Хаос наступающий
Затем я принялся рассматривать сушу и обнаружил нечто совершенно поразительное: покрывавшие ее растения имели на редкость необыкновенный вид. Я никогда прежде не видел ничего подобного и ни о чем подобном не читал. Вероятно, они были тропического или по крайней мере субтропического происхождения впрочем, мое предположение основывалось главным образом на том, что здесь царила ужасная жара. Некоторые растения чем-то напоминали флору моих родных мест: подобные гибриды могли бы получиться, если бы хорошо известные мне деревья или кустарники перенесли в другой климатический пояс. А вот многочисленные огромные пальмы не были похожи ни на одно известное мне растение. Дом, из которого я только что вышел, был очень невелик не больше коттеджа средних размеров, но выстроен, очевидно, из мрамора, и в каком-то причудливом эклектичном стиле, являвшем собой странную смесь восточных и западных архитектурных концепций. По углам фасада располагались коринфские колонны, а красную черепичную крышу архитектор позаимствовал у китайской пагоды. От двери вглубь берега вела дорожка примерно метровой ширины, посыпанная необыкновенно белым песком и обсаженная величественными пальмами, цветущими деревьями и кустарником неизвестной мне породы. Дорожка постепенно забирала вправо, туда, где море было голубым, а берег белесоватым. Какая-то неведомая сила заставила меня во весь дух броситься бежать по тропинке, словно за мной гнался злой дух из бьющегося позади океана. Дорожка вела вверх по пологому склону, и я быстро поднялся на вершину холма. Оттуда был хорошо виден и мыс, и дом, где я недавно пришел в себя, и черный водоворот за ним, и зеленое море с одной стороны, и синее с другой; а надо всем висело какое-то проклятие, неведомое и невообразимое. Никогда больше не видел я ничего этого, но часто спрашиваю себя...
Бросив прощальный взгляд на берег и океан, я зашагал вперед: моему взору открывались все новые картины.
Как я уже говорил, постепенно удаляясь от кромки воды, дорожка постепенно заворачивала направо. Впереди и немного левее я мог теперь видеть необозримую равнину, простиравшуюся на многие тысячи акров и сплошь покрытую волнующейся массой густой травы, достигавшей высоты человеческого роста. Почти у самого горизонта стояло огромное пальмовое дерево оно зачаровывало меня и необъяснимо влекло к себе. Непостижимость всего увиденного вкупе с чувством облегчения от того, что мне удалось бежать с мыса, где надо мной нависла непосредственная опасность, на время ослабили мою тревогу, но стоило лишь мне остановиться, устало опустившись на дорожку и машинально погрузив руки в теплый беловато-золотистый песок, как меня вновь объял панический страх. К дьявольским ударам прибоя добавилось что-то не менее ужасающее, что-то таившееся в шорохе высокой травы. Я закричал, отчаянной бессвязно: Тигр? Тигр? Это ты, Зверь, ты? Это ты, Зверь, которого я боюсь? В памяти вдруг всплыла прочитанная когда-то давным-давно древняя история о тиграх, только я никак не мог вспомнить имя автора. И все-таки, несмотря на продолжавший мучить меня непередаваемый страх, я вспомнил его. Конечно же это был Редъярд Киплинг; мне даже не показалось странным, что поначалу я отнес его, чуть ли не своего современника, к древним писателям. Мне вдруг нестерпимо захотелось еще раз взглянуть на томик Киплинга с этим рассказом, и я чуть было не отправился назад, в дом на мысу, чтобы отыскать там книгу, но вовремя одумался к тому же мне очень хотелось поскорее добраться до той высокой пальмы.
Не знаю, смог ли бы я противостоять желанию вернуться назад, если бы с неменьшей силой меня не влекла к себе огромная пальма вдали. Этот последний импульс, наконец, возобладал; я покинул песчаную долину и принялся скользить вниз по склону, несмотря на весь тот страх, который внушала мне высокая трава и мысль, что в ней могут быть змеи. Я решил до конца сражаться за свою жизнь и рассудок, чего бы ни стоило мне сопротивление угрозам, таившимся в море или на суше. Однако, поражение в этой борьбе начинало казаться мне неминуемым, и это становилось все яснее и яснее всякий раз, как безумный шорох жуткой травы сливался с удаленными, но все еще отчетливо слышными тревожными ударами огромных волн. Я то и дело останавливался и зажимал уши руками, ища хоть какого-нибудь облегчения, но от этих невыносимых звуков не было спасения. Мне показалось, что прошла целая вечность, пока я добрался до пальмы, так притягивавшей меня к себе, и упал в благословенную тень широких листьев.
Вслед за тем произошло несколько совершенно невероятных событий, поочередно ввергавших меня то в экстаз, то в ужас; я вспоминаю о них с содроганием и не смею предлагать своих толкований. Едва только я заполз под сень пальмовых листьев, как откуда-то сверху, из ветвей, появился младенец такой красоты, какую мне прежде не приходилось видеть. В каких-то лохмотьях, весь запыленный, он все равно выглядел как фавн или полубог; в густой тени мне показалось даже, что от него исходит что-то вроде сияния. Мальчик улыбнулся мне и протянул ручку, но прежде чем я приподнялся с земли, чтобы заговорить с ним, сверху раздалось чудесное сладостное пение; чистые ноты сливались в неземную возвышенную гармонию. Солнце уже зашло и тут я убедился в том, что головку младенца действительно окружает ореол искристого света. Он обратился ко мне мелодичным серебристым голоском; Это конец. Сквозь сумерки спустились они со звезд. Теперь все кончено, мы блаженно почили в Телоэ, что лежит за потоками Аринури . Пока ребенок говорил сквозь листья пальмы на землю опускалось какое-то мягкое сияние, и поднявшись на ноги, я приветствовал тех, кто, как мне было известно, главенствовали среди певцов бога и богиню, ибо смертным не дается такая красота. И они взяли меня за руки и сказали: Идем, дитя, ты слышал голоса. Все будет хорошо. В Телоэ, что лежит за Млечным путем и потоками Аринури, есть города из янтаря и халцедона. Там, над величественными куполами сияет множество неведомых прекрасных светил. В Телоэ под мостами слоновой кости текут реки из жидкого золота, и по ним большие барки держат путь в цветущий Семизвездный Кифарион. В Телоэ и Кифарионе царствуют вечная юность, красота и услады, там слышны только смех, песни и звуки лютни. Одни только боги обитают в Телоэ на Золотой реке, но и ты почишь среди них .
Я зачарованно слушал но вдруг заметил, что вокруг меня все переменилось. Пальма, еще недавно дававшая спасительную тень моему изможденному телу, осталась далеко внизу. Я плыл по воздуху вместе с младенцем и двумя богами, излучавшими прекрасное сияние; нас сопровождал с каждой минутой все возраставший в числе сонм излучавших свет, увенчанных виноградными лозами юношей и дев их лица озаряла радость, легкий ветер раздувал их волосы. Мы медленно поднимались ввысь, словно на крыльях благоуханного воздуха, но воздушная волна, казалось, исходила не от земли, а из золотистой туманности наверху; младенец шептал мне на ухо, что я должен смотреть только на потоки нисходящего света, и не должен оглядываться на мир, который только что покинул. Юноши и девы распевали ямбы и хореи под аккомпанемент лютен, и я чувствовал, что погружаюсь в атмосферу мира и счастья, куда более глубокого, чем я мог представить себе в жизни. Однако в следующую минуту царившую круг меня гармонию грубо нарушил один-единственный звук, переменивший всю мою судьбу и потрясший меня до глубины души. В сладостные мелодии певцов и лютен вторглась, образуя с ними какое-то дьявольски-издевательское созвучие, отвратительная, демоническая пульсация ужасного океана. И как только удары черных волн донесли до моих ушей страшное откровение морей, я забыл о предостережении младенца и посмотрел вниз, на обреченный берег, который, мнилось мне, счастливо и навсегда покинул.
Внизу, сквозь тонкую оболочку атмосферы, был видна ненавистная мне Земля, все так же вращавшаяся, все так же бесконечно вращавшаяся вокруг своей оси со всеми своими злобными, буйными водами, пожирающими дикие берега, швыряющими пену на шаткие бастионы опустошенных городов. В мрачном свете луны мелькали картины, которые я не в силах описать, которые я не в силах забыть: пустыни, покрытые истлевшими трупами, джунгли из руин и разложения на месте оживленных некогда равнин и селений моей родины, водовороты бурлящего океана там, где когда-то вздымались крепкие замки моих предков. Вокруг северного полюса гигантские топи изрыгали из себя зловонные пузыри и облака ядовитых испарений и с бессильной яростью шипели в ожидании натиска вздымавшихся к небу волн, что кружились и бесновались в дрожащих глубинах. Но вот оглушительный взрыв расколол ночь, и опустевшую землю рассекла огнедышащая трещина. Черный океан все пенился, пожирая пустыню по краям, а трещина в центре неумолимо росла.