Рикша

Шестого числа Хуню села в свадебный паланкин. С отцом она не простилась, никто ее не сопровождал, не поздравлял – ни родственники, ни друзья.
Под звуки праздничных гонгов свадебный паланкин проследовал через ворота Сианьмэнь и дальше через район Сисыпайлоу, вызывая зависть даже у состоятельных людей, не говоря уже о лавочниках.
Сянцзы, одетый во все новое, плелся за паланкином. Лицо его было краснее, чем обычно, на голове еле держалась маленькая атласная шапочка с помпоном. Вид у него был какой-то отсутствующий, казалось, он не понимает, где он и что происходит.
Подумать только! Из угольной лавки Сянцзы переселился в комнаты, оклеенные белоснежными обоями! Прошлое представлялось ему грудами угля, и вдруг из этого черного прошлого он каким-то непостижимым образом попал в ослепительно белую комнату, увешанную кроваво-красными поздравительными иероглифами. Не сон ли все это? Не шутка? Его не покидали гнетущая тоска и беспокойство.
В комнате стояли стол, стулья и кровать, перевезенные от Хуню, печка и кухонный столик, в углу метелка для пыли из разноцветных куриных перьев. Стол и стулья ему были знакомы, а печку, кухонный стол и метелку он видел впервые. Старая мебель напомнила ему прошлое. А что ждет его впереди? Все распоряжаются им как хотят. Сам он как будто не изменился, но в жизнь его вошло что-то новое. Это было и странно и страшно! Ничего не хотелось, его руки и ноги, казалось, чересчур велики для такой комнатушки. Словно большой красноглазый кролик, посаженный в тесную клетку, смотрел он с тоской в окно: будь у него даже самые быстрые ноги, ему не уйти отсюда!
Хуню в красной куртке, напудренная, нарумяненная, не сводила с него глаз. А он не решался взглянуть ей в лицо. Она тоже казалась ему существом странным, знакомым и незнакомым. Невеста, с которой он уже спал. Женщина, похожая на мужчину, не то человек, не то злое чудовище. И это чудовище в красной куртке готовилось сожрать его целиком. Все им распоряжаются, но это чудовище самое страшное: оно следит за ним неотступно, смотрит на него, улыбается, может задушить его в своих объятиях, высосать все соки, и нет никакой возможности от него избавиться…
Он снял шапочку, уставился на красный помпон и смотрел на него, пока не зарябило в глазах; обернулся – на стенах тоже кружатся и прыгают красные пятна, самое большое – Хуню с отвратительной улыбкой на лице!
В первую же ночь Сянцзы понял, что Хуню не беременна. А когда спросил, она ухмыльнулась:
– Не обмани я тебя, ты нипочем не согласился бы! Я тогда на живот подушку пристроила. Ха-ха! – Она хохотала до слез. – Глупый ты! Не сердись! Я ничего плохого не сделала. Из-за тебя поссорилась с отцом, из дома ушла, а ты еще недоволен! Подумай, кто я и кто ты!
На другой день Сянцзы ушел рано. Многие магазины уже торговали. Над дверьми все еще алели полосы бумаги с новогодними пожеланиями, ветер гнал по мостовой жертвенные бумажные деньги. Несмотря на холод, на улицах было много колясок с красными бумажными лентами сзади. Рикши бегали веселые, почти все в новой обувке. Даже завидно. У всех праздник, а он должен томиться в своей клетке и вместо того, чтобы заниматься делом, без толку слоняться по улицам.
Сянцзы не умел бездельничать, а захочет ли Хуню, чтобы он работал: ведь он кормится за ее счет! Его рост, его сила – все теперь ни к чему! Он должен угождать этой клыкастой твари в красной куртке. Он больше не человек – Кусок мяса в пасти чудовища, мышь у кошки в зубах… Нет! Он не станет с ней разговаривать, уйдет – и все.
Сянцзы был оскорблен до глубины души, ему хотелось сорвать с себя новую одежду, смыть эту грязь. Будто тело его было вымазано чем-то нечистым, отвратительным. Он не желал больше видеть Хуню!
Но куда идти? Когда он возил коляску, не приходилось об этом думать: бежал, куда приказывали. Теперь ноги обрели свободу, но сердце сковала тревога. Он побрел на юг через Сисыпайлоу, вышел за ворота Сианьмэнь и увидел дорогу, прямую, словно стрела.
За городскими воротами Сянцзы заметил баню и зашел. Раздевшись, он ощутил жгучий стыд. Влез в бассейн, и дух захватило – такой горячей оказалась вода. Сянцзы закрыл глаза, расслабился, и ему показалось, что из тела выходит вся накопившаяся за это время грязь. Он боялся прикоснуться к себе, сердце громко стучало, пот лил со лба.
Наконец Сянцзы стал задыхаться от нестерпимой жары и вылез из бассейна. Кожа сделалась красной, как у новорожденного. Он снова ощутил стыд и быстро завернулся в простыню, все еще испытывая к себе отвращение. Никогда ему не смыть грязь не только с тела, но и с души. И Лю Сые и остальные отныне будут считать его соблазнителем.
Даже не остыв после бани, Сянцзы оделся и выбежал на улицу. Ему казалось, что все на него смотрят. Постепенно холодный ветер его успокоил.
На улицах становилось все оживленнее. Люди радовались солнцу, ясной погоде. Только у Сянцзы на душе было пасмурно. Куда податься? Свернул налево, еще раз налево и очутился на мосту Тяньцяо. В десятом часу утра началась новогодняя ярмарка. Появились лотки со всевозможными товарами, в балаганах шли представления. Со всех сторон неслись призывные звуки гонгов, но Сянцзы было не до развлечений.
Прежде он хохотал от души, слушая рассказчиков-импровизаторов и певцов, глядя на дрессированных медведей и танцоров, фокусников и акробатов. В Бэйпине его больше всего удерживал Тяньцяо. Всякий раз, как он вспоминал балаганы и толпы людей, вспоминал, сколько забавного видел здесь, мысль о том, что со всем этим придется расстаться, казалась невыносимой.
Но сейчас ничто не веселило душу. Он выбрался из толчеи и побрел по тихим улочкам, но тут еще острее почувствовал, что не в силах покинуть этот полный жизни, дорогой его сердцу город, не в силах расстаться с Тяньцяо! Видно, придется вернуться к Хуню!
Очень уж не хотелось ей объяснять, что он не может сидеть без дела. Надо подумать, как выйти из затруднительного положения. И за что только на него свалилось столько напастей! Впрочем, что говорить об этом! Ничего теперь не исправишь.
Сянцзы остановился. Шум голосов, удары гонгов, снующие взад и вперед люди, повозки… Среди всей этой суеты он чувствовал себя таким одиноким! Вдруг вспомнил две маленькие комнатушки, светлые, теплые, оклеенные красными поздравительными иероглифами, и они показались ему такими родными, хотя он провел там всего одну ночь. Даже женщину в красной куртке он не мог бы так легко бросить. Что есть у него здесь, на Тяньцяо? Ничего. А там, в этих двух комнатах, все. Надо вернуться. Все его будущее в этих двух комнатах. Стыд, страх, переживания – все ни к чему. Главное, чтобы было где жить – он должен вернуться.
Сянцзы заторопился: уже пробило одиннадцать. Когда он пришел, Хуню хлопотала с обедом. Паровые пампушки, мясные фрикадельки с тушеной капустой, холодец, репа в соевом соусе – все было готово, тушилась только капуста, от нее шел аппетитный запах. Хуню сняла свадебный наряд и была, как всегда, в ватной куртке и ватных штанах, только волосы украшал букетик цветов из красного шелка с приколотыми золотистыми бумажными деньгами. Сянцзы взглянул на жену: не очень-то она походила на новобрачную! Скорее на женщину, которая уже много лет замужем: деловитую, опытную, самодовольную. В ней появилось что-то уютное, домашнее: она готовила мужу еду! Запах вкусной пищи, тепло комнаты – все было для него внове. Какая ни есть, а семья. Разве плохо? К тому же лучшего Сянцзы не видел.
– Где ты был? – спросила Хуню, накладывая в тарелку капусту.
– В бане, – ответил Сянцзы, снимая халат.
– В следующий раз говори, куда идешь.
Он не отозвался.
– Ты что, онемел? Ничего, я научу тебя говорить.
Сянцзы что-то пробормотал в ответ. Он знал, что женился на ведьме, но еще не привык к тому, что эта ведьма умеет готовить и прибирать комнаты, что она способна не только ругаться, но и помогать. И все же она была ему не по душе. Он принялся за пампушки, но ел без всякого аппетита, хотя не привык к такой вкусной еде, жевал машинально и не ощущал удовольствия, не то что прежде, когда бывал голоден как волк.