Дорога в Омаху

– Да, конечно… Простите меня! – Дивероу поднял трубку, ответил на приветствие своего абонента и после короткой паузы разразился истерически яростным криком. Его мать, не выдержав, ринулась к нему с кушетки, но, налетев на овальный кофейный столик, растянулась на полу.
 
Глава 6
– Сэмми! – вопил Арон Пинкус, мечась между потерявшей сознание Элинор и ее сыном, в панике срывавшим со стен фотографии, до которых только мог достать, и топтавшим их в неистовстве на полу. – Сэм, возьми себя в руки!
– Оборотень! – орал Дивероу. – Червь навозный!.. Наигнуснейший тип из всех, что были на земле!.. У него нет никакого права…
– Сэмми, ваша матушка!.. Может, она уже умерла!
– Забудьте об этом: если так, то она ни о чем не узнает, – бросил Дивероу и, устремившись к стене у письменного стола, продолжил свою битву с мириадами фотографий и газетных вырезок. – Он болен! Болен! Болен!
– Ты, наверное, не расслышал меня, Сэм. Я говорил тебе не о ком-то еще, а о матери. – Арон с трудом опустился на колени и, крепко сжав руками бившуюся об пол голову матери, вновь предпринял попытку привлечь к несчастной женщине внимание ее сына: – Должны же вы проявить хоть какое-то беспокойство, какой-то интерес…
– Интерес? А он проявлял когда-нибудь интерес ко мне? Он растоптал мою жизнь! Он отрывает от моего сердца кусок за куском и отправляет их вверх на воздушном шарике…
– Да при чем тут этот «он», Сэм? Я о «ней»! О твоей матери!
– Хэлло, мама, я занят!
Пинкус вытащил из кармана радиотелефон и нажал на кнопку. Затем еще и еще, подолгу не отпуская ее. Должно же дойти наконец до его шофера Пэдди Лафферти, что это сигнал тревоги!
И, действительно, тот понял, что в доме что-то стряслось. Было слышно, как Пэдди вламывается в дверь в восточном крыле здания, приказывая Коре самым повелительным сержантским тоном убираться с дороги, если она не хочет, чтобы он вышвырнул ее прочь на потеху банде пьяных, уставших от войны пехотинцев, которые были не прочь поразвлечься в обществе дамы.
– Это не угроза!
* * *
Сэм Дивероу находился позади своего письменного стола, привязанный по рукам и ногам к стулу простынями, энергично сорванными с его постели и ловко разорванными на полосы бывшим сержантом Патриком Лафферти из Омаха-Бич: сказывался опыт Второй мировой войны! Приготовить путы он смог лишь после того, как «загасил» умелым ударом Сэма и разыскал спальню. Дивероу тряс головой, моргал глазами и голосом, мало похожим на прежний, пытался обрисовать обстановку.
– На меня напали пятеро наркоманов, – предположил он.
– Не совсем так, малыш, – откликнулся Пэдди, поднося стакан с водой к губам юриста. – Если только ты не принимаешь за них бутылку «бушмилы», чего я не советую тебе делать на старом Юге и даже в салуне О’Тула.
– Так это вы скрутили меня?
– Мне ничего больше не оставалось, Сэм. Когда боец становится невменяемым в пылу схватки, его приходится приводить в чувство любым способом. И в этом нет ничего страшного, парень!
– Так вы служили в армии?.. Были в бою?.. Сражались вместе с Маккензи Хаукинзом?
– Ты знаешь его, Сэм?
– Ответьте же: вы были там же, где и он?
– Да. Правда, встречаться с прославленным генералом лично мне не случалось, но видеть его я видел! В течение десяти дней во Франции он стоял во главе нашей дивизии, и, скажу тебе, приятель, другого такого командира нет и не было в нашей армии. По сравнению с ним Паттон [31] выглядел балетным танцором. Откровенно говоря, мне нравился старина Джордж, но он все же был военачальником совсем не того класса, что Хаук.
– Пропади все пропадом! – возопил Дивероу, напрягаясь изо всех сил, чтобы разорвать путы, и тут же, оглядев пустую комнату, спросил внезапно: – А где моя мать?.. И Арон?
– Что касается твоей маменьки, малыш, то я перенес ее в ее спальню. А мистер Пинкус в данный момент потчует ее бренди, чтобы она заснула.
– Арон и моя мать – вместе?
– Смотри на вещи проще, парнишка. Разве ты не видел Шерли с прической, будто скрепленной цементом?.. А теперь выпей немного водички. Я бы дал тебе виски, да не думаю, что ты это вынесешь. Взгляд твоих глаз не более осмыслен, чем у кошки, которую встревожил громкий шум.
– Прекратите! Весь мир мой рушится!
– Не взвинчивай себя понапрасну, Сэм. Мистер Пинкус соберет обломки этого твоего мира и склеит их. Более великого человека не было еще у нас тут… Кстати, он возвращается. Я слышу, он уже у двери.
Хрупкая фигура Арона Пинкуса приковыляла в кабинет. У него был такой усталый, измученный вид, будто он только что совершил восхождение на Маттерхорн.
– Нам надо поговорить, Сэмюел, – сказал он, задыхаясь и в изнеможении падая на стул перед письменным столом. – Пэдди, не будешь ли любезен оставить нас наедине? Кузина Кора решила, что тебе понравится филей, поджаренный на решетке.
– Что?!
– С ирландским элем, Пэдди!
– Ну что же… Выходит, первое впечатление не всегда правильное. Не так ли, мистер Пинкус?
– Так, старый друг.
– А как насчет меня? – завопил Дивероу. – Кто-нибудь меня развяжет?
– Ты останешься в таком положении, Сэмюел, до тех пор, пока мы не закончим беседу.
– Вы всегда зовете меня Сэмюелом, когда злитесь.
– Когда злюсь? Но почему я должен злиться? Конечно, ты связал мое имя и мою фирму с самым омерзительным, коварным преступлением за всю историю цивилизации со времен Среднего Египетского царства, существовавшего четыре тысячи лет назад. Однако это вовсе не значит, что я зол. Нет, Сэмми, я не зол, я в истерике.
– Ну, я пошел, босс, – произнес бывший сержант.
– Я позвоню тебе попозже, Пэдди. И постарайся получить максимум удовольствия от своего филея, как если бы это была последняя трапеза в твоей жизни.
– Желаю удачи, мистер Пинкус!
– Спасибо. Через час зайди за мной и отвези меня в храм, если только я раньше не просигналю тебе.
Лафферти быстро удалился. Снизу послышался скрип наружной двери.
Сложив руки на груди, Арон молвил спокойно:
– Правильно ли я заключил, что тебе звонил не кто иной, как генерал Маккензи Хаукинз?
– Вы сами отлично знаете, что это так и что эта крыса не должен был делать этого.
– А что он такого сделал?
– Позвонил мне.
– Так разве ж есть закон, запрещающий разговаривать по телефону?
– Коль скоро речь идет о нас двоих, то, безусловно, есть. Он поклялся на своде армейских уставов, что не будет больше разговаривать со мной до конца своей несчастной, ублюдочной жизни!
– И тем не менее он счел возможным нарушить эту торжественную клятву, из чего следует, что он хотел сообщить тебе что-то чрезвычайно важное. И что же это было?
– Да он не сказал ничего! – взвизгнул Дивероу, снова напрягаясь в бесплодной попытке освободиться от пут. – Все, что я от него услышал, так это то, что он летит в Бостон повидаться со мной, потому что у него все пошло вкривь и вкось…
– Скорее это у тебя все пошло вкривь и вкось, Сэм… А когда он собирается прибыть сюда?
– Откуда мне знать!
– Тоже верно: отдавшись своей душевной драме, ты не стал его слушать… Учитывая, что он собирается сообщить тебе что-то жизненно важное, ради чего ему пришлось нарушить соглашение никогда не вступать с тобой в контакт, мы можем предположить, что его поездка в Бостон не терпит отлагательства.
– Так же, как и мой отъезд в Тасманию, – заметил Дивероу с чувством.
– Вот этого-то я как раз и не советовал бы тебе делать, – откликнулся Пинкус столь же горячо. – Ты не должен бежать отсюда, избегать встречи с ним…
– Назовите мне хотя бы одну причину, по которой мне не следует его избегать, – перебил его Сэм. – Разве что вы боитесь, что я убью этого сукина сына. Он своего рода сигнал бедствия с «Титаника».
– Дело в том, что ты участвовал в ужаснейшем преступлении всех времен, и этот факт он сможет и впредь обращать против тебя и, соответственно, и меня как твоего единственного работодателя с момента окончания тобой Школы права.