Скованный ночью

И тут мне вспомнился похититель с жемчужными зубками, к лицу которого я прикоснулся в непроглядной тьме.
Как и тогда, я снова ощущал близость чьего-то присутствия, но на сей раз с куда большим основанием.
После всего случившегося в зале ожидания «Загадочного поезда», этом преддверии ада, я больше не приписывал свои страхи чересчур развитому воображению. На этот раз я не стал вытягивать руку, чтобы доказать себе беспочвенность мрачных подозрений; я знал, что мои пальцы встретят гладкую поверхность плексигласового забрала.
– Крис!
Я вздрогнул и только потом узнал голос Бобби.
– Твои часы, – сказал он.
Светящиеся зеленые цифры были видны даже в кромешной тьме. Они менялись так стремительно, что за долю секунды проходило несколько часов. Буквы в окошках «день недели» и «месяц» превратились в сплошное туманное пятно.
Прошедшее время уступало место настоящему.
Черт побери, я понятия не имел о том, что здесь творилось. Может быть, ситуация была совсем другой и время не имело никакого отношения к событиям, свидетелями которых мы стали. Может быть, мы бредили, потому что кто-то подсыпал нам в пиво ЛСД. Может быть, я лежал в своей постели, спал и видел сон. Может быть, верх был низом, правое левым, а белое черным. Я знал только одно: то, что происходит сейчас, правильно, потому что оно избавляет меня от объятий существа в костюме Ходжсона.
Однако если мы действительно погрузились в прошлое на два с лишним года и теперь возвращались в ту самую апрельскую ночь, когда началась наша отчаянная авантюра, я должен был что-то чувствовать – звон в ушах, жар от трения бешено пролетающих часов, ощущение возврата прежнего возраста, хоть что-нибудь. Но даже спуск в нескоростном лифте имел бы более сильные физические последствия, чем это перемещение вдоль оси времени.
Внезапно часы остановились на слове «апрель». Секундой спустя замерли цифры в окошках «дата» и «день недели», а в следующее мгновение на циферблате появились четкие цифры «3.58 А.М.».
Мы были дома, хотя и без Тотошки. [19]
– Уф-ф, – сказал Бобби.
– Да уж, – подтвердил я.
Однако требовалось ответить на вопрос, не привезли ли мы с собой червеобразного приятеля в герметическом костюме. Приятеля, которого в Канзасе отродясь не видывали.
Логика подсказывала, что «Ходжсон» остался в прошлом.
Однако на бредовые ситуации логика не распространяется.
Я вытащил из-за пояса фонарик.
Включать его не хотелось.
И все же я сделал это.
Страх оказался напрасным: «Ходжсона» рядом не было. Проведя лучом из стороны в сторону, я убедился, что мы с Бобби одни… по крайней мере, в той части яйцевидной комнаты, которую освещал фонарь.
Круглая дверь исчезла. Я не видел ее ни периферическим зрением, ни тогда, когда смотрел на тоннель прямо.
Видимо, комната стала такой чувствительной к свету, что хватило и одного луча, чтобы на стенах, полу и потолке вновь заиграли сполохи.
Я тут же выключил фонарь и вернул его за пояс.
– Пошли.
– Пошли, – откликнулся Бобби.
Когда снова стало темно, я услышал, что Бобби переступил через высокий порог и сделал шаг по полутораметровому тоннелю.
– Чисто, – сказал он.
Я пригнулся и вслед за ним пролез в то, что когда-то было воздухонепроницаемой камерой.
Я не включал фонарь, пока мы не оказались в коридоре, откуда никакой луч не мог долететь до стекловидного материала, выстилавшего стены овоида.
– Говорил же тебе, что он исчезнет, – проворчал Бобби.
– Разве я когда-нибудь сомневался в твоей правоте? Мы молча одолели три подземных этажа, вышли из ангара и направились к джипу, который одиноко стоял под беззвездным небом, окутанным густыми облаками.
 
Глава 15
Мы с выключенными фарами проехали через Форт-Уиверн на юго-запад, миновали Мертвый Город, склады, где я столкнулся с похитителем, достигли Санта-Розиты, спустились по пандусу в высохшее русло и двинулись вперед, не обращая внимания на дорожные знаки и ограничения скорости. Позади стояло ружье, в наплечной кобуре лежал «глок», на который у меня не было разрешения, между моими ногами стояла сумка-холодильник с пивом, и мы плевать хотели на распоряжения федерального правительства о закрытии и эвакуации военной базы, на собственное политически не правильное поведение и даже на прямое нарушение закона. Мы были двумя Клайдами без Бонни.
Бобби так расширил брешь в ограде, что мы проехали через нее с запасом. Он остановился за пределами базы, затем мы вылезли из джипа и опустили на место кусок проволочной сетки, закатанный и прикрепленный к верхушке забора.
Если присмотреться, брешь была заметна, но с расстояния в пять метров это не бросалось в глаза.
Мы не хотели оставлять следов вторжения. Вскоре нам предстояло вновь воспользоваться этим маршрутом, и было желательно, чтобы вход остался открытым.
Нас выдавали следы шин, но так как быстро избавиться от них было невозможно, оставалось надеяться, что бриз сменится ветром, который распрямит примятую траву.
За несколько часов мы увидели больше того, что могли осмыслить, проанализировать и использовать для решения наших проблем. То, что нам отчаянно хотелось никогда не видеть. Мы предпочли бы не возвращаться на базу, но, поскольку найти Джимми Уинга и Орсона не удалось, долг требовал снова посетить это вместилище кошмаров.
Мы уезжали, потому что временно оказались в тупике, не знали, в каком направлении продолжать поиск, и должны были разработать план дальнейших действий. Может быть, для прочесывания даже разведанной части Уиверна понадобится помощь других людей.
Кроме того, до рассвета оставалось чуть больше часа, а я не удосужился захватить с собой плащ Человека-Слона [20] с капюшоном и вуалью.
«Сабурбан», оставленный похитителем у ограждения, исчез. Это меня не удивило. К счастью, я хорошо запомнил его номер.
Бобби подрулил к куче плавника и шаров перекати-поля, находившейся в двадцати метрах от изгороди. Я достал из тайника велосипед и забросил его в заднюю часть джипа.
Проезжая с выключенными фарами темный тоннель под шоссе, Бобби прибавил скорость. Шум мотора, эхом отдававшийся от бетонных стен, напоминал очередь счетверенного пулемета.
Я вспомнил таинственную фигуру, которую видел на склоне у западного конца тоннеля; когда дальний конец стал ближним, я напрягся, ожидая нападения, но все обошлось.
В сотне метров западнее Бобби нажал на тормоз и выключил сцепление.
С тех пор как мы выбрались из яйцевидной комнаты в коридор, не было сказано ни слова. Теперь он промолвил:
– "Загадочный поезд"…
– Ушел. И забрал с собой всех.
– Название исследовательского проекта, да?
– Судя по табличке Лиланда Делакруа, да. – Я выудил этот предмет из кармана куртки и в темноте потрогал его пальцем, вспоминая о человеке, который умер рядом с фотографиями родных и обручальным кольцом в подсвечнике.
– По-твоему, именно этот проект привел к созданию отряда обезьян, ретровируса и всех этих мутаций? Компания твоей ма по чаепитию и Судному дню?
– Может быть.
– Я так не думаю.
– А что же тогда?
– Она ведь была генетиком-теоретиком, верно?
– Моя ма была подмастерьем у бога.
– Изобретатель ретровируса, создатель создания.
– Лечебных, полезных вирусов.
– За исключением одного.
– Твои родители тоже не подарок, – парировал я. Он ответил с ноткой искренней гордости:
– Ну, если бы моим предкам представилась такая возможность, они разрушили бы мир задолго до твоей ма.
Родители Бобби были владельцами «Мунлайт-Бей Газетт», единственной газеты в округе, и их религией была политика, а богом – власть. Это были типичные «плановики», безгранично верившие в собственную правоту. Бобби не разделял их утопических взглядов, и они отказались от него десять лет назад. Видимо, утопия требует абсолютного единомыслия, как у пчел или термитов.