Мико

Николас внимательно посмотрел ей в глаза. Скрывала ли она что-нибудь от него? Он не мог ответить на свой вопрос и испытывал от этого смутное беспокойство.
Вдруг Жюстин рассмеялась и сразу стала похожа на школьницу — невинную и беззаботную. Да и сам смех был как-то по-детски заразителен. Николас улыбнулся в ответ.
— Завтра тебя не будет со мной. — Она нежно поцеловала его в щеку. — Так давай же наслаждаться сегодняшним днем! — Последовал еще один поцелуй. — Это очень по-восточному?
Он рассмеялся:
— Думаю, что да!
Ее длинные тонкие пальцы — пальцы художницы — пробежали по его колючему подбородку и остановились у линии губ.
— Я никогда не думала, что кто-нибудь будет мне так дорог...
— Жюстин...
— Если бы ты даже уехал на край земли, я и там бы тебя нашла. Может, это и смешно, но я не шучу. — Она действительно говорила всерьез. Николаса даже испугало выражение ее глаз. Ему показалось, что на него смотрит женщина-самурай. Похожее выражение он встречал только один раз — в далеком-далеком детстве в глазах своей матери. Это было особое сочетание преданности и жестокости, не доступное, как считал Николас, для западного человека. Он был тронут и горд за Жюстин.
— Послушай, мы ведь расстаемся ненадолго — не больше чем на месяц. Уверяю — тебе не придется искать меня на краю земли...
Ее лицо помрачнело.
— Ник, Япония и есть для меня край земли. Это чужая, абсолютно чужая страна. В Европе я тоже чувствую себя иностранкой, но там я могу хотя бы ориентироваться... Там я ощущаю хоть какую-то сопричастность... Япония же, как черный камень... Это пугает меня, понимаешь?
— Я наполовину азиат, — усмехнулся он. — Я тоже пугаю тебя?
— Да, раньше пугал... Но теперь все позади! — Ее руки обвили его упругую загорелую шею. — Ах, Ник, как было бы здорово, если бы ты не уезжал!
Николас крепко обнял Жюстин. Как бы ему хотелось сказать в эту минуту, что никуда он не поедет и никуда не отпустит ее от себя! Но это было бы ложью, поскольку менее чем через сутки он сядет в самолет, вылетающий в Токио. Кроме того, восточное воспитание сделало его личностью скрытной, направленной внутрь себя. Николас догадывался, что и его отец — человек стопроцентно западный — был таким же замкнутым и непроницаемым. И отец, и сын умели хранить свои секреты даже от тех женщин, которых любили самой искренней и преданной любовью...
Николас сделал глубокий вдох, почувствовав перепад давления и острый запах озона, от которого защекотало в носу.
“Боинг-747” медленно шел на снижение. Вот уже показались бледно-зеленые поля, расчерченные узкими ровными каналами. А вот и вершина Фудзи — величественная и нерушимая, она слепила глаза своей снежной шапкой, пылающей голубоватым огнем на беспощадном полуденном солнце. Николас зажмурился — вот он и дома...
А потом они попали в плотный увесистый слой смога, как саван нависший над промышленными окраинами столицы.
— Господи! — Сидевший рядом человек вытянул шею, чтобы лучше видеть происходящее за окном. — Надо было захватить с собою противогаз — у них тут смог почище, чем в Сан-Фернандо!
Его агрессивное морщинистое лицо почти прилипло к стеклу иллюминатора. Кривая усмешка застыла на узких губах.
“Он похож на римского полководца, — подумал Николас. — Интересно, каково ему было воевать на два фронта — с варварами на передовой и политическими противниками в тылу?”
Тем временем человек, сидевший рядом, откинулся на спинку кресла и раздраженно забарабанил пальцами по подлокотникам. В эту минуту он напоминал скорее фермера средней руки, нежели миллионера-промышленника, на которого работал Николас. За долгие годы безбедной жизни он, несомненно, привык к роскоши, но отсутствие хороших манер выдавало в нем человека невысокого происхождения. О нет, не в богатой, далеко не в богатой семье родился он, Рафаэль Томкин, человек, за убийство которого было заплачено Сайго. Николас предотвратил это убийство, хотя и был уверен, что именно Томкин отдал приказ уничтожить Лью Кроукера, его лучшего Друга.
Николас украдкой разглядывал “полководческий” профиль Томкина. Он знал, что американцы зачастую лишь кажутся сильными и уверенными в себе, а на самом деле для него не представляло большого труда обнаружить их слабые места. Томкин был скорее исключением из общего правила. Его “ва” отличалось колоссальной силой, характер — твердостью и решимостью. Однако Николаса это занимало постольку, поскольку он поклялся себе и “ками” своего погибшего друга раскусить сущность Томкина и, использовав все имеющиеся в запасе знания, медленно уничтожить его.
Он вспомнил, как поразила его — якобы случайная — смерть Кроукера в автокатастрофе неподалеку от Ки-Уэста. Кроукер поехал туда по собственной инициативе, напав на след, ведущий к разгадке убийства Анджелы Дидион — фотомодели, бывшей любовницы Томкина.
Неподдающаяся влиянию Запада, существующая и поныне в первозданном виде тактика Иэясу Токугавы, величайшего из сёгунов Японии, чья династия находилась у власти сотни лет, гласит: “Чтобы узнать своего врага, нужно сначала стать его другом. Когда ты станешь его другом — он будет беззащитен перед тобой. Тогда ты должен выбрать наиболее удобный способ его уничтожения...”
Николас поклялся отомстить за друга и год назад, несмотря на горячие протесты Жюстин, принял от Томкина предложение работать у него. Теперь он мог направить всю свою энергию на достижение желанной цели. Томкин ломал голову над слиянием одного из своих отделений с отделением “кобуна” “Сато петрокемиклз”. Любая сделка с японцами имеет свои сложности, а уж слияние двух компаний... Короче, Томкин понимал, что в одиночку ему не справиться. И кто мог быть более подходящей кандидатурой на роль помощника, как не Николас, родившийся и выросший в Стране восходящего солнца?
Колеса мягко ударились о бетон. Самолет пробежал еще километра полтора по взлетной полосе и замер. Пока пассажиры отстегивали ремни и разбирали багаж с полок, Николас наблюдал за Томкиным. Тот сильно изменился с того момента, когда Николас дал свою страшную клятву. Узнавая Томкина все ближе и ближе, день за днем добиваясь его доверия и дружбы, которыми этот человек одаривал не многих, Николас наконец уяснил, что представлял собой Томкин в действительности.
Это был далеко не монстр, каковым считали его дочери, Жюстин и Гелда. Поначалу Николас хотел даже поделиться своими соображениями на этот счет с Жюстин, но их разговоры неизбежно заканчивались ссорой, и в конце концов он прекратил доказывать ей, что отец ее по-своему любит. Слишком много обид и недоразумений пролегло между двумя этими людьми. Жюстин считала своего отца монстром.
“В одном лишь она оказалась права”, — подумал Николас, спускаясь по трапу. Хотя теперь ему с трудом верилось в то, что Томкин способен на убийство. Но ведь и взлететь так высоко, как взлетел Томкин по социальной лестнице, тоже невозможно, не запачкав крылышек в крови. Сломанные судьбы, банкротства, разрушенные браки — вот какими “тучками” должен был бы сопровождаться этот “полет”.
Томкин был умен и, конечно же, жесток. Иногда он вытворял такое, чего Николас не мог даже предвидеть. И все-таки... Все это никак не вязалось с олимпийским спокойствием убийцы, отнимающего жизнь. Искренняя, хотя и своеобразная любовь к дочерям исключала такую возможность.
И тем не менее Кроукер сумел установить, что именно Рафаэль Томкин отдал приказ своему телохранителю уничтожить Анджелу Дидион. Зачем? Что подтолкнуло его совершить это ужасное злодеяние? Николас не знал ответов на эти вопросы, однако все-таки стремился ответить на них прежде, чем решить — какой кары заслуживает этот могущественный неоднозначный человек. Он хотел знать правду и поэтому дал Томкину отсрочку. Долготерпение Николас впитал с молоком матери. Время виделось ему бурным, непрерывно изменяющим свое направление потоком, хранящим множество тайн, раскрыть которые возможно лишь в назначенный для этого момент. “Переходи вброд...” — как писал Мусаши.