Дорога в Омаху

– Ты, печеное яблоко, слушай меня. Я делаю все, что в моих силах, и должен заметить, что хотя ваша свора и оплачивает мой талант, но разговаривать со мной вы не умеете и к тому же захлопываете перед моим носом двери в ваши ублюдские загородные клубы. Ты берешься за это дело? Тогда будь моим гостем. Я посмеюсь до упаду, когда ты утонешь в нашей кастрюле с обеденным варевом… Еще что-то хочешь узнать, ты, решительная личность? – Манджекавалло замолчал, потом заговорил снова, но уже более мягким и дружелюбным тоном: – Кто кого дурачит? Не исключено, что мы все утонем в этом бочонке супа. Пока что у нас, по существу, ничего нет. Этот суд так же чист, как мысли моей матушки. И никаких изъянов!.. Да-да, благодарю тебя от всего сердца.
– Прости, что я тебя рассердил, старина, – сказал насморочным голосом государственный секретарь на другом конце провода. – Но сам понимаешь, с какими трудностями столкнемся мы на предстоящем совещании в верхах. Боже мой, подумать страшно, какие неприятности нас ждут! Как может президент вести переговоры с позиции силы, используя предоставленные ему широкие полномочия, если суд всерьез ломает голову над тем, позволить или нет никому не известному крошечному индейскому племени смять нашу главную линию обороны? Небеса, что с нами всеми происходит, а, старина?!
– Не то, что хотелось бы, bambino vecchio. [37]
– Прошу прощения?
– Так говорят итальяшки о людях твоего типа, чего я никак не могу понять. Разве мальчик может быть старым?
– Ну, видишь ли, это просто словосочетание. Вроде таких выражений-символов, как «старая школа», «старые узы». Так я это себе представляю. Право же, все очень просто.
– Может быть, что-то вроде «famiglia antuca maledizione» [38], a?
– Слово «семья» я понял и думаю, что в широком плане это красивая фраза из иностранного языка.
– Мы придерживаемся иного мнения. За такие слова и убить могут.
– Прошу прощения…
– Не важно… Мне все никак не удается собраться с мыслями.
– И я в том же положении: не могу сосредоточиться, да и только!
– И все же, приятель, попробуем сконцентрировать внимание на вопросах, включенных в повестку дня предстоящего совещания в верхах. Первое – не может ли босс отложить его под тем предлогом, что у него, например, грипп или, скажем, герпес? Или это грубо, как ты думаешь?
– Это ужасно, Винсент! Никак не годится.
– А если сообщить, что у его жены удар? Я могу это устроить.
– И снова не то, старина. Он должен быть выше личной трагедии и в любом случае вести себя как герой. Это же прописная истина!
– Ну тогда не на что рассчитывать… Ой-ой, кажется, я придумал! А что, если дебаты в суде будут проходить публично и наш Большой Мальчик возьмет да и скажет, что он выступает в поддержку права на то, что вы называете подачей петиции?
– Да у тебя не все дома!
– У кого? У меня?
– Конечно! С какой стати станет он поддерживать такую позицию? Это не сугубо теоретический вопрос – «за» или «против», а сама жизнь. Здесь каждый должен определить свою позицию, а единственная позиция, которую он может занять в этом вопросе, ставит его в невыгодное положение, поскольку приводит к нарушению предусмотренного конституцией баланса сил. Он вынужден будет ввязаться в драку между исполнительной и судебной властями. И в результате все проигрывают!
– Парень, ты наговорил слишком много высоких слов. Знаешь, печеное яблоко, я вовсе не имел в виду его одобрение или неодобрение. Я хотел лишь сказать, что он может поучаствовать в публичных дебатах в том смысле, что заявит, будто он неустанно проявляет заботу об этих находящихся внизу людишках, – ну, как это утверждали вечно комми, хотя в действительности все было не так, – и, как бы там дело ни повернулось, он знает, что у него есть еще двадцать две базы командования стратегической авиации только на территории нашей страны и одиннадцать или двенадцать в других местах. Так в чем же его трудности?
– По самым приблизительным подсчетам, речь идет о семидесяти миллиардах долларов, составляющих стоимость оборудования в Омахе, которое он не сможет вывезти оттуда.
– И кто об этом знает?
– Главное контрольно-финансовое управление!
– Надо пошевелить мозгами. По-видимому, придется заткнуть глотки этим ребятам. Я могу это устроить.
– Ты человек относительно новый в нашем городишке, Винсент. Еще до того, как тебе удастся осуществить свой замысел, начнется утечка информации. Семьдесят миллиардов немедленно превратятся в сто и больше, и при малейшей попытке немедленно воспрепятствовать слухам эти цифры возрастут до девятисот миллиардов, и тогда по сравнению с ними потерянные сбережения и займы покажутся мелочью. Поскольку в этих дурно пахнущих документах истца содержится, по-видимому, рациональное с юридической точки зрения зерно, мы все подвергнемся преследованию в судебном порядке по законам конгресса за сокрытие чего-то, о чем мы даже не подозревали на протяжении ста с лишним лет. И все это – в целях политической саморекламы. Более того, несмотря на то, что мы как профессионалы действовали исключительно разумно, нам будут грозить штрафы и тюрьма, не говоря уже о том, что у нас могут еще отобрать служебные лимузины.
– Баста! – завопил Манджекавалло, прикладывая трубку к другому, не столь чувствительному уху. – Это время безумных!
– Добро пожаловать в реальный мир Вашингтона, Винсент!.. Ты твердо уверен, что нет ничего, скажем так, «примечательного» на счету у этих пяти-шести идиотов из Верховного суда? А как насчет черного парня? Он всегда казался мне олицетворением наглости и спеси.
– Он будет делать свое дело, а ты – свое, хотя, возможно, он самый чистый и умный из всех них.
– Ты так считаешь?
– Да. К тому же за него горой стоят эти придурки. Это я говорю на тот случай, если он следующий в твоем списке лиц, заслуживающих самого пристального внимания.
– Знаешь, так оно и есть. Однако ничего личного здесь нет: я же люблю оперу.
– Итак, ничего личного… Что же касается оперы, то она отвечает тебе взаимностью, особенно в лице сеньора Пальяччи.
– Ах, это ты о викингах…
– И о викингах, и о грохочущем на сцене громе…
– А гром-то при чем?
– То есть как «при чем»? Разве не ждем мы все еще известий об этом безумном вожде, называющем себя Повелителем Грома? Только после того, как мы заполучим его, нам удастся покончить с этой ужасной ситуацией.
– Каким образом?
– Выступая в роли главного истца, как выражаетесь вы, он должен будет показаться в Верховном суде со своими поверенными и со всеми документами, которые они смогут представить. Таково правило.
– Совершенно верно, но почему это что-то изменит?
– Предположим, – только предположим, – что этот тип будет вести себя в зале заседаний как пациент психиатрической лечебницы и кричать, что вся эта поднятая им кутерьма не более чем шутка. И что он собрал все эти исторические документы лишь ради того, чтобы выступить со скандальным заявлением. Что скажешь, а?
– Блестяще, Винсент!.. Но как ты устроишь это?
– У меня на службе есть несколько медиков, получающих вознаграждение за свой труд по особой платежной ведомости. Они знают кое-какие препараты, не удостоившиеся одобрения Управления по контролю за пищевыми продуктами и лекарствами. Ну как?
– Великолепно! Но почему ты ничего не говорил об этом?
– Мне надо было сперва разыскать этого сукина сына!.. И еще насчет того, что я ничего не говорил тебе… Прости, печеное яблоко, я перезвоню тебе: замигал мой второй телефон подземной линии связи.
– Не забудь позвонить, старина: я буду ждать.
– Баста, кончим на этом! – Почтенный директор Центрального разведывательного управления, положив одну трубку, тут же взял другую и нажал на две кнопки. – Вас слушают.
– Я понимаю, что не должен лично связываться с тобой, но, учитывая характер имеющейся в моем распоряжении информации, я решил, что ты, пожалуй, ни от кого не согласился бы получить ее, кроме как от меня.