробовал объяснить вам, но так и не сумел, поскольку вы не дали мне возможности… — говорил он. — И теперь сделаю еще одну попытку…
— Прошу вас, милорд, — милостиво разрешила она.
— Так вот, — произнес он резче, чем самому хотелось, — мы остановились на том, что я, как ни крути, должен появляться в лондонском свете.
— А это смерти подобно, — не удержалась она.
Ему стоило большого усилия не крикнуть ей, чтоб она перестала все его слова превращать в шутку. Хотя сам любил делать нечто подобное.
— Вы, насколько я понимаю, — продолжил он, — не больше меня хотите там появляться. Однако noblesse oblige  [3], как говорят французы.
— Это так, — согласилась она. Он поспешил заговорить опять:
— Возможно, есть способ, с помощью которого я мог бы избавиться от слишком пристального внимания семейства Фезерингтон и им подобных, а вы — от благожелательного, но мучительного для вас влияния вашей матери.
Она с интересом взглянула на него:
— Продолжайте!
«Кажется, задело за живое».
— Продолжаю. — Он остановился и, слегка наклонившись к ней, произнес драматическим шепотом:
— Мы заключаем с вами нечто вроде пакта. Соглашения.
Он ожидал немедленной реакции — вскрика, хлопка в ладоши, хотя бы улыбки, но она молчала. Молча смотрела на него, и он не мог понять — то ли она считает его наглецом, то ли просто идиотом.