Рикша

Сянцзы вспомнил, что говорила Хуню, и почувствовал себя в ловушке. Он связан по рукам и ногам. Трудно разобраться во всех хитростях этой женщины, но одно он знал точно: из ее сетей не ускользнет даже самая маленькая рыбешка! Что-то огромное надвигалось на Сянцзы, давило своей тяжестью.
Не в силах избавиться от гнетущих мыслей, Сянцзы решил, что вся жизнь рикши заключается в одном слове – «горемыка». Раз ты рикша, знай свое дело и не связывайся с бабами. Свяжешься – попадешь в беду. У Лю Сые – богатство, у Хуню – бесстыдство, вот они и будут тобой помыкать. Раздумывать нечего. Хочешь жить – пойди поклонись Лю Сые, назови крестным отцом, а потом женись на этом чудище. А недорога жизнь – плюнь на все.
Дело не только в Хуню. Такая уж у рикши жизнь! Над рикшей, как над собакой, можно поиздеваться. Стоит ли дорожить этой жизнью? Что будет, то и будет!
Сянцзы, сбросив одеяло, сел на постели. Напиться! Напиться до потери сознания, к черту дела, к черту приличия! Напиться и уснуть. А двадцать седьмого? Нет, не пойдет он кланяться Лю Сые!
Он накинул ватную куртку, взял пиалу, из которой обычно пил чай, и выбежал.
Ветер усилился и разогнал облака. Луна посылала на землю холодный свет. Сянцзы только что вылез из-под ватного одеяла и ежился, жадно вдыхая свежий воздух. На улице не было ни души; только у дороги стояли две коляски, и рикши, прикрыв уши руками, прыгали, стараясь согреться.
Сянцзы мигом добежал до лавочки. Двери были закрыты, чтобы не выдувало тепло: получали деньги и выдавали товар через маленькое окошечко. Сянцзы попросил четыре ляна водки и на три медяка земляных орехов. Он осторожно нес пиалу, держа ее перед собой; бежать боялся, но шел довольно быстро, как носильщик паланкина. Возвратившись к себе, Сянцзы юркнул в постель. От холода зуб на зуб не попадал, даже страшно было высунуть руку из-под одеяла; пропало всякое желание выпить. От водки шел Резкий, неприятный запах. Не хотелось и орехов. Сон прошел, словно Сянцзы окатили ледяной водой. Постепенно он успокоился и долго лежал с открытыми глазами, иногда поглядывая на водку.
Нет, он не должен губить себя, не должен спиваться. Дела его действительно плохи, но выход можно найти. А не найдет, все равно не станет лезть в грязь. Пусть попробуют его заставить!
Сянцзы погасил свет, укрылся с головой, но сон не шел. Он снова откинул одеяло, огляделся; лунный свет поголубил бумагу на окнах. Казалось, скоро рассвет. У Сянцзы замерз даже кончик носа, торчавший из-под одеяла. Сянцзы быстро сел, нащупал в темноте пиалу и осушил одним духом.
 
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Сянцзы не умел решать трудности постепенно – у него не хватало ни ума, ни терпения, а разрубить узел сразу недоставало мужества. Как всякое живое существо, он старался уйти от беды. Даже сверчок, лишившись больших ног, пытается уползти на маленьких. Но Сянцзы некуда было ползти. Он лишь надеялся, что со временем все уладится само собой, целиком положился на судьбу и перестал бороться.
До двадцать седьмого оставалось полторы недели, но Сянцзы только и думал об этом дне, даже во сне его видел. Казалось, пройди двадцать седьмое, и все образуется. Однако в душе Сянцзы знал, что обманывает себя. Иногда он думал: а что, если взять свои несколько десятков юаней и уехать в Тяньцзинь? Может быть, ему повезет, удастся сменить профессию! Не станет же Хуню и там его преследовать! Любое место, куда надо было ехать по железной дороге, казалось Сянцзы далеким, недосягаемым для Хуню. Но разум подсказывал, что это не выход. Нет, он готов на все, лишь бы остаться в Бэйпине.
Перед ним снова и снова вставало двадцать седьмое число. Скорей бы прошел этот день! Может быть, он как-нибудь выпутается из беды? А если не удастся, по крайней мере, все будет уже позади.
Но что тут можно придумать? Либо забыть о Хуню и не ходить к Лю Сые, либо сделать, как она велела. Неизвестно, что хуже! Не пойдешь – она не уймется, пойдешь – все равно не пощадит. Ему вспомнилось, как он впервые взял коляску и, подражая опытным рикшам, нырял в переулки, чтобы сократить расстояние, ошибался, плутал по незнакомым улочкам, кружил и возвращался на прежнее место. Словно попал в лабиринт. Вот и сейчас: куда ни кинься – выхода нет.
Дело принимало дурной оборот. Жениться на Хуню? При одной этой мысли в нем поднималось отвращение. Вспоминая, как она выглядит, он сокрушенно тряс головой. А как ведет себя? И он, такой работящий, такой порядочный, возьмет в жены этот подпорченный товар? Да он людям в глаза не сможет смотреть! Перед родителями на том свете стыдно будет предстать! И кто поручится, что она ждет ребенка от него? Да и есть ли у нее деньги на коляски? Со стариком Лю шутки плохи! Все равно Сянцзы долго не вытерпит. Как жить с такой, как Хуню? От ее выходок любой рехнется. А какой она бывает жестокой! Нет, если он и задумает жениться, то не на ней. Об этом и говорить нечего. Взять ее в жены – значит погубить свою жизнь. Но что делать?
Сянцзы ругал себя, готов был хлестать по щекам. Но в чем он виноват? Она сама все подстроила, расставила ему сети. А он в них попался. Простаки всегда попадаются. Где же тут справедливость?
Сянцзы некому было излить душу, ни родных, ни Друзей нет, и это его угнетало больше всего. Раньше он прочно стоял на земле и ни в ком не нуждался, а сейчас понял, что одному жить нельзя. Рикши, его собратья по ремеслу, казались ему теперь особенно близкими. Будь У него среди них друзья, он не испугался бы и десятка таких, как Хуню. Они придумали бы выход, выручили из беды. Но он всегда был один. А так, вдруг, приятеля не найдешь! Впервые в жизни он испугался. Пока он один, всякий может его обидеть: одному со всеми бедами не справиться.
Страх породил мрачные мысли. Зимой, когда хозяин бывал на банкетах или в опере, Сянцзы обычно прятал Резервуар от карбидного фонаря у себя на груди, чтобы вода не замерзла. Когда холодная, как лед, банка прикасалась к разгоряченному, потному телу, Сянцзы бросало в дрожь, но приходилось терпеть, и порой долго, пока Резервуар не согреется. Прежде Сянцзы считал, что так и должно быть. Иногда он даже чувствовал свое превосходство над рикшами, которые возили старые, обшарпанные коляски, – у них не было таких фонарей. Но сейчас ему казалось несправедливым, что за какие-то жалкие гроши он Должен еще заботиться об этой проклятой банке, согревать ее на своей груди. Грудь у него, правда, широкая, но что толку, если она ценится дешевле банки с карбидом! Подумать только: его жизнь и здоровье дешевле карбидного фонаря! Не удивительно, что даже Хуню может его обидеть.
Через два дня господин Цао вместе со своим приятелем вечером поехал в кино. Сянцзы ждал его в маленькой чайной, как обычно, согревая на груди холодную банку.
День выдался морозный. Окна и двери чайной были плотно закрыты. В комнате стоял смрад, пахло потом и дешевым табаком. Некоторые рикши, сомлев в духоте, дремали, прислонившись к стене, другие не спеша пили зодку, причмокивая губами, третьи, свернув лепешки, торопливо и жадно ели, краснея от натуги. С хмурым видом говорили о своих делах: выезжаешь с самого раннего утра, весь день бегом, пот не просыхает… Остальные посетители смолкали, услышав горькие слова, потом снова начинали вспоминать свои обиды, галдели, словно вороны у разоренного гнезда. Каждому хотелось излить душу. Даже рикша, который давился лепешкой, бормотал, еле ворочая языком:
– Можно подумать, что работать у одного хозяина большое счастье… Будь проклято все на свете! Я с двух часов крошки во рту не Держал… Трижды пробежал от Цяньмэня до Пинцземэня и обратно! Шутка ли! А сегодня такая погодка – даже зад себе отморозил… И голодное брюхо не дает покоя… – Он оглядел всех, сокрушенно покачал головой и снова взялся за лепешку.
Заговорили было о погоде, но тут же вернулись к своим несчастьям.
Сянцзы не произнес ни единого слова, но слушал очень внимательно. У каждого была своя манера говорить, свой выговор, но, вспоминая обиды, все волновались и бранились одинаково. То, о чем рассказывали рикши, было хорошо знакомо Сянцзы. Он впитывал их слова, как вы сохшая земля – капли дождя. Сам он рассказать о своей беде не умел, но, слушая других', чувствовал, что в своем горе не одинок.