Палач, или Аббатство виноградарей

Мазо положил ладонь на плечо студента; пожатие его заставляло вспомнить о тисках.
— Ты прав, — сказал он задумчиво. — Что ж, береги и скрепляй узы, которые связывают вас, всеми возможными способами. Мне ли не знать, как одиноко бывает в миг беспощадной битвы за место под солнцем! Смотри же на свою звезду без смущения; смотри и смотри, пока не заслезятся глаза! Блеск звезды напомнит тебе сияние дорогих глаз; вечное горение — постоянство и верность твоей возлюбленной; меланхолию светила ты уподобишь ее печали. Гляди же и гляди на свою звезду, пока небо не затянула черная завеса.
Вестфалец был изумлен поэтической горячностью моряка, хотя и с недоверием отнесся к его замечанию о тучах, которые тем не менее быстро покрывали небосклон.
— Какая дивная ночь, не правда ли? — не слишком уверенно спросил он.
— Погода не самая прекрасная. Место здесь дикое, а на швейцарских озерах порой бывает слишком жарко даже хладнокровному моряку. Смотри же на звезду, юноша, и вспоминай, как нежна была к тебе твоя любимая; волны коварны, и потому дли миг приятных мечтаний!
Мазо отошел, поселив в душе студента смутную тревогу, хотя юноша с детской настойчивостью продолжал вглядываться в звезду, временами появлявшуюся в просветах меж тучами. В это же мгновение разнузданные, бессвязные и грубые выкрики донеслись с полубака.
Маледетто, прекратив мерить шагами свою площадку, предоставил ее в полное распоряжение студента, а сам спустился к молчаливой, погруженной в раздумье компании на корме. Было так темно, что лица казались почти неразличимы, даже на небольшом расстоянии. С величайшим спокойствием и хладнокровием пробравшись посреди всех этих знатных господ, он оказался наконец меж генуэзцем и монахом-августинцем.
— Синьор, — сказал Мазо по-итальянски, приподнимая свою шапочку, хотя удивить генуэзца знаками внимания, которые обычно оказывала аристократии чернь, было довольно трудно, — боюсь, как бы путешествие, начавшееся столь блестяще, не возымело бы плачевный конец. Желал бы я, чтобы ваше сиятельство и вся благородная компания благополучно высадились в гавани Веве!
— Ты хочешь сказать, что имеются серьезные основания для опасений?
— Синьор! Жизнь моряка полна превратностей: то ты плывешь себе спокойно по тихой водной глади, а то вдруг волны начинают швырять тебя так, что душа вон. Мне не слишком хорошо знакомы здешние воды, но небосклон вон там, над Монбланом, настораживает меня; будь это на безмятежно-голубом, но коварном Средиземном море, такие признаки я счел бы дурным предвестием.
— А что думаешь ты, отче? Ты давно живешь в Альпах и знаешь, каковы здесь бывают бури.
Августинец, по окончании беседы с Бальтазаром, пребывал в серьезном, задумчивом настроении. Он также был неприятно поражен предзнаменованиями; ему не однажды приходилось убеждаться в изменчивости погоды и наблюдать разгул стихий, под стать величественности гор; и потому он с тоской вспоминал о тех гостеприимных домах, которые охотно предоставляли приют одному из братьев бенедиктинцев note 68, также славящихся гостеприимством и самоотверженностью.
— Да, я, как и Мазо, от всей души желаю, чтобы мы благополучно прибыли в порт, — ответил добрейший каноник. — В жаркие дни, наподобие сегодняшнего, от озер и долин поднимаются теплые потоки, и воздух разреживается; тогда холодные воздушные массы лавиной устремляются вниз, чтобы заполнить пустоту, причем стремительность их движения можно уподобить взрыву. Горе тому, кто окажется в этот миг в ущелье или посреди скал; но падение воздушного столпа на озеро еще ужасней! note 69
— Вы полагаете, что сейчас нам угрожает эта опасность?
— Не знаю, но как бы мне хотелось, чтобы мы все сейчас оказались дома! Неестественное мерцание в небе и необычайная тишина, какую редко приходится наблюдать здесь, внизу, побуждают меня творить молитвы!
— Почтенный августинец рассуждает как человек ученый, который провел много времени в обители посреди гор, наблюдая и изучая, — заметил Мазо. — Что касается меня, то я, как моряк, должен опираться на свой опыт. Это спокойствие на воде рано или поздно прекратится, и воздух начнет перемещаться. Мне не нравится, что нет бриза с суши, на который столь уповал Батист; приняв во внимание недавний зной, я опасаюсь, что вот-вот наступит сильное столкновение ветров. И, судя по тому, как Неттуно, мой верный пес, принюхивается к воздуху, я склонен предположить, что нам предстоит беспокойная ночь.
— Хотел бы я, чтобы мы сейчас уже были в нашей гавани. Но что это там за огонь? Звезда или костер, расположенный на склоне вон той огромной горы?
— Это подает нам знак старый добрый друг, Роже де Блоне! — взволнованно воскликнул барон. — Он знает, что мы сейчас тут, на барке, и зажег сигнальный огонь.
Предположение было весьма правдоподобно, потому что еще днем замок Блоне, расположенный у подножия горы, которая вздымается над Веве с северо-запада, был отчетливо различим. Он был особенно прекрасен, окруженный деревушками и другими замками, и Адельгейда указала на него Сигизмунду как на цель своего путешествия. Кто же еще, как не хозяин Блоне, извещенный о предстоящем визите, — старый, испытанный друг Мельхиора де Вилладинга, мог бы выказать свое беспокойство? Он зажег огонь в знак любезности, заодно проявив заботу о тех, кто в эту темную ночь оказался на озере.
Синьор Гримальди, учитывая серьезность обстоятельств, подозвал к себе своего друга и Сигизмунда и изложил им опасения Мазо и монаха. Трудно было бы найти во всей Швейцарии человека более смелого, чем синьор де Вилладинг, но мрачные пророчества генуэзца он выслушал не без внутреннего содрогания.
— Бедняжка Адельгейда! — воскликнул он, поддавшись порыву родительской любви. — Что будет с этим хрупким цветком, оказавшимся на незащищенном барке, когда разразится шторм?
— Отец! Я здесь не одна: со мною ты и твой друг, — ответила девушка, которая расслышала его слова, так как он говорил совсем близко и, охваченный беспокойством, недостаточно приглушил свой голос. — Из того, что говорили отец Ксавье и этот моряк, я поняла, что положение наше оставляет желать лучшего; но разве не окружена я преданными друзьями! Я убеждена, что Сигизмунд всегда готов прийти ко мне на помощь; и что бы ни случилось, все мы под покровом Всевышнего, который не покинет чад своих в минуту опасности.
— Нам должно быть стыдно перед этой девушкой, — сказал синьор Гримальди. — Но так часто бывает, что более слабые не позволяют падать духом сильным и доблестным, когда те, в своей гордыне, близки к отчаянию. Они находят свою опору в Боге, который поддерживает еще более хрупкие создания, чем наша нежная Адельгейда. Но не будем придавать слишком большого значения нашим предчувствиям, которые, возможно, не оправдаются, и вскоре мы будем переживать счастливые минуты и снова радоваться.
— И благодарить Господа, — заметил монах. — Ибо вид небосклона внушает мне серьезные опасения. Что ты, моряк, можешь нам сейчас предложить?
— На барке имеются весла, отче, но сейчас уже поздно использовать их. Да и навряд ли бы мы на барке, сидящим в воде по ватерлинию, достигли гавани Веве прежде, чем переменится погода; а при сильном волнении весла и вовсе были бы бесполезны.
— А как же паруса? — возразил генуэзец. — Когда поднимется ветер, они сослужат нам добрую службу.
Мазо покачал головой и ничего не ответил. Некоторое время он пристально вглядывался в небо, а потом подошел к спящему капитану и грубо встряхнул его.
— Эй, Батист! Просыпайся! Сейчас найдется дело для тебя и твоей команды.
Сонный владелец барка протер глаза; пробуждение далось ему с большим трудом.
— Ветра еще нет, — пробормотал он. — Что ты будишь меня, Мазо? Тебе ли не знать, как сладок сон для труженика.
— Да, труженику порой живется отрадней, чем изнеженному ленивцу. Но взгляни-ка на небо и скажи нам, что ты думаешь. Сумеет ли «Винкельрид», нагруженный до предела, одолеть шторм, который вот-вот начнется?