Судья Семен Бузыкин

– Видал, миндал, как надо стрелять!
Голова подобрал сойку и отрезал у нее лапы, сунул их в карман.
– Зачем они тебе? – спросил я.
– Для лицензии. Настреляю сто пар, сдам в охотничье общество и получу лицензию на отстрел лося.
Работу председателя Голова не любит и не дорожит ею. У него в жизни три страсти. Наипервейшая – охота. Вторая – это страсть предаваться воспоминаниям о былых, незабвенных делах партизанских. Если ему попадался в лапы слушатель (а мне – таки приходилось не раз), он всю ночь напролет рассказывал ему о вероятных и невероятных подвигах своего отряда. Когда слушателей нет, он вспоминает сам для себя. На него тяжелым грузом наваливается томительная и сумбурная бессонница. Перед его широко открытыми, выпуклыми, как лупы, глазами кинолентой бегут ожесточенные бои, дерзкие налеты на железнодорожные станции, походы, переправы, рукопашные схватки и прочие жутко интересные события. Он то смеется, то скрежещет зубами и, вскакивая, ругается и проклинает себя: «У черт, дурак, баранья голова, как глупо я упустил тогда этот эшелон с танками! Если б я его свалил – наверняка, наверняка был бы Героем». Его разгоряченный мозг дорисовывает картины боев и придумывает новые. Это привело к тому, что теперь Илья Антонович и сам не может разобраться, где в его рассказах правда, а где вымысел.
Есть еще одна страсть, которой он страшно стыдится, хотя в этой страсти ничего позорного нет. Илья Антонович очень любит макароны. Когда они случайно появляются у нас в поселке, Голова все бросает и мчится в Узор за макаронами. В деревнях спать ложатся ранним вечером. И если в глухую ночь в Березовке у председателя горит свет, а из трубы валит дым, все знают, что Илья Антонович жарит макароны.
Председатель Голова посредственный, а как хозяйственник и гроша ломаного не стоит.
В районе его терпят, поскольку Голова фигура знаменитая и поскольку есть председатели и еще хуже Ильи Антоновича. Колхозом он командует, как командовал когда-то партизанским отрядом – дерзко и решительно. Встает Голова раньше всех в колхозе, с петухами. Ружье за спину, на лошадь – и в лес. К началу трудового дня возвращается – и прямо в правление. Там счетовод ему вручает листок бумаги, на котором расписано, что сегодня делать и кому что делать. Илья Антонович опять садится на лошадь и, огрев ее плетью, направляется на левый край села. Отсюда он начинает свой деловой объезд. Подскакав к дому, не слезая с лошади, стучит по раме плеткой и кричит:
– Наташка, навоз возить!
– Ладно, – отвечает Наташка.
– Выходи!
– Дай печку дотопить!
– Выходи, а то я тебе всю печку по кирпичику разнесу! – орет Голова на всю деревню.
Наташка выскакивает из дому как ошпаренная и, отбежав на приличное расстояние, начинает поносить председателя самыми что ни на есть последними словами: зверь, изверг, макаронник!
Но ее гнев нисколько не волнует Илью Антоновича. Он свое дело сделал и направляется к следующему дому – и опять плетью по раме.
– Макар!
Открывается окно, и показывается плешивая голова старика.
– Чего тебе?
– Пойдешь… Постой, куда же ты пойдешь?… – Голова вытаскивает из кармана листок. – Ага! Пойдешь и переложишь печку на скотном дворе в водогрейке.
– Неможется мне нонче, Илья Антоныч, поясницу ломит, – жалуется Макар.
– Пойдешь и переложишь. Понял?
– Не пойду. К доктору пойду. – Макар захлопывает окно.
Но Илья Антонович настойчив и неумолим. Он сам открывает окно и, просунув голову, спрашивает:
– Макар, где корова?
– Известно где. В поле, – отвечает Макар.
– Вот что, Макар, сейчас ты пойдешь в поле за коровой. Приведешь ее и поставишь на двор.
– Это почему же? – возмущается Макар.
– Потому что поля и трава колхозные, а колхоз тебе не дармовая кормушка. Понял? И не дожидайся того, чтоб я ее сам привел, – с угрозой заканчивает председатель, вспрыгивает на лошадь и направляется к дому Макарова соседа. А Макар, проклиная всех, собирается на работу – не потому, что боится угроз Головы, который, впрочем, только грозит, но никогда не переходит к решительным действиям, а потому, что знает: Илья Антонович, пока не выгонит его из дому, не успокоится.
Исполнив утренний урок, Илья Антонович едет домой завтракать. Позавтракав, опять берет в руки плеть, садится на лошадь и направляется наблюдать за ходом работ. И весь день в полях, на скотных дворах гремит зычный командирский голос председателя.
Когда Голову вызывают в район драить и перевоспитывать, что случается частенько, он стойко выдерживает головомойку, а потом, приняв удивленный вид, наивно спрашивает:
– А зачем такой длинный разговор, зачем эти громкие слова? Не нравлюсь? Плохой я председатель? Так снимите!
И как бы ни было районное начальство добродушно – снисходительно настроено по отношению к Голове, мало – помалу над буйной его головушкой сгущались тучи.
как-то в канун ноябрьских праздников Голова на общем собрании внес предложение, текст которого дословно взят из протокола:
«Торжественно всем колхозом отметить день Великой Октябрьской социалистической революции. Для этого:
а) из кладовой колхоза выделить на самогон десять пудов ржи;
б) забить на мясо яловую корову Буренку;
в) праздничное гулянье провести в помещении избы – читальни культурно, без всяких скандалов и безобразий;
г) просить гармониста Василия Семипалова не напиваться и весь вечер играть на гармони;
д) ответственность за проведение вечера возложить на председателя колхоза Голову.
Принято единогласно».
Говорят, что постановление это было выполнено по всем пунктам: праздник был проведен; весело, организованно. Пьяных было мало, а сам председатель с Васькой Семипаловым только для приличия выпили по стопке самогона. Потом они уже после гулянья, на рассвете, утолили жажду у Ильи Антоновича дома.
Об этом я узнал слишком поздно, когда ко мне из прокуратуры поступило дело о привлечении Головы к уголовной ответственности за самогоноварение. «Ну, теперь ему крышка!» – подумал я и схватился за голову Что делать? Случай из ряда вон, и как раз в момент кампании по борьбе с самогоноварением. «Теперь ему крышка!» – подумал я, и сердце сжалось.
Я снял трубку и позвонил председателю райисполкома. Сергей Яковлевич тяжко вздохнул и сказал:
– Я тут – пас.
Сажать Илью Антоновича очень не хотелось, да и это было бы с моей стороны чудовищной неблагодарностью. А что делать?! О нашей дружбе известно всему району. Самоотвод – самый разумный и законный выход из этого положения. Кому тогда доверить разбор дела? Своим заместителям?… Авениру Темкину? Конечно, он бы с великой радостью согласился, только доверь, – провел бы суд с помпой и размотал бы Илье Антоновичу всю катушку. Ивану Михайловичу Иришину? Этот, по доброте душевной, осудит его на год лишения свободы – больше-то у него не поднимется рука написать, и тогда никакие жалобы и апелляции не помогут. Областной суд не глядя заштампует этот приговор. А год для Головы при его характере – вечность. Нервы его не выдержат, выкинет какой – нибудь фортель… Просить областной суд передать дело в соседний район? А что толку?! Самый умный и милейший судья не согласится на условное осуждение: приговор по протесту прокурора наверняка будет отменен за мягкость. Если же я сам буду слушать это дело и вынесу условное наказание… Трудную задачу задал мне друг – Илья Антонович Голова. Долго я над ней думал и наконец сказал сам себе: «Что будет, то будет. А дело разберу сам. Проведу процесс со всей строгостью закона, с заседателями, которые во всем идут судье наперекор».
Дня за три до суда ко мне в кабинет явился сам Голова. Глаза у него блестели, а из – под шапки выбивался кудрявый спутанный чуб. Он плюхнулся на диван, с хрустом потянулся.
– Ну что, судить будешь?
– Буду.
– Ну, ну, валяй, наяривай, – тоскливо улыбаясь, сказал Илья Антонович.
– Вон из кабинета! – строго приказал я. Он встал, сморщился, затряс головой: