За стенами собачьего музея
И вот в таких совершенно сумасшедших условиях мы совершили посадку в Баззафе, столице страны. Пока самолет нырял все ниже и ниже, приближаясь к аэропорту, и делал заход на посадку, я то и дело поглядывал на Кумпола, пытаясь понять, не нервничает ли мой верз. Обычно, когда самолет касается земли, я с облегчением вздыхаю, но на сей раз я был слишком занят тем, что сквозь крошечный иллюминатор вглядывался в горизонт.
Ничего не случилось.
Самолет приземлился, быстро зарулил в самый дальний угол поля и заглушил двигатели. Еще на подлете я заметил возле здания аэровокзала люфтганзовский «Боинг-737». Это здорово приободрило меня — если уж немцы все еще возят своих бизнесменов и туристов в Сару, значит, дела здесь еще не так плохи.
Гораздо менее утешительным был вид выходящего из кабины пилота Халеда со здоровенным пистолетом в руке.
— Получается, у них все-таки нет ракет, верно, Гарри? Хотите, я и вам дам пистолет? Вот этот. Прошу вас, берите.
Я отрицательно помахал рукой — мол, не надо.
— А что дальше?
— Дальше за вами приедут, но мы должны быть очень-очень осторожны. Аэропорт после гибели султана то и дело обстреливают.
—А каково здесь теперь вообще положение, Халед? Чья берет?
Он нагнулся и бросил взгляд в мой иллюминатор.
— Как сказать… Они контролируют один город, а мы — Баззаф. У них горы, у нас— все остальное. Но наш вождь мертв, а их все еще жив. Поэтому трудно сказать. Знаю только одно — мы никак такого не ожидали. Они оказались гораздо сильнее, чем мы думали. По нашим данным выходило, что Ктулу не посмеет ничего предпринять, поскольку у него не хватит для этого ни людей, ни оружия. Теперь все наши данные можно бросить в печку. Остается только сражаться. Вот они. Приготовьтесь.
На поле показался «рэндж-ровер», как две капли воды похожий на тот, который был у посла Аввада в Вене, и помчался в нашу сторону. Я был почти уверен, что сейчас на него обрушится вражеский огонь, но ничего такого не произошло, и он резко затормозил в нескольких футах от самолета.
— Наденьте-ка вот это, Гарри. На всякий случай. Оторвавшись от иллюминатора, я увидел, что Халед держит в руках коричневый бронежилет, причем точно так же, как обычно продавец в магазине одежды держит пиджак, который вы собираетесь примерить.
— Это нисколько не прибавляет мне уверенности. Что, здесь так опасно?
— Наденьте, и никакая опасность вам угрожать не будет, друг мой. Им придется стрелять вам в голову, а попасть в нее довольно трудно.
— Да, но ведь именно это и произошло с султаном, не так ли? — возразил я, просовывая руки в проймы жилета.
— Он не слишком берегся. К смерти он был равнодушен. Его интересовала только жизнь.
Дверцы джипа одновременно распахнулись. С одной стороны из него появился принц Хассан, а с другой — здоровенный детина, очевидно, его телохранитель. Оба в военной форме. Детина был вооружен десантным АК-47 и двумя ручными гранатами, висящими на поясе.
Второй пилот открыл люк и, протянув руку, помог Хассану забраться в самолет.
Принц выглядел усталым, но спокойным и уверенным в себе. Боже, сколько же ему лет? Двадцать пять? Двадцать восемь? И какая жизнь у него впереди! Очень скоро его либо убьют, либо он станет правителем одной из важнейших арабских стран. Ему предстоит война с родным дядей, убившим его отца. Все это напоминает миф. По пути сюда огни баззафских нефтепромыслов казались мне вратами какого-то волшебного града. Теперь же, размышляя о судьбе Хассана, я вдруг понял, что был не так уж далек от истины. «Давным-давно в далекой стране Сару жили-были три брата-наследника…»
— Принц, примите мои самые искренние соболезнования. — Он мрачно пожал протянутую мной руку. — Ваш отец спас мне жизнь. Мы с ним не были близко знакомы, но он мне очень нравился… и он спас мне жизнь.
Хассан по-прежнему стоял, не поднимая головы и как будто ожидая продолжения, но мне почему-то больше ничего не приходило в голову.
— Вы очень нравились отцу, и, по его мнению, именно вы были способны воплотить в жизнь его самую заветную мечту. Теперь он мертв, поэтому лучшее, что я могу для него сделать, — это завершить начатое им. А наш с вами разговор в Вене больше не имеет никакого значения: Мы построим для него этот собачий музей, и именно таким, каким он хотел его видеть. — Он перевел взгляд с меня на пилота, затем на своего телохранителя. — А пока вы занимаетесь этим, я убью Ктулу. И сделаю это лично.
Шоссе, ведущее из баззафского аэропорта в столицу, больше всего походило на черную асфальтовую линейку, брошенную прямо посреди пустыни и заполненную самыми невероятными транспортными средствами из всех, что мне когда-либо приходилось видеть. Через несколько дней я понял, что основными механическими средствами передвижения в Сару являются мопеды и мотороллеры. Впрочем, это вполне объяснимо, так как и те, и другие сравнительно дешевы и просты в обслуживании. Но с их помощью решались просто немыслимые задачи, свидетельствовавшие об исключительно богатом воображении их владельцев. Самым обычным зрелищем здесь, например, были четверо едущих на одном небольшом итальянском мотороллере: папа, мама и двое детей, под которыми практически полностью скрывался самоотверженно ползущий по дороге экипаж. Французский мопед мог с натугой тащить за собой самодельный — прицеп доверху нагруженный рулонами материи или навозом, или овощами.
Тогда же, в этот первый день моего пребывания в Сару, Королевская автострада представляла собой сплошную унылую вереницу этих несчастных двухколесных мучеников, медленно движущущихся по самой середине великолепного шоссе и совершенно игнорирующих тех, кто позади. Добавьте к этому разношерстные древние грузовички и легковушки, плюющиеся таким густым выхлопом, что от него щиплет глаза, лошадей и запряженных в тележки ослов, только тогда вы получите представление о здешнем транспортном потоке.
Пока не начали проявляться хоть какие-то признаки цивилизации, мимо нас улетали назад мили и мили безводной пустыни, становища кочевников и огромные козьи стада. За пять или шесть миль до городской черты на обочинах по обеим сторонам дороги стали появляться огромные рекламные щиты на арабском и английском, например «Саринские Авиалинии» — «Прямые рейсы в Катар и Джидду дважды в день», или баззафский отель «Конкорд» — «Казино, олимпийский плавательный бассейн, великолепные залы для любых торжеств».
Особенно врезались мне в память две увиденные по дороге сценки. Первая — это маленький мальчик с верблюдом на веревке, стоящий на фоне рекламы сименсовских телекоммуникаций. На рекламном щите был изображен космический спутник, испускающий шербетово-зеленый луч света на сексуально красную телефонную трубку в сексуально белой европейской руке. Что мог значить спутник для этого мальчишки? Или телефон? Когда мы проносились мимо, верблюд повернул голову и проводил нас взглядом.
Картинка номер два представляла собой рекламу кока-колы, встретившуюся нам через несколько миль после первой. Она была мне хорошо знакома, поскольку точно такие же красуются и у нас в Калифорнии. Только здесь в самом центре плаката зияла дыра с обугленными краями — как раз на том месте, где должно было быть хорошенькое женское личико. Осталась в живых лишь рука, сжимающая покрытую инеем бутылочку самого популярного в мире напитка.
— Что здесь произошло? — спросил я, ни к кому конкретно не обращаясь.
— Выстрел из гранатомета, — хором ответили Хассан и его телохранитель.
— Но зачем кому-то понадобилось стрелять в рекламу?
— Потому что кока-кола не просто напиток, Радклифф. Это Америка. Вы хоть представляете, сколько народу в этой части света ненавидит вашу страну?
— В таком случае, принц, и я могу открыть вам один секрет. В Америке тоже не слишком обожают ваш Средний Восток. Я уже устал слушать, как мою страну смешивают с дерьмом. Если уж мы и впрямь такое дерьмо, то почему же весь остальной мир столь во многом пытается нам подражать? Как получается, что террористы в Бейруте носят футболки с изображением Майкла Джексона? А японцы составляют свои прогнозы погоды с помощью наших компьютеров «Крэй»? Почему вы сами, если так нас презираете, получали образование в нашей стране?