Маска

Они по-прежнему не разговаривали. В этом не было необходимости.
Он обнял ее, и они нежно поцеловались. Ее губы, еще сохранявшие аромат виски, были теплыми и мягкими.
Прильнув к Полу, Кэрол прижала его к себе, впиваясь пальцами ему в спину. Она вновь жадно поцеловала мужа, прикусывая его губы зубами, водя по его зубам языком; их поцелуи внезапно стали полны необузданной ярости.
И в нем и в ней словно вдруг что-то оборвалось, и в их желании появилось нечто звериное. Они набросились друг на друга точно безумные, поспешно срывая с себя остатки одежды, ласкаясь, вжимаясь и впиваясь друг в друга. Она покусывала ему плечо. Он, взяв ее за ягодицы, яростно мял их, но она даже не пыталась отпрянуть; напротив, она прижималась к нему все сильнее, терлась об него грудью и бедрами, ее слабые стоны свидетельствовали не о боли; они говорили о безумном желании. В постели он сам был поражен своей силой и выносливостью. Они никак не могли насытиться друг другом. Они извивались и переплетались в абсолютной гармонии, словно они не только соединились, но слились воедино, словно они были единым организмом, попавшим под воздействие одного, а не двух раздражителей. Все признаки цивилизации были на какое-то время утрачены, и в течение этого времени они издавали лишь звериные звуки: сопение, рычание, гортанные стоны удовольствия, возбужденные вскрикивания. Наконец Кэрол произнесла первое слово, тех пор как они покинули офис О'Брайена: «Да». И вновь ее голова металась по подушке, а она, выгибая свое тонкое, изящное тело, повторяла: «Да, да!» Это не являлось невольно вырвавшимся подтверждением очередного оргазма: два предыдущих вызвали у нее лишь порывистое дыхание и легкий стон. Это было «да», сказанное жизни, являющееся подтверждением того, что она жива, а не превратилась в обуглившийся кусок мертвечины, подтверждением того чуда, что им обоим удалось избежать молнии и смертоносных ветвей поверженного ею клена. Их жаркие страстные объятия были пощечиной смерти, неосознанным, но приносящим удовлетворение неприятием веры в существование самого ее мрачного призрака. «Да, да, да!» — словно магическое заклинание повторял Пол; достигнув второго оргазма, он вместе с семенем как бы изгонял из себя страх смерти.
Они в изнеможении лежали на спине друг возле друга на сбитой постели, долгое время слушая, как по крыше стучит дождь и не переставая гремит гром, уже не настолько сильно, чтобы сотрясать окна.
Кэрол лежала с закрытыми глазами и выражением абсолютного умиротворения на лице. Пол изучал ее и уже в который раз за прошедшие четыре года задавал себе один и тот же вопрос: как случилось, что она согласилась выйти за него замуж? Она была красива, а он — нет. Любой составитель словаря мог бы в качестве определения слова «некрасивый» просто поместить его фотографию. Как-то раз он в шутку высказался по этому поводу, и Кэрол разозлилась на него за такое отношение к самому себе. Однако это была правда; только правдой было еще и то, что его не особо волновало, что он — не Берт Рейнолдс; главное, что этого не замечала Кэрол. Не замечала она не только его «некрасоты», она не отдавала себе отчет и в том, что сама была красива, и упорно отрицала это, считая себя «немного симпатичной», и даже не столько симпатичной, сколько просто «так, ничего», и то в несколько забавном плане. Ее темные волосы даже сейчас, будучи спутанными и закудрявившимися от дождя и пота, выглядели замечательными — густыми и блестящими. Ее кожа была атласной, а лицо — настолько прекрасным, что трудно было предположить, что природа могла создать такое своей неуклюжей рукой. Кэрол была из тех женщин, что держал в своих объятиях бронзовый Адонис, вовсе не похожий на Пола Трейси. Но она тем не менее была здесь, и он был благодарен за это судьбе. Он не переставал удивляться, насколько они подходили друг другу во всех отношениях — умственно, эмоционально, физически.
Сейчас, когда дождь с новой силой забарабанил по крыше и окнам, Кэрол почувствовала, что он не отрываясь смотрит на нее, и открыла глаза. Они были настолько карими, что с расстояния нескольких дюймов казались черными. Она улыбнулась.
— Я люблю тебя.
— Я люблю тебя, — ответил он.
— Я боялась, что ты погиб.
— А я нет.
— Потом, после молнии, я звала тебя, но ты долго не отзывался.
— Я был занят — звонил в Чикаго, — улыбаясь, сказал он.
— Нет, серьезно.
— Хорошо, тогда — в Сан-Франциско.
— Я испугалась.
— Я просто был не в состоянии сразу откликнуться, — мягко сказал Пол. — Если помнишь, О'Брайен упал прямо на меня. Чуть не раздавил меня. Он вроде небольшой, но твердый, как скала. Он, видимо, накачал себе мускулы, отряхивая от пылинок свои костюмы и начищая себе ботинки по девять часов в день.
— Ты проявил изрядную смелость.
— Занявшись с тобой любовью? Пустяки, ничего особенного.
Она игриво дала ему пощечину.
— Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Ты спас О'Брайену жизнь.
— Ерунда.
— Не ерунда. Он тоже так считает.
— Перестань, ради Бога. Я не вышел вперед, пытаясь его заслонить своей грудью. Я просто дернул его в сторону. Любой на моем месте сделал бы то же самое.
Она покачала головой.
— Ошибаешься. Не все так быстро соображают, как ты.
— Значит, я сообразительный? Так-так. С этим я, пожалуй, могу и согласиться. Я — сообразительный, но никак не герой. Я не позволю тебе навесить на меня этот ярлык, потому что в дальнейшем ты будешь только и делать, что ждать от меня геройских поступков. Можешь себе представить, во что превратилась бы жизнь Супермена, если бы он вздумал жениться на Лоис Лейн с ее невероятными ожиданиями?
— Как бы там ни было, — продолжала Кэрол, — хочешь ты это признать или нет, О'Брайен считает, что ты спас ему жизнь, а это для нас важно.
— Правда?
— Я была в достаточной степени уверена, что наше заявление об усыновлении ребенка будет одобрено. Теперь же у меня нет ни малейших сомнений на этот счет.
— Всегда остается маленький процент...
— Нет, — прервала она его. — О'Брайен не сможет тебя подвести после того, как ты спас ему жизнь. Ни в коем случае. Он уговорит и обработает всю комиссию.
Поморгав, Пол расплылся в улыбке:
— Черт побери, а я об этом и не подумал.
— Так что, папаша, ты — герой.
— Ну что ж, мамаша... быть может, так оно и есть.
— Мне кажется, я с большим удовольствием буду откликаться на «маму».
— А я — на «папу».
— А если просто «па»?
— Не годится — это скорее напоминает имитацию звука, с которым вылетает пробка из бутылки шампанского.
— Ты предлагаешь отметить? — спросила она.
— Я думаю, нам стоит во что-нибудь облачиться, отправиться на кухню и сочинить ранний ужин. Разумеется, если ты голодна.
— Умираю.
— Ты можешь сделать грибной салат, — сказал Пол. — А я займусь своим знаменитым феттучине Альфредо. У нас есть пара бутылок сухого шампанского, которые мы приберегли для особого случая. Мы их откупорим, навалим себе феттучине Альфредо и грибов, вернемся сюда и поужинаем в постели.
— И посмотрим новости по телевизору.
— А потом весь вечер будем читать детективы с боевиками и потягивать шампанское, пока не закроются глаза.
— Как это заманчиво, чудесно, как порочно праздно! — воскликнула Кэрол.
Подавляющее большинство вечеров он проводил, корректируя и редактируя свой роман. И ей редкий вечер удавалось отдохнуть от бумаг и писанины.
Когда они облачились в домашние халаты и шлепанцы, Пол сказал:
— Нам нужно учиться оставлять вечера свободными. Нам придется уделять много времени ребенку. Это наш долг перед ним.
— Или перед ней.
— Или перед ними, — добавил Пол.
Ее глаза заблестели.
— Ты думаешь, нам разрешат усыновить больше одного?
— Конечно, как только мы докажем, что успешно справляемся с одним. В конце концов, — насмешливо проговорил он, — разве не я спас жизнь старику О'Брайену?
По дороге на кухню, остановившись посередине лестницы, она повернулась и обняла его.