Яма

И еще дальше арестантскую: 
Погиб я, мальчишка, 
Погиб навсегда, 
А годы за годами – 
Проходят лета. 
И еще: 
Не плачь ты, Маруся, 
Будешь ты моя, 
Как отбуду призыв, 
Женюсь на тебя. 
Но тут вдруг, к общему удивлению, расхохоталась толстая, обычно молчаливая Катька. Она была родом из Одессы. 
– Позвольте и мне спеть одну песню. Ее поют у нас на Молдаванке и на Пересыпи воры и хипесницы в трактирах. 
И ужасным басом, заржавленным и неподатливым голосом она запела, делая самые нелепые жесты, но, очевидно, подражая когда-то виденной ею шансонетной певице третьего разбора: 
Ах, пойдю я к «дюковку», 
Сядю я за стол, 
Сбрасиваю шляпу, 
Кидаю под стол. 
Спрасиваю милую, 
Что ты будишь пить? 
А она мне отвечать: 
Голова болить. 
Я тебе не спрасюю, 
Что в тебе болить, 
А я тебе спрасюю, 
Что ты будешь пить? 
Или же пиво, или же вино, 
Или же фиалку, или ничего? 
И все обошлось бы хорошо, если бы вдруг не ворвалась в кабинет Манька Беленькая в одной нижней рубашке и в белых кружевных штанишках. С нею кутил какой-то купец, который накануне устраивал райскую ночь, и злосчастный бенедиктин, который на девушку всегда действовал с быстротою динамита, привел ее в обычное скандальное состояние. Она уже не была больше «Манька Маленькая» и не «Манька Беленькая», а была «Манька Скандалистка». Вбежав в кабинет, она сразу от неожиданности упала на пол и, лежа на спине, расхохоталась так искренно, что и все остальные расхохотались. Да. Но смех этот был недолог… Манька вдруг уселась на полу и закричала: 
– Ура, к нам новые девки поступили! 
Это было совсем уже неожиданностью. Еще большую бестактность сделала баронесса. Она сказала: 
– Я – патронесса монастыря для падших девушек, и поэтому я, по долгу моей службы, должна собирать сведения о вас. 
Но тут мгновенно вспыхнула Женька: 
– Сейчас же убирайся отсюда, старая дура! Ветошка! Половая тряпка!.. Ваши приюты Магдалины – это хуже, чем тюрьма. Ваши секретари пользуются нами, как собаки падалью. Ваши отцы, мужья и братья приходят к нам, и мы заражаем их всякими болезнями… Нарочно!.. А они в свою очередь заряжают вас. Ваши надзирательницы живут с кучерами, дворниками и городовыми, а нас сажают в карцер за то, что мы рассмеемся или пошутим между собою. И вот, если вы приехали сюда, как в театр, то вы должны выслушать правду прямо в лицо. 
Но Тамара спокойно остановила ее: 
– Перестань, Женя, я сама… Неужели вы и вправду думайте, баронесса, что мы хуже так называемых порядочных женщин? Ко мне приходит человек, платит мне два рубля за визит или пять рублей за ночь, и я этого ничуть не скрываю ни от кого в мире… А скажите, баронесса, неужели вы знаете хоть одну семейную, замужнюю даму, которая не отдавалась бы тайком либо ради страсти – молодому, либо ради денег – старику? Мне прекрасно известно, что пятьдесят процентов из вас состоят на содержании у любовников, а пятьдесят остальных, из тех, которые постарше, содержат молодых мальчишек. Мне известно также, что многие – ах, как многие! – из вас живут со своими отцами, братьями и даже сыновьями, но вы эти секреты прячете в какой-то потайной сундучок. И вот вся разница между нами. Мы – падшие, но мы не лжем и не притворяемся, а вы все падаете и при этом лжете. Подумайте теперь сами – в чью пользу эта разница? 
– Браво, Тамарочка, так их! – закричала Манька, не вставая с полу, растрепанная, белокурая, курчавая, похожая сейчас на тринадцатилетнюю девочку. 
– Ну, ну! – подтолкнула и Женька, горя воспламененными глазами. 
– Отчего же, Женечка! Я пойду и дальше. Из нас едва-едва одна на тысячу делала себе аборт. А вы все по нескольку раз. Что? Или это неправда? И те из вас, которые это делали, делали не ради отчаяния или жестокой бедности, а вы просто боитесь испортить себе фигуру и красоту – этот ваш единственный капитал. Или вы искали лишь скотской похоти, а беременность и кормление мешали вам ей предаваться! 
Ровинская сконфузилась и быстрым шепотом произнесла: 
– Faites attention, baronne, que dans sa position cette demoiselle est instruite. 
– Figurez-vous, que moi, j`ai aussi remarque cet etrange visage. Comme si je l`ai deja vu… est-ce en reve?.. en demi-delire? ou dans sa petite enfance? 
– Ne vous donnez pas la paine de chercher dans vos souvenires, baronne, – вдруг дерзко вмешалась в их разговор Тамара. – Je puis de suite vous venir en aide. Rappelez-vous seulement Kharkoffe, et la chambre d`hotel de Koniakine, l`entrepreneur Solovieitschik, et le tenor di grazzia… A ce moment vous n`etiez pas encore m-me la baronne de…[ 9] Впрочем, бросим французский язык… Вы были простой хористкой и служили со мной вместе. 
– Mais dites-moi, au nom de dieu, comment vous trouvez vous ici, mademoiselle Marguerite?[ 10]
– О, об этом нас ежедневно расспрашивают. Просто взяла и очутилась… 
И с непередаваемым цинизмом она спросила: 
– Надеюсь, вы оплатите время, которое мы провели с вами? 
– Нет, черт вас побрал бы! – вдруг вскрикнула, быстро поднявшись с ковра, Манька Беленькая. 
И вдруг, вытащив из-за чулка два золотых, швыркула их на стол. 
– Нате!.. Это я вам даю на извозчика. Уезжайте сейчас же, иначе я разобью здесь все зеркала и бутылки… 
Ровинская встала и сказала с искренними теплыми слезами на глазах: 
– Конечно, мы уедем, и урок mademoiselle Marguerite пойдет нам в пользу. Время ваше будет оплачено – позаботьтесь, Володя. Однако вы так много пели для нас, что позвольте и мне спеть для вас. 
Ровинская подошла к пианино, взяла несколько аккордов и вдруг запела прелестный романс Даргомыжского: 
Расстались гордо мы, ни вздохом, ни словами 
Упрека ревности тебе не подала… 
Мы разошлись навек, но если бы с тобою 
Я встретиться могла!.. 
Ах, если б я хоть встретиться могла! 
Без слез, без жалоб я склонилась пред судьбою… 
Не знаю, сделав мне так много в жизни зла, 
Любил ли ты меня? Но если бы с тобою 
Я встретиться могла! 
Ах, если б я хоть встретиться могла! 
Этот нежный и страстный романс, исполненный великой артисткой, вдруг напомнил всем этим женщинам о первой любви, о первом падении, о позднем прощании на весенней заре, на утреннем холодке, когда трава седа от росы, а красное небо красит в розовый цвет верхушки берез, о последних объятиях, так тесно сплетенных, и о том, как не ошибающееся чуткое сердце скорбно шепчет: «Нет, это не повторится, не повторится!» И губы тогда были холодны и сухи, а на волосах лежал утренний влажный туман. 
Замолчала Тамара, замолчала Манька Скандалистка, и вдруг Женька, самая неукротимая из всех девушек, подбежала к артистке, упала на колени и зарыдала у нее в ногах. 
И Ровинская, сама растроганная, обняла ее за голову и сказала: 
– Сестра моя, дай я тебя поцелую! 
Женька прошептала ей что-то на ухо. 
– Да это – глупости, – сказала Ровинская, – несколько месяцев лечения, и все пройдет.