Скованный ночью
Ее обычно красивое лицо, ясное и светлое, как отражение вечности, сейчас было искажено ужасом и изборождено болезненными морщинами. Она держала себя в руках только благодаря отчаянной надежде. Даже в тусклом свете обращенного вниз фонарика зрелище было душераздирающее.
– Все будет в порядке, – сказал я, стыдясь этой бессовестной лжи.
– Я позвонила в полицию, – сказала она. – Они должны быть здесь с минуты на минуту. Где же они?
Я по собственному опыту знал, что полиции Мунлайт-Бея доверять нельзя. Она продажна. Но продажность полиции была вызвана не аморальностью, алчностью или стремлением к власти; корни ее были куда более глубокими и страшными.
Сирен слышно не было, да я и не надеялся их услышать. В нашем странном городке полиция реагировала на звонки исключительно по своему усмотрению и передвигалась не только без сирен, но и без мигалок, потому что чаще стремилась скрыть преступление и заткнуть рот жалобщикам, чем схватить преступника и предать его суду.
– Ему пять лет, всего пять, – с несчастным видом промолвила Лилли. – Крис, а вдруг это тот парень из новостей?
– Из новостей?
– Серийный убийца. Тот самый, который… сжигает малышей.
– Это не здесь.
– По всей стране. Каждые несколько месяцев. Сжигает заживо нескольких ребятишек. Почему не здесь?
– Потому что тут не то, – ответил я. – Тут совсем другое.
Она отвернулась от окна и обвела двор лучом фонарика, как будто надеялась увидеть своего взлохмаченного сынишку в пижаме среди палой листвы и скрученных полосок белой коры, пятнавших траву под сенью высоких эвкалиптов.
Уловив тревожный запах, Орсон издал низкое рычание и попятился с клумбы. Он посмотрел на подоконник, втянул в себя воздух, снова сунул нос в землю и осторожно пошел к задней части дома.
– Он что-то обнаружил, – сказал я. Лилли обернулась.
– Что?
– След.
Добравшись до заднего двора, Орсон перешел на рысь.
– Барсук, – сказал я, – не говори им, что мы с Орсоном были здесь.
Страх заставил ее ответить шепотом:
– Кому не говорить?
– Полиции.
– Почему?
– Я вернусь и все объясню. Клянусь, что найду Джимми. Клянусь.
Два первых обещания я мог выполнить. Третье же было всего лишь выражением желания и было дано только для того, чтобы поддержать в Лилли хотя бы тень надежды.
Честно говоря, торопясь вслед за моим необычным псом и толкая вперед велосипед, я знал, что Джимми Уинг пропал навсегда. Самое большее, что я ожидал найти там, где закончится след, – это мертвого мальчика, а если повезет – человека, который убил его.
Глава 2
Добравшись до задней части дома Лилли, я не увидел Орсона. Пес был черным как уголь, и даже света полной луны было недостаточно, чтобы заметить его.
Тут справа донеслось тихое «уф-ф», за ним второе, и я откликнулся на зов.
На дальнем конце двора находился гараж, в который можно было заехать только с улицы. Кирпичная дорожка вела от гаража к деревянной калитке. Орсон стоял возле нее на задних лапах, положив передние на задвижку.
Честно говоря, этот пес неизмеримо умнее прочих четвероногих. Иногда я подозреваю, что он намного умнее меня.
Если бы у меня не было рук, то из стоящей на полу миски ел бы я. А Орсон в это время сидел бы в удобном кресле и нажимал на кнопки телевизионного пульта.
Демонстрируя свое единственное преимущество, я отодвинул засов и открыл скрипнувшую калитку.
С задней стороны аллеи стоят только гаражи, сараи и заборы. На дальнем конце выщербленный и потрескавшийся асфальт переходит в пыльный проулок, который, в свою очередь, ведет к старой эвкалиптовой роще и деревянной изгороди, за которой начинается овраг.
Дом Лилли стоит на краю города. Дальше – пустошь, в которой люди не живут. Полевые травы и разбросанные по пологим склонам дубы служат домом ястребам, койотам, кроликам, белкам, полевым мышам и змеям.
Своим поразительным носом Орсон пытливо изучал сорняки, росшие на краю оврага. Он сунулся сначала на север, а потом на юг, тихонько поскуливая и рыча.
Я стоял между двумя деревьями и смотрел в темноту, которую не могла рассеять даже полная луна. Внизу не было ни огонька. Если Джимми утащили туда, похититель должен был обладать незаурядным ночным зрением.
Орсон коротко тявкнул, резко прервал поиски и вернулся на середину проулка. Он двигался по кругу, словно хотел поймать себя за хвост. Но голова Орсона была поднята; пес разнюхивал след.
Для него воздух был смесью разнообразных ароматов. Каждая собака обладает чутьем, которое в тысячи раз тоньше нашего с вами обоняния.
Единственным запахом, который мог различить я, был едкий, лекарственный запах эвкалиптов. Орсон, влекомый другим, намного более подозрительным запахом (так кусочек железа неотвратимо влечет к магниту), рысью помчался на север.
Может быть, Джимми Уинг еще жив.
Моей натуре свойственна вера в чудеса. Почему бы не поверить в еще одно?
Я оседлал велосипед и поехал вслед за собакой. Орсон двигался быстро, уверенно, и мне пришлось поднажать.
Позади оставались квартал за кварталом, лишь изредка освещенные тусклыми лампочками, которые горели над задними дверями домов местных обитателей. По привычке я держался подальше от этих сверкающих пятен, двигаясь темной стороной проулка, хотя мог бы проехать освещенный пятачок за секунду-другую без серьезного ущерба для здоровья.
Пигментозный экзодермит – по-латыни Xeroderma pigmentosum, или ХР для тех, кто не хочет сломать язык, – это унаследованная генетическая болезнь. Я разделяю ее с членами закрытого клуба, в который входит тысяча человек со всех концов Америки. Один на 250 000 граждан, ХР делает меня чрезвычайно уязвимым к раку кожи и глаз, развивающемуся под влиянием любого ультрафиолетового излучения. Солнечный свет. Лампочки накаливания или люминесцентные трубки. Потная идиотская физиономия на телеэкране.
Если бы я посмел провести полчаса на летнем солнце, то сильно обгорел бы, но одного ожога не хватило бы, чтобы убить меня. Весь ужас ХР заключается в том, что даже недолгое ультрафиолетовое излучение укорачивает мою жизнь, потому что его действие накапливается. Через несколько лет микроскопические повреждения превращаются в повреждения, видимые невооруженным глазом, и злокачественные опухоли. Шестьсот минут экспозиции, растянутые на год, приведут к тому же сокрушительному результату, что и десять часов непрерывного пребывания на знойном июльском пляже. Конечно, свет уличного фонаря менее вреден, чем яростное сияние солнца, но он тоже небезопасен.
Ничто не безопасно.
Ваши прекрасно функционирующие гены могут легко восстановить повреждения кожи и глаз, которым вы подвергаетесь каждый день, сами того не сознавая. Ваше тело в отличие от моего постоянно производит энзимы, которые сдирают с клеток организма поврежденные сегменты и заменяют их обновленной ДНК.
Я должен жить в тени, в то время как вы наслаждаетесь роскошным голубым небом, но я не испытываю к вам ненависти. Я не осуждаю вас за то, что досталось вам даром… хотя и завидую.
Я не сержусь, потому что вы тоже живые существа и, следовательно, несовершенны. Может, вы некрасивы, может, соображаете слишком туго или слишком быстро, чтобы это шло вам на пользу, может, вы глухой, немой или слепой, обреченный природой на отчаяние и ненависть к себе, или испытываете необычный страх перед Смертью. Каждый из нас несет свое бремя. Но, с другой стороны, если вы красивее и умнее меня, награждены пятью острыми чувствами, еще более оптимистичны, чем я сам, высоко цените себя и тем не менее разделяете мой отказ унизиться перед Жницей… что ж, я мог бы возненавидеть вас, если бы не знал, что вы, как и все обитатели этого несовершенного мира, обладаете робкой душой и разумом, угнетенным скорбью, потерями и тоской.
Вместо того чтобы сердиться на ХР, я считаю его благословением. Мой жизненный путь уникален.
Я коротко знаком с ночью. Знаю мир между закатом и рассветом лучше любого другого, потому что я брат совы, летучей мыши и барсука. В темноте я как дома. Это куда большее преимущество, чем вам кажется.