Мико

— Где бумаги? Как вас зовут?
Эти вопросы повторялись снова и снова, к ним свелась вся его жизнь. Было это восемь лет назад.
— Кэррол?
Только она одна знала, кто стоит за этим К., только ей разрешалось так его называть. С его стороны это было единственной внешней демонстрацией тех крепких уз, которые их связывали.
— Да, Таня.
Она взглянула на бумаги, которые он читал.
— Полное досье на Николаса Линнера?
— Полных досье на человеческие существа нет, какими бы свежими эти досье ни были. Хочу тебе это напомнить.
Последнее он мог и не говорить — Таня помнила все.
Снова взглянув на нее, Минк в который раз был поражен ее сходством с Михаилом. У обоих были красивые, очень тонкие черты лица, высокие скулы, вызывающие в памяти породистые лица белоэмигрантов, а не грубые, расплывчатые черты славян. У обоих были густые прямые волосы, хотя в последнее время Таня стала краситься под блондинку, потому что, как она говорила, это помогает заглушить воспоминания.
После того как он вырвался с Лубянки, с кровью полковника на своих дрожащих руках, и против него встал всей своей внушительной мощью Комитет государственной безопасности вместе с милицией, избивающей диссидентов, чтобы получить данные о его местонахождении, Таня вывезла его из Москвы, а потом и из России.
Он был ей многим обязан, и его очень беспокоило, когда она оказалась в лапах “семьи” — в те дни, конечно, еще не было Красной Станции. Они забрали ее и в темной камере начали вытворять с ней то же самое, что делали с ним в КГБ. Он скоро положил этому конец, рискуя исходом собственного дела, тогда он еще только возвращался к жизни, которую считал отрезанной от себя навсегда, отрезанной с такой же уверенностью и профессионализмом, с какой хирург вонзает скальпель в человеческую плоть.
Вначале Минк сам находился под подозрением — они боялись, что в заключении его перевербовали, но когда он передал им информацию Михаила, его перестали подозревать. Однако они никогда не узнали, что эту информацию он получил от Тани спустя длительное время после гибели Михаила в кровавой московской перестрелке, эта информация вырывалась из ее горла, когда они коротали длинные суровые ночи в убежище и ненавистная смерть бродила совсем рядом. После всех мучений он тогда сильно ослаб, и она делала то, что должен был делать он: бесшумно выходила из очередного убежища в пещере или на болоте, приканчивала солдата, который подходил слишком близко, и возвращалась, измазанная кровью, чтобы вести его дальше к свободе. Она была сильной и твердой, и она много раз спасала его, отплачивая за то, что он вытащил ее вместе с собой при побеге с Лубянки. Скоро он убедился, что ее ум был таким же быстрым и сильным, как и ее тело. Ее безупречная память была вместилищем всех секретов Михаила, потому что Михаил боялся доверять такой взрывчатый материал бумаге.
Когда за три года до этого Минк, быстро выросший в “семье”, предложил Красной Станции заняться всеми русскими делами, их спутниками, глобальными исследованиями, ему дали восемнадцать месяцев на осуществление его предложений. Ему потребовалось лишь восемнадцать недель, и с этого времени приличный кусок годового бюджета “семьи” был ему гарантирован. Он вел об этом переговоры умело и настойчиво — словно адвокат звезды бейсбола, обговаривающий с президентом клуба условия контракта. Его контракт был безупречен. Конечно, при условии, что он и дальше будет доставлять информацию. Минк не сомневался, что сможет с этим справиться.
Но сейчас он думал вовсе не о бюджета, не о Тане или даже не о “семье”. В последние несколько месяцев его одолевали странные мысли. Он ломал голову над тем, как высокоинтеллигентный, отлично тренированный офицер-оперативник по имени Кэррол Гордон Минк оказался в таких ужасных обстоятельствах.
После своего кошмарного испытания на Лубянке он не предполагал, что его может постичь такой удар. В те кровавые дни память о Кэти была единственным, что он позволил себе сохранить. Все связанное с “семьей” было решительно заблокировано: в любой момент его могли стащить с железной кровати, вколоть полный шприц Бог весть какой смеси — психоделических или нервных стимуляторов, — и он заговорит еще до того, как поймет, что открыл рот.
Русские в конце концов очень хорошо познакомились с Кэти, но о “семье” они знали не больше, чем в тот день, когда снег сработал против него и его схватили. Когда он вернулся в Америку, его отношения с Кэти были совершенно испорчены. Ведь он делился своими сокровенными тайнами с людьми, к которым испытывал лишь страх и отвращение, будто обсуждал свою сексуальную жизнь с мужчиной, который только что изнасиловал его жену. В его голове произошел беззвучный взрыв. Вернувшись из своего персонального ада, он любил Кэти не меньше, чем прежде, но каждое прикосновение к ней мысленно возвращало в сырую страшную камеру в центре Москвы. Его разум не мог этого вынести, поэтому они жили врозь вплоть до той самой ночи, когда ее убили. И конечно, к тому времени он убедил себя, что там, в стенах Лубянки, его лишили способности испытывать сексуальное наслаждение.
И тогда началась эта жуткая неразбериха. Он до сих пор не мог понять, как ему, безнадежно влюбленному в женщину, которую он не должен — не мог — любить, удалось вырваться оттуда сюда. Всего лишь две недели назад он тайно слетал на уик-энд, чтобы встретиться с ней. Но, Боже мой, кажется, прошло не меньше двух лет! Он слепо уставился на свои руки и рассмеялся. Рассмеялся над самим собой. Уж лучше смеяться, чем заламывать руки, какой же он идиот! И все же он не мог перестать любить ее, как не мог перестать ненавидеть русских. Какой восторг охватил его, когда он вспомнил о подарке, который она ему преподнесла; казалось бы, что в нем особенного, но такого, он был уверен, у него никогда больше не будет. Ну как он мог отказаться от всего этого!
И как бы он хотел довериться Тане! Он мог бы без колебания рассказать ей на ухо секреты всего мира, но только не свой собственный. Нет, этого он не мог позволить ей знать.
Потому что это его слабость, и она заглянет ему в глаза этим суровым славянским взглядом, слишком суровым, чтобы его не заметить, и объяснит, как ему следует поступить. А Минк и сам знал, что ему следует делать, знал еще несколько месяцев тому назад. Женщина, которую он любил, должна умереть, должна — ради безопасности. Каждый день ее жизни таит потенциальную угрозу утечки опасной информации. Сколько раз в течение последних месяцев он поднимал трубку и начинал набирать кодовый номер? И сколько раз приказ о ликвидации замирал у него на губах, оставляя во рту едкий привкус пепла? Не мог он этого сделать. И при этом знал, что по-другому не будет.
— ...здесь.
Он вскинул голову:
— Прошу прощения. Я...
— Задумался, — закончила она фразу. — Да, я это заметила. — Ее глаза, глаза Михаила, смотрели прямо на него.
— Думаю, пора нам поплавать.
Вздохнув, он кивнул. Она любила повторять, что хорошая разминка для тела — хорошая разминка для ума.
Таня включила “АСПРВ” — Активную Систему Поиска в Реальном Времени, новейшую разработку, которую “семья” установила на Красной Станции по приказу ее директора. Эта система теперь следит за всеми входящими и исходящими сообщениями. В этом режиме она была запрограммирована Минком для того, чтобы самостоятельно управляться с первыми тремя номинальными уровнями данных. Для уровней с четвертого по седьмой она должна была ждать инструкций Минка, как действовать в каждом конкретном случае.
Они поднялись на лифте на три этажа вверх и прошли две электронные проверки безопасности.
У раздетого Минка было стройное крепкое тело, по крайней мере лет на десять моложе его истинного возраста. Издали казалось, что это совершенно обычное, нормальное тело, но когда подойдешь ближе, различимы твердые рубцы и шрамы, пятна белой омертвелой кожи, безволосой и глянцевой. Лубянка усердно поработала над ним.
Он мастерски, почти без брызг, нырнул в воду. Через мгновение Таня последовала за ним в бассейн олимпийских размеров. На обоих были простые нейлоновые купальники. Минк с восхищением смотрел на ее гибкое мускулистое тело. Он ценил ее быстрый ум, ее неистощимую изобретательность по части ловушек для русских в их собственной игре, но забывал о ее физическом совершенстве, и такие минуты, как сейчас, заново поражали его, как гром среди ясного неба. У нее были широкие плечи и узкие бедра спортивно развитой женщины, но ничего мужского в ней не было. Просто сильная женщина. Минк никогда не делал типично мужской ошибки, приравнивая первое ко второму.