Последний из могикан, или Повествование о 1757 годе
– Могилы внушают благоговейный трепет, – заметил собеседник индейца, растроганный благородной и сдержанной печалью Чингачгука, – и они часто помогают человеку в его благих начинаниях; правда, что касается меня, то я бы хотел, чтобы мои кости остались белеть в лесах или были разодраны на части волками. Но скажи, где живут представители твоего рода, потомки людей, которые пришли в делаварскую землю много весен назад?
– Ответь мне, куда исчезли, куда скрылись цветы давно улетевших летних дней? Они упали, осыпались. Так погиб и весь мой род: все могикане, один за другим, отошли в страну духов. Я стою на вершине горы, но скоро придет время спускаться вниз. Когда же и Ункас уйдет вслед за мною, тогда истощится кровь сагаморов: ведь мой сын – последний из могикан!
– Ункас здесь, – послышался мягкий молодой голос. – Кто упомянул об Ункасе?
Белый охотник поспешно вынул свой нож из ножен и невольно потянулся за ружьем. Чингачгук же, заслышав голос, остался спокойно сидеть и даже не повернул голову.
В следующее мгновение показался молодой индеец; беззвучными шагами он проскользнул между двумя друзьями и сел на берегу быстрого потока. Ни одним звуком не выразил индеец-отец своего удивления. В течение многих минут не слышалось ни вопросов, ни ответов; каждый, казалось, ждал удобного мгновения, чтобы прервать молчание, не выказав любопытства, свойственного только женщинам, или нетерпения, присущего детям.
Белый охотник, очевидно подражая обычаям краснокожих, выпустил из рук ружье и тоже сосредоточенно молчал.
Наконец Чингачгук медленно перевел взгляд на лицо своего сына и спросил:
– Не осмелились ли макуасы оставить следы своих мокасин в этих лесах?
– Я шел по отпечаткам их ног, – ответил молодой индеец, – узнал, что число их равняется количеству пальцев на моих обеих руках. Но ведь они трусы и прячутся в засадах.
– Мошенники залегли в чаще и ждут удобной минуты, чтобы добыть скальпы и ограбить кого-нибудь, – сказал Соколиный Глаз. – Этот француз Монкальм, конечно, послал своих шпионов в лагерь англичан во что бы то ни стало узнать, по какой дороге движутся наши.
– Довольно! – сказал старший индеец, взглянув в сторону заходящего солнца. – Мы выгоним их из кустов, как оленей… Соколиный Глаз, закусим сегодня, а завтра покажем макуасам, что мы настоящие мужчины.
– Я согласен. Но, для того чтобы разбить ирокезов, прежде всего нужно отыскать, где прячутся эти хитрые плуты, а чтобы поесть, нужно найти зверя… Да вот он, тут как тут! Посмотри-ка, вон самый крупный олень, какого я встречал в течение нынешнего лета! Видишь, он бродит внизу в кустах?.. Послушай, Ункас, – продолжал разведчик, понизив свой голос до шепота и смеясь беззвучным смехом человека, привыкшего к осторожности, – я готов прозакладывать три совка пороха против одного фунта табака, что попаду ему между глаз, и ближе к правому, чем к левому.
– Не может быть! – ответил молодой индеец и с юношеской пылкостью вскочил с места. – Ведь над кустами видны только его рога, даже только их кончики.
– Он – мальчик, – усмехнувшись, сказал Соколиный Глаз, обращаясь к старому индейцу. – Он думает, что, видя часть животного, охотник не в силах сказать, где должно быть все его тело.
Он прицелился и уже собирался показать свое искусство, которым так гордился, как вдруг Чингачгук ударил рукой по его ружью и сказал:
– Ты, верно, хочешь сразиться с макуасами, Соколиный Глаз?
– Эти индейцы точно чутьем узнают, что кроется в чаще, – произнес охотник, опуская ружье и поворачиваясь к Чингачгуку, как бы признавая свою ошибку. – Ну что делать! Предоставляю тебе, Ункас, убить оленя стрелой, не то, пожалуй, мы действительно свалим животное для этих воров-ирокезов.
Чингачгук одобрил предложение белого, выразительно кивнув головой. Ункас бросился на землю и стал осторожно подползать к оленю. Когда молодой могиканин очутился всего в нескольких ярдах от кустов, он бесшумно наложил стрелу на тетиву лука. Рога шевельнулись; казалось, их обладатель почуял в воздухе близость опасности. Еще секунда – и тетива зазвенела. Стрела блеснула в воздухе. Раненое животное выскочило из ветвей прямо на своего скрытого врага, грозя нанести ему удар рогами. Ункас ловко увернулся от взбешенного оленя и, подскочив к нему сбоку, быстро пронзил его шею ножом. Олень ринулся к реке и упал, окрашивая воду своей кровью.
– Дело сделано с ловкостью индейца, – с одобрением сказал Соколиный Глаз, беззвучно смеясь. – Приятно было смотреть! Но все же стрела хороша лишь на близком расстоянии, и в помощь ей нужен нож.
– У-у-ух! – произнес его собеседник и быстро повернулся, точно собака, почуявшая дичь.
– Клянусь богом, кажется, сюда идет целое стадо! – заметил Соколиный Глаз, и его глаза заблестели. – Если олени подойдут на расстояние ружейного выстрела, я все-таки пущу в них пулю-другую, хотя бы весь союз шести племен услышал грохот ружья! Что ты слышишь, Чингачгук? Для моего слуха лесные чащи молчат.
– Вблизи только один олень, да и тот убит, – сказал индеец и наклонился так низко, что его ухо почти коснулось земли. – Но я слышу звуки шагов.
– Может быть, волки гнали этого оленя и теперь бегут по его следам?
– Нет. Приближаются кони белых, – ответил Чингачгук, горделиво выпрямился и принял прежнюю позу. – Соколиный Глаз, это твои братья. Поговори сними.
– Хорошо. Я обращусь к ним с такой английской речью, что самому английскому королю не было бы стыдно ответить мне, – сказал охотник на том языке, знанием которого он гордился. – Но я ничего не вижу и не слышу: ни шагов животных, ни топота человеческих ног. Ага! Вот треск сухого хвороста! Теперь и я слышу, как зашелестели кусты. Да-да, шум шагов! Я его принял за отголосок рева водопадов. Но вот и люди. Боже, спаси их от ирокезов!
Глава 4
Ты не уйдешь из леса раньше,
Чем за обиду я не отомщу.
Едва охотник замолчал, как показался первый всадник небольшого отряда. Его-то шаги и уловил настороженный слух индейца.
Через полянку бежала одна из тех извилистых тропинок, которые протаптывают олени на своем пути к водопою; она упиралась в речку подле того места, где отдыхали белый охотник и его краснокожие товарищи. По тропинке медленно двигались путешественники, появление которых в глубине этих непроходимых лесов казалось весьма странным. Соколиный Глаз сделал навстречу им несколько шагов.
– Кто идет? – спросил разведчик, как бы нечаянно подняв левой рукой ружье и приложив указательный палец правой к курку; в то же время он старался, чтобы в этом движении не было угрозы. – Кто идет сюда по опасной и дикой тропе зверей?
– Друзья закона и короля, – ответил всадник, ехавший впереди остальных. – С восхода солнца мы едем в тени этого леса и жестоко измучены усталостью, голодом и своим трудным странствием.
– Вы, наверное, заблудились, – прервал его Соколиный Глаз, – и настолько беспомощны, что не знаете, ехать ли вам направо или налево.
– Вот именно. Не знаете ли вы, как далеко отсюда до королевского форта Уильям-Генри?
– О! – воскликнул белый охотник и расхохотался, но быстро подавил неосторожный громкий смех, опасаясь привлечь внимание врагов. – Вы потеряли дорогу, как собака теряет след оленя, когда между нею и зверем расстилается озеро Хорикэн. Уильям-Генри!.. Боже мой! Если вы друзья короля и у вас есть дела с королевской армией, лучше поезжайте по течению реки к форту Эдвард и скажите о том, что вам нужно, Веббу, который спрятался в этой крепости, вместо того чтобы пробиться в теснины и прогнать дерзкого француза в его берлогу за Шамплейном.
Путник ничего не ответил на это странное предложение, потому что другой всадник выехал из рощи и, обогнав его, сказал, обращаясь к охотнику:
– Сколько отсюда до форта Эдвард? Из того места, куда вы теперь советуете нам отправиться, мы выехали сегодня утром, а направляемся в верховье озера.