Ясновидящий

Но никто не смог припомнить, откуда взялась злосчастная бутылка. Видимо, кто-то вручил ее Гастингсу с наказом отхлебнуть перед тем, как пускаться в опасный путь по веревке, ибо все знали о паническом страхе Гастингса перед такого рода переправой, хотя это было единственное, чего страшился в жизни отважный горец. Иммануили же, ставший свидетелем ужасной гибели товарища, счел необходимым сделать из бутылки добрый глоток, прежде чем решиться на опасную переправу. Ну, а Грегор, которому пришлось лицезреть сразу две смерти, по-настоящему нуждался в успокоении расходившихся нервов, потому что его прямо-таки била крупная дрожь. Но Гастингс никому не сказал, кто осчастливил его заветной бутылочкой. И никто из солдат не назвался ее владельцем, что, впрочем, было вполне естественным. Более того, никто припомнить не мог, у кого и когда видел ее...
Итак, отряд лишился еще двоих, а расследование таинственных преступлений так и не сдвинулось с мертвой точки.
— Мы не можем снять подозрение даже с тех пятерых, что оставались на западной скале, — сказал Потрясателю Рихтер. — Это вполне мог быть как один из них, так и любой из нас...
— Похоже, вот-вот пойдет снег, — заметил Потрясатель, указывая на низкие свинцовые тучи, плывущие над их головами.
Порой переключиться мыслями с одной напасти на другую благотворно для человека — Потрясатель знал эту истину и не раз проверил на себе. Только так можно освободиться от навязчивых мыслей о недавней трагедии...
Рихтер оглядел небо:
— Похоже, вы правы, а это означает, что надо трогаться в путь. По крайней мере часа два мы вполне сможем двигаться вперед, а потом встанем лагерем на ночлег. — Его передернуло от отвращения. — Как жаль, что ни один из нас не может безбоязненно повернуться спиной к другому! Это изнуряет много больше, чем самые тяжкие испытания в пути...
Образовав связки, путники двинулись вперед. Склон был крут, но не так, чтобы слишком.
И тут повалил снег...
Зимой жители Фердайна оказываются отрезанными от мира снежными завалами, поэтому весной, летом и осенью до самых заморозков трудятся в поте лица, пытаясь обеспечить себя всем необходимым, чтобы пережить суровую зиму. Амбары свои они доверху наполняют съестными припасами и сушеным мхом для скотины, который собирают на болотах по ту сторону Банибал. Торговцы рачительно заботятся о сохранности своих запасов — на исходе зимы, распродавая поиздержавшимся крестьянам продукты, можно озолотиться. А ведь всегда находятся оптимисты, которым не удается дотянуть до весны на припасенных с осени хлебах...
В Фердайне к середине зимы улицы становились совершенно непроходимыми. Некоторые домики заметало снегом по самые кровли, однако заботливые хозяева расчищали в снегу тропинки, по которым можно было добраться до главных улиц. Вооруженные люди, обутые в специальные снегоступы, отважно разгуливали по деревне на уровне крыш, пугая волков, — далеко не все серые хищники по осени уходили из окрестностей деревни на склоны Банибал. Замешкавшиеся волки рыскали по деревне, подстерегая зазевавшихся крестьян или скотину. Звери надсадно выли от голода, дрожали от мороза, глаза у них краснели и слезились... В такое время детям не дозволялось выходить на двор; лишь в самом начале зимы, когда снег только начинал падать, они вволю резвились, прекрасно зная, сколько долгих вечеров придется им коротать под домашним арестом. Уже к январю волки и пронизывающие ветра загоняли в тепло жилищ всех, кроме разве что самых выносливых и сильных мужчин...
Фердайнские крестьяне уже успели привыкнуть к такому укладу жизни. Более того, невзирая на шуточки касательно бесконечных зим и чахлых весен, они даже ждали, когда, наконец, наступят холода. В сравнении с бушующей снаружи непогодой тепло и уют жилища ценились особенно высоко. Это было время чтения и раздумий, забвения бренных забот и блаженного отдохновения. Время домашних развлечений, сладких пирогов, чей упоительный аромат, доносящийся с кухни, пропитывал насквозь весь дом, и горячего шоколада, который делался еще слаще, если пьешь его под теплым стеганым одеялом... Когда же начинались оттепели, неизменно сопровождающиеся распутицей и слякотью, жители деревни впадали в меланхолию, невзирая на клятвенные заверения, будто ждут весны как ясна солнышка...
Но любой житель Фердайна, думал Сэндоу, оцепенел бы от ужаса, узрев буйство стихии здесь, на склонах Заоблачного хребта. Примерно через полчаса после того, как он предсказал снегопад, в воздухе заплясали первые снежинки. Поначалу зрелище даже радовало глаз, но вскоре снег повалил валом и стало трудно дышать.
Они разбили лагерь у подножия отвесной скалы, на которую поутру им предстояло подняться. Из вещмешков спешно извлекли куски парусины, и солдаты принялись вбивать в стылую землю колья, на которые предстояло натянуть ткань, дабы укрыться от пронизывающего ветра. Впрочем, даже там, где среди безжалостного камня обнаруживались островки земли, она оказывалась настолько промерзшей, что вбивать в нее колья было нисколько не легче, чем в гранитную скалу. Словом, работенка выдалась не из легких, и горцы бранились на чем свет стоит.
Но даже после того как натянуты были парусиновые полотнища, неугомонный ветер умудрялся проникать под одежду усталых путников, сбившихся в кучу. Ветер свирепствовал, швыряя в лица людей крошечные острые льдинки. Горцы, повернувшись к ветру спинами, жадно ели горячий суп, впивались крепкими зубами в ломти копченой говядины и шумно отхлебывали кофе, а некоторые тайком прикладывались к заветным бутылочкам с ромом и бренди. Разговаривать было не о чем да и ни к чему, и все, за исключением дозорных, забрались в теплые спальные мешки, обмотали головы шерстяными шарфами и потуже стянули капюшоны кожаных курток.
А ветер пел им заунывную колыбельную.
Холод усыплял все чувства.
Вскоре все уже мирно спали.
Рассвело очень рано, и солдаты, проснувшись, приуныли: непогода разыгралась пуще прежнего. Ветер выл и стонал над их головами, словно неприкаянная душа, он забирался за шиворот, сшибал с ног...
Поневоле чудилось, будто ветер и снегопад воевали на стороне ненавистной Орагонии.
Теперь было уже не до того, чтобы пытаться обнаружить орагонских агентов. Теперь самым опасным противником стала стихия. Казалось, войне этой не будет конца и выиграть ее невозможно...
Наутро начался поединок с ледяной стеной высотой восемьсот футов. Обойти ее было никак нельзя — справа от безжалостного исполина простиралась бескрайняя и бездонная пропасть, слева щерилась не менее страшная бездна. Стоило одолеть ледовую стену, и следующие пятьсот футов подъема будут много легче, — все знали это, но никто из горцев не позволял себе всецело положиться на милость судьбы, понимая, что надежды могут во мгновение ока рассыпаться в прах...
Разделившись на маленькие — не более трех-четырех человек — группы, чтобы в случае несчастья уменьшить потери, горцы начали подъем. Девятой по счету группе во время подъема не повезло — коварный порыв ветра невероятной силы сделал свое черное дело. Те, кто был уже на самом верху, изо всех сил уцепились за вбитые в лед якорные крюки, а людей, стоящих у подножия, сшибло с ног, и они кубарем катились по снегу до тех пор, пока не уцепились кто за что попало. Однако тем, кто висел на жалкой веревке футах в трехстах от подножия, пришлось всего хуже...
Горец, шедший вторым в связке, сорвался со скалы и полетел вниз. Тонкая веревка была крепка, однако никто не мог сказать наверняка, сколь долго смогут остальные сражаться с ветром, удерживая вес сорвавшегося товарища. Отчаянная эта схватка, ко всеобщему горю, долго не продлилась. Нога последнего скалолаза сорвалась с крюка, и он упал, а от резкого рывка из ледяной глыбы вырвался якорный крюк. Двое уцелевших солдат еще некоторое время цеплялись за скалу, но яростный порыв ветра подхватил их и швырнул прямо в бездонный провал, а клубящиеся облака вскоре скрыли несчастных от взоров товарищей. Вот и отчаянные крики стихли...