Семь лепестков

Белов подкрался незаметно: с шумом хлопнув по плечу Онтипенко, он заорал на всю улицу:
— Леонид умер, да здравствует Леонид!
— Ты охуел, что ли? — испуганным прошептал Ленька.
Обернувшись на Володю, он так и замер. Сегодня Белов был при полной выкладке: начищенные сапоги, гимнастерка, блестящая пряжка кожаного ремня. Вся его фигура, казалось, сошла с плаката «На страже мира и прогресса» — и только глумливый огонек в глазах давал окружающим понять, что перед ними скорее персонаж дембельского альбома.
Белов бухнул на скамейку зачехленную гитару и спросил:
— Чего ждем?
Альперович в двух словах доложил ему диспозицию.
— Обломись, бабка — мы в пролете, — подытожил Белов. Он с интересом посмотрел на Криса и тоном знатока сказал: — Классный прикид.
— Ну что, — Крис встал, словно не услышав слов Белова, — куда двинем?
— Пошли к Нордману, — предложил Володя, — он дома должен быть.
— Может, позвоним сначала? — сказала Женя, — двушка есть у кого?
Начали шарить по карманам, но кроме трех рублей и дюжины гривеников ничего не нашли. Идею звонить десятикопеечной монетой отвергли как мажорскую, а предложение Маринки нааскать двушку — как слишком утомительное.
— Тут дольше аскать, чем ехать, — сказал Альперович.
Все вместе они загрузились в автобус и доехали до метро. У Лени и Андрея были проездные, но Альперович отдал свой Женьке — не столько из галантности, сколько для того, чтобы не выглядеть мажором в глазах приятелей. В результате он, Крис и Марина прошли по одному пятаку, и Женька даже подумала, что была бы сама не прочь пройти между ними двоими, почти вплотную, как на дискотеке.
Вышли на «Парке культуры» и двинулись к одному из ближайших переулков. По дороге Белов рассказывал фольклорные армейские анекдоты, выдавая их за случаи из его недавней службы. Марина слушала с интересом, Крис кривился, а Леня с Андреем то и дело шепотом обсуждали, достаточно ли они купили бухла в «Балатоне» или надо еще зайти в винный.
Как Женя и предчувствовала, дома Нордмана не оказалось.
— Хуйня, — провозгласил Белов, — надо его подождать, он скоро будет. Тем более все равно лучше места мы не найдем.
Некоторым образом он был прав: Поручик жил в старом доме, с двумя лестницами — и если войти через черный ход, то можно было сидеть так, что сквозь маленькое оконце были видны подступы к его квартире, в то время как собравшихся на черной лестнице заметить было нельзя.
Леня скинул куртку и предложил Женьке сесть на нее. Марина посмотрела на Женьку с легким презрением и уселась на пыльные ступеньки в своих давно не стиранных джинсах. Крис сел рядом с ней, Альперович примостился на ступеньку ниже. Белов и именинник достали бутылки.
— С бездником тебя, — сказал Крис и, сняв с руки одну из своих бесконечных фенечек, надел ее на руку Лене.
Женька вытащила из сумки кассету «Sony», на которую сама записала последних «смоков», Альперович выдал какую-то завернутую в газету папку, заговорщицки сказав: «Дома развернешь», — Белов сказал, что его подарок будет потом, а Маринка поцеловала именинника в губы.
Первую бутылку пустили по кругу.
— Хороший вайн, — сказал Крис.
— Боже мой, какую же дрянь я пил в армии, — заметил Белов и сел на ступеньку рядом с Женей.
— А я вот в армию не ходил, — сказал Крис, — я в крейзе косил.
Женька подумала, как это здорово: не пойти в армию, выбрав вместо этого сумасшедший дом.
— Ну и как там? — спросил Альперович, — аминазином кормили, как генерала Григоренко?
— А что, генералы тоже косят? — хихикнула Марина, а Белов в этот момент снова завладел бутылкой и сказал, что надо выпить за покойного генсека.
— А еще лучше — каждому в его память рассказать по анекдоту.
— Мой любимый, — сказал Леня, — это про то, как вампиры волокут Леонида Ильича, а один другому говорит: «Ну как, за стаканами пойдем или здесь горло прокусим?»
— А тот отвечает, — подхватил Альперович, — «Ты что? Как можно? Пять звездочек — из горла?»
— Кончай стебаться, — сказала Марина, — все-таки человек умер.
— Тем более что и Героем он был, кажется, шесть раз, — сказал Белов.
Первая бутылка быстро кончилась, принялись за вторую. Альперович расчехлил беловскую «Кремону» и тихо настраивал ее в углу, перебирая струны своими длинными пальцами.
— Может, не стоит? — спросил Леня, поправляя очки, — ведь люди сбегутся.
— На хуй, — сурово сказал Андрей и, ударив по струнам, шепотом запел «Дай мне напиться железнодорожной воды». Этим летом он был в Питере, переписал себе кассету «Аквариума» и теперь пел только Гребенщикова.
— Кайфовая вещь, — сказал Леня.
— Ага, — согласился Альперович и открыл третью бутылку.
Вермут кончался стремительно. Женя уже чувствовала, как лестница плывет у нее перед глазами, и все плотнее прижималась к Крису.
— А системный пипл любит «Аквариум»? — спросил Белов.
— Только пиплы и понимают «Аквариум», — ответил Крис.
— А я больше люблю Цоя, — сказал Белов.
— Кто это? — спросила Женя.
— Тоже из Питера, — ответил Белов, — китаец, как Брюс Ли. Тут у нас одному земляки кассету прислали, там всего пара песен было… Альперович, дай гитару, я спою.
Белов ударил по струнам и во все горло запел:
Ночь коротка, цель далека,
Ночью так часто хочется пить,
Ты выходишь на кухню,
Но вода здесь горька,
Ты не можешь здесь спать,
Ты не хочешь здесь жить.
На третьем куплете с парадного входа раздались возмущенные голоса, и в окне появилось недовольное женское лицо. Тетка строго посмотрела на развалившихся на ступеньках молодых людей и, бормоча что-то себе под нос, пошла дальше.
— Кончаем песни, — сказал Леня.
Белов отложил гитару.
— Женька, а куда Лерка подевалась? — спросил он.
— Болеет она, — ответил Альперович.
Женька вспомнила про подругу, и, словно искупая злорадство, которое она иногда испытывала, захотела рассказать о ней что-нибудь хорошее.
— А вы знаете телегу про цветик-семицветик? — спросила она.
Никто не знал, и на теплой волне вермута она рассказала о том, как в первом классе ей не хотелось идти в школу и как Лерка дала ей таблетку пенициллина, и она свалились и осталась дома.
— Откосила, говоря по-нашему, — сказал Альперович.
— Цветик-семицветик — это же травка, — сказала Марина, — очевидно.
— Нет, — сказал Крис, — это символ детей цветов, волосатых то есть.
— Flower Power, — кивнул Альперович.
— А много еще лепестков ты сорвала? — спросил Белов.
— Только один, — ответила Женя и вспомнила, как Поручик лишил ее девственности. Ей показалось забавным, что цветик-семицветик помог ей в дефлорации… был в этом какой-то лингвистический каламбур.
— А можешь вышить мне вот тут твой цветик-семицветик? — спросил Крис, беря Женю за руку и показывая ее пальцами на свое колено.
— Конечно — ответила Женя. Потом Крис поцеловал ее ладонь, а она поцеловала его в губы. Перед тем, как закрыть глаза, она взглянула на Марину. Та сидела насупленная, но всем своим видом изображала: «Мы — за фрилав, нас ничем не смутишь».
Альперович снова взял гитару и запел: «Рутман, где твоя голова? Твоя голова там где чай». Она услышала, как Леня говорит «За что мне нравится Гребенщиков, так это за дзенскую загадочность: при чем тут чай?», но не стала прерывать поцелуя, чтобы спросить, что значит «дзенская загадочность».
— Вайн еще есть? — спросила Марина.
— Внимание! — громогласно провозглосил Белов, — настал черед моего подарка!
Под торжествующие крики он извлек из кармана ноль-пять водки. Бутылку немедленно вскрыли и пустили по кругу. Женя тоже отпила, совсем чуть-чуть. Альперович схватил пустую бутылку из-под вермута, метнул ее в окно черного хода, и стекло со звоном разлетелось.