Акварель для Матадора

Виктор расположился на маленьком раскладном стульчике и раскрыл книжку с кислотными спиралями на обложке.
— Я взял Берроуза, — втолковывал Виктор Матадору свою задумку, — и Кастанеду. Это знаковые книжки, но одна попсовее, другая сложнее. Они должны привлечь пушеров..
— Если это правильные пушеры, — вставил доктор Шлейфман, — И если у них правильная Акварель…
— Какие у нас проблемы? — Матадор вынырнул усилием воли из продолжающих накатывать глюков.
— Какую книжку брать — Берроуза или Кастанеду?
— Кто такие? — строго спросил Матадор. — Они обе про наркоту? Ну, так что ты мне мозги точишь? Вперёд.
Коноплянников обиженно засунул книжки в рюкзак и ушёл к посольству.
Матадор, устроившийся на заднем сидении фургончика с надписью «Молоко», вдруг повалился на бок. По телу его прошла горячая судорога.
— Завтра, завтра, — быстро говорил Матадор, — Завтра-завтра-завтра. Завтра-завтра-завтра-завтра…
Он понимал, что после героина будет трудно. Ему удавалось зафиксироваться на каком-либо предмете только на несколько секунд. Потом предмет — или человек — начинал раздваиваться, менять очертания, выворачиваться наизнанку…
Сафин куда-то с вечера делся, и телефон у него отключён. «Хорошо ещё, если нанюхался кокаину и закатил куда-нибудь с девками», — пронеслась в мозгу и тут же исчезла обрывочная мысль.
Сафин упорно занимался маской с факса, присланного Матадору. Матадор, не считавший нужным разглашать свои знания по поводу этой маски, отвлекал Сафина разными оперативными поручениями. Но приказа бросить маску отдать не мог. С чего, собственно? Его бы не поняли.
— Поздно приехали, — сказал Шлейфман. — Или рано. Какие пушеры в половине шестого? Вечером — ясно. Ну, может быть, днём…
— Может, и рано, — отозвался Матадор, осторожно отодвигая шторку и ловя в окуляр бинокля Коноплянникова на стульчике. — Посидим, подождём… Утро хорошее, птички поют… Чего он Мастанедой своей вертит? Переигрывает…
— Уважаю таких людей. Верит в силу печатного слова, — отозвался Шлейфман.
— Да кому нужна его мудацкая Мастанеда… Ну-ка, ну-ка… Парни, внимание!
На Витьку клюнули. Два щупленьких паренька отошли с ним к заборчику посольства. Направленный микрофон работал на полную мощность, но поднявшийся ветер разрывал фразы, и Матадор слышал только отдельные слова.
— Полтинничек…
— Дешевле в гробу бывает, брателло…
— Лавандос на товар, ладонь в ладонь…
Коноплянников и пушеры двинулись в сторону гостиницы «Спринт». Потом один из пушеров отделился и пошёл вперёд, второй остался с Витькой на перекрёстке.
— Есть! — почти крикнул Матадор. — Мужики, зацепил…
Матадор увидел, что Коноплянников успел махнуть рукой, и на брючине уходящего пушера остался незаметный кусочек клейкой ткани. Будто ниточка прилипла.
Рыжий радист, сопевший со своей аппаратурой в глубине фургончика, дал знак: порядок, «ниточка» подаёт сигнал.
— Жёлтый, жёлтый, — сказал Матадор в телефон, — Я первый. Как слышишь?
— Кэгэбычно, — отозвался голос Рундукова. — Всё вижу, всё слышу.
— Я иду за ним на склад. Этих двоих берёшь с поличным при передаче препарата. Тряхни их как следует. Но смотри, что бы языки не откусили…
Рундуков хихикнул. Матадор надел наушники. Пушер скрылся в гостинице.
Фургон «Молоко» притормозил за «Спринтом». Матадор и два молодых спецназовца, которых ему только вчера представил генерал Барановский, устремились к служебному входу.
«Восьмой этаж», — раздался в наушниках голос радиста.
Матадор показал на пальцах: восемь.
«Направо и опять направо», — сообщил голос в наушниках, когда Матадор с парнями — кажется, их обоих звали Сашами — ступил на площадку восьмого этажа.
Гостиничный коридор был пуст. Вдали раздались шаги: пушер, получив дозу для Коноплянникова, уходил к лифту.
Месть.
Игорь произнёс это слово медленно, перекатывая на языке каждую букву.
Какое странное слово. Место… Есть… Месса…
Если он, Игорь Кузнецов , захочет, голова толстого подонка Янаулова отскочит от шеи, как пробка от бутылки.
Игорь однажды видел убийцу мамы вблизи. Лет пять назад отмечался юбилей института, припёрлась делегация правительства Москвы.
Янаулов сидел в президиуме с краю, дремал, иногда посматривал в зал узкими маслянистыми глазками. Захотел выпить минеральной водички, но бутылку, которая стояла на его конце стола, забыли открыть.
Игорь следил за Янауловым, сжав губы. От ненависти и бессилия.
Янаулов посмотрел, далеко ли другая бутылка. Нахмурился. Далеко. Обернулся: нет ли кого, попросить открыть. Нет никого.
Тогда Янаулов покачал головой и удивительно легко сковырнул пробку волосатым большим пальцем. Пробка юркнула под стол.
Вот так же может полететь и его голова.
У Янаулова дачи, квартиры, деньги, толстые волосатые пальцы. Толстожопые бляди. Счета в банках. Машины.
А он, Игорь Кузнецов , захочет, только щёлкнет своими хрупкими пальчиками — и голова Янаулова покатится по ступенькам. Как миленькая…
Он уже передал чёрному человеку Максиму последние разработки. И уже получил маленький пластмассовый прямоугольник. Банковскую карточку, в которой непостижимым образом умещалось сто тысяч долларов. Целое состояние.
— Я бы на вашем месте всё же уехал, — советовал ему чёрный человек. — Что вам тут делать? Перенервничаете, наделаете глупостей. Поезжайте. Мир посмотрите. Вы ведь не были за границей?
— Ну, не считая школьной поездки в Чехословакию…
— И что же вы ещё думаете? Собирайте манатки. Покатаетесь по миру год-другой-третий, вспомните молодость, баб потрахаете… Потом я вас пристрою в какую-нибудь хорошую лабораторию по близкой специальности.
— Я не знаю… Мне нужно решиться…
— На что решиться? Баб потрахать? Так она трусья скинет, всё само и решится, и разрешится.
— Как-то вы… Я не знаю….
— Ну извините, Игорь, извините. Можете никого не трахать. Но с деньгами, кстати, вам в России делать нечего. Первый же торгаш, у которого вы захотите купить тачку или хотя бы «Паркер» с золотым пером, поймёт, что вы полный лох, и отнимет у вас все бабки… Вы уж не обижайтесь…
Деньги… Да, деньги.
На столе валялась стодолларовая бумажка. Это само по себе было странно.
Не пряталась между страницами книги, не таилась в дальнем ящике комода, а валялась на столе как три рубля.
Президент Франклин мотнул тройным подбородком.
Презрительно шлёпнул подобранными губами.
Отваливай, дескать. Свободен.
Игорь вышел на улицу и долго-долго брёл, не разбирая дороги. Дважды попал под дождь и едва не угодил под большой зелёный автомобиль, который потом долго стоял на перекрёстке, пока Игорь не скрылся за поворотом.
В воздухе поплыли глухие тягучие звуки, словно бы доносившиеся из могилы. Кто-то пел — очень тихо, но до жути внятно:
А как с третьего крыльца
Всё от Стеньки-подлеца
Мелким бесом, красным листом,
Да с прихлюпом, да с присвистом
Да с ухмылкой на губах,
С синим языком в зубах,
Ах, катьмя-катились сгубленные
Головы отрубленные…
Песня… Она всплыла на волнах памяти из легендарных глубин. Когда Игорь был совсем маленьким, к отцу иногда приходил в гости юродивый певец — нелепый человек с козлиной бородкой и в тёмных очках — и пел, выл, раскачиваясь на стуле, пронзительные песни…
И эту, про отрубленные головы — точно!
Господи, как давно это было! И что сейчас с этим несчастным певцом?
Уже в полной темноте он обнаружил себя на какой-то большой стройке. Перед ним были распахнуты высокие ворота.
Вошёл и ахнул. Это оказался огромный и почти пустой православный Храм. В центре стояли в коленопреклонённых позах серые бетономешалки. Среди разбросанного по всему полу строительного мусора горели тут и там восковые свечи.