Скованный ночью

– Понятия не имею, – ответил я.
Голос Большой Головы не был ни гневным, ни угрожающим. Странный, как волынка в составе джаз-оркестра, он был похож на голос девяти-десятилетнего ребенка, не совсем человеческий, но находящийся на полпути к нему; он был угловатым, ломким, не слишком музыкальным, однако в этом голосе чувствовалась молящая нотка, вызывавшая невольную симпатию к его обладателю.
– Бедный сукин сын, – сказал я, когда Большая Голова умолк.
– Ты серьезно?
– Серьезнее некуда.
Бобби изучил этого Квазимодо, ищущего свою колокольню, [11] и наконец изрек:
– Может быть.
– Ей-богу, он горюет.
– Хочешь подняться на крышу и обнять его?
– Позже.
– Я включу в джипе радио. Можешь залезть туда и пригасить его на танец. А вдруг это его утешит?
– Я пожалею его издали.
– Типично мужское поведение. Говоришь о сострадании, а как доходит до дела, так в кусты.
– Я боюсь отказа.
– Ты боишься серьезной связи. Большая Голова отвернулся в сторону, отвел руки от лица, встал на четыре лапы и пошел по крыше.
– Свети на него! – крикнул Бобби.
Я попытался, но это создание двигалось проворнее жалящей змеи. Я ждал, что оно спрыгнет прямо на нас или исчезнет за коньком, однако обезьяна прошла по гребню и без усилий перепрыгнула через пятиметровую пропасть между двумя бунгало. С кошачьей ловкостью она забралась на конек соседнего дома, встала на задние лапы, обернулась, окинула нас взглядом зеленых глаз, сиганула на третью крышу, перелезла через гребень и исчезла позади дома.
Во время этого стремительного бегства лицо обезьяны несколько раз оказывалось в луче света, меняясь, как в калейдоскопе. Это было скорее впечатление, чем настоящий образ. Задняя часть ее черепа была продолговатой, лоб нависал над большими, глубоко посаженными глазами. Грубое лицо искажали выдающиеся скулы.
Если голова была слишком большой по сравнению с туловищем, то рот был слишком большим для такой головы. Щелкнув челюстями, напоминавшими ковш экскаватора, создание показало острые кривые зубы, выглядевшие куда более грозными, чем коллекция ножей Джека-потрошителя.
Бобби дал мне возможность передумать.
– Говоришь, горюет?
– Я остаюсь при своем мнении.
– Мужик, у тебя чересчур нежное сердце.
– Отстань.
– Двигается слишком быстро, здоровенные… Наверняка питается не только фруктами, овощами и цельным зерном.
Я выключил фонарь. Хотя луч был направлен в другую сторону, меня уже тошнило от света. Я мало что видел, но и увиденного было более чем достаточно.
Никто из нас не собирался продолжать охоту на Большую Голову. Серферы не соревнуются с акулами; когда мы видим плавники, то вылезаем из воды. Поймать такую быструю и сильную тварь было нечего и думать; мы не смогли бы догнать ее ни пешком, ни на джипе. Но даже если бы удалось загнать тварь в угол, мы не были готовы убить ее или взять в плен.
– Допустим, что эта скотина не привиделась нам с пьяных глаз… – задумчиво сказал Бобби, садясь за руль.
– Допустим.
– Тогда что это было?
Я сел на место, уперся ногами в сумку-холодильник и ответил:
– Он может быть потомком обезьян, сбежавших из лаборатории. Мутации в новом поколении бывают более сильными и странными.
– Мы уже встречали таких потомков. Ты сам видел сегодня ночью целый отряд, верно?
– Ага.
– Они выглядели как нормальные обезьяны.
– Ага.
– Но эта была жутко ненормальная.
Я уже знал, кем был Большая Голова и откуда он взялся, но не был готов рассказать об этом Бобби. Поэтому я промолвил:
– Вот улица, на которой они поймали меня в бунгало. Видя, что все улицы здесь похожи друг на друга как близнецы, Бобби спросил:
– Ты можешь их различать?
– Почти всегда.
– Значит, ты провел здесь чертову уйму времени, брат.
– Для телесенсации маловато.
– Тогда развесил бы здесь таблички, что ли.
– Слишком скучное занятие.
Когда Бобби выехал с газона на тротуар, а с него на мостовую, я вынул из кобуры 9-миллиметровый «глок» и велел свернуть направо.
Мы миновали два квартала, и я сказал:
– Стоп. Это здесь. Именно тут они крутили крышку люка.
– Если они овладеют миром, то сделают этот вид спорта олимпийским.
– По крайней мере, это интереснее, чем синхронное плавание.
Когда я вылез из джипа, Бобби спросил:
– Куда ты?
– Езжай вперед и припаркуйся так, чтобы одно колесо стояло на люке. Не думаю, что они еще там. Они ушли. Но береженого бог бережет. Не хочу, чтобы они набросились на нас, когда мы войдем внутрь.
– Внутрь чего?
Я шел перед машиной и командовал, пока правая передняя шина не оказалась точно на крышке.
Бобби выключил двигатель, взял ружье и вышел из джипа.
Слабый ветерок немного усилился, и стоявшее на западе облако переместилось к востоку, открыв луну, но закрыв звезды.
– Внутрь чего? – повторил Бобби.
Я указал на бунгало, где сидел в чулане, прячась от обезьян.
– Хочу взглянуть, что там гниет на кухне.
– Очень хочешь?
– Ужасно, – сказал я, направляясь к бунгало.
– Извращенец, – проворчал он, идя следом.
– Отряд был зачарован.
– Значит, мы должны спуститься до уровня обезьян?
– Это может оказаться важным.
– Мой желудок полон кибби и пива, – предупредил Бобби.
– И что из этого?
– Просто дружески предупреждаю, брат. В таком состоянии я очень чувствителен.
 
Глава 11
Входная дверь бунгало осталась незакрытой. В гостиной по-прежнему пахло пылью, плесенью, сухой гнилью и мышами; кроме того, здесь пахло шелудивой обезьяной.
Фонарик, которым я раньше не смел здесь пользоваться, осветил в углу между задней стеной и потолком несколько желтоватых коконов длиной сантиметров в восемь. Их свили бабочки, мотыльки или какой-нибудь сверхплодовитый паук. Более светлые прямоугольники на выцветших стенах отмечали места, где когда-то висели картинки. Штукатурка потрескалась меньше, чем можно было ожидать от дома, построенного шестьдесят лет назад и пустовавшего почти два года, но сеть тонких трещинок делала стены похожими на яйцо, из которого вот-вот вылупится птенец.
В углу валялся красный детский носок. Он не мог иметь отношения к Джимми, потому что оброс пылью и лежал здесь давно.
Когда мы шли к двери гостиной, Бобби сказал:
– Вчера купил новую доску.
– Конец света. Ты ходил в магазин?
– Друзья в Хоби сделали это за меня.
– Хорошая? – спросил я, проводя его в столовую.
– Еще не распаковал.
В углу потолка виднелось несколько таких же коконов, как и в гостиной. Каждый из них был длиной от восьми до десяти сантиметров и шириной с толстую сосиску.
До сих пор такие конструкции мне не попадались. Я остановился и осветил их.
– Аж мурашки по спине, – сказал Бобби. Внутри пары коконов виднелись темные пятна, изогнутые в форме вопросительного знака, но они были так плотно запечатаны, что я не смог разглядеть подробности.
– Видишь что-то двигающееся?
– Нет.
– Я тоже.
– Может, они мертвые.
– Ага, – не слишком убежденно сказал я. – Просто несколько больших, мертвых, недоделанных мотыльков.
– Мотыльков?
– А чего же еще? – спросил я.
– Больно здоровые.
– Может быть, новый вид. Более крупный. Превращаются.
– Насекомые? Превращаются?
– Люди, собаки, птицы, обезьяны. А насекомые чем хуже? Бобби нахмурился и обдумал эту мысль.
– Пожалуй, имеет смысл запастись парой лишних шерстяных свитеров.
Сознание того, что я находился в этих комнатах, не имея представления о жирных коконах над головой, заставило меня испытать приступ тошноты. Я сам не знал, почему эта мысль вызывала у меня такое омерзение. В конце концов, никакое насекомое не могло бы пригвоздить меня к стене и заключить в удушающий кокон. С другой стороны, это был Уиверн, в котором возможно все.