Крылатая смерть

9 октября. Батта впал в сонливость и уложен в постель. Гамбе же я в течение двух недель вводил трипарсамид и думаю, что он выздоровеет.
25 октября. Батта плох, но Гамба почти здоров.
18 ноября. Вчера умер Батта. В тот же день произошла странная штука, повергнувшая меня в трепет, ибо она напомнила мне о туземных легендах и собственных страхах этого чернокожего. Вернувшись после установления факта смерти в лабораторию, я услышал весьма необычное гудение и биение о стенки в садке номер двенадцать, где содержалась ужалившая его муха. Эта тварь, казалось, вовсе обезумела, но стоило появиться мне, как все прекратилось — она сияла крылышками; сидя на проволочной сетке, и самым странным образом смотрела на меня. Она протягивала через сетку свои лапки, как бы выражая тем полнейшее изумление. Когда же после обеда я вошел сюда вместе с Алленом, муха была уже мертва. Очевидно, после моего ухода она вновь впала в неистовство и буквально выбила из себя жизнь, колотясь о стенки садка.
Чрезвычайно подозрительно, что такая вещь произошла сразу же после смерти Батты. Узнай об этом кто-нибудь из чернокожих, он немедленно отнес бы все случившееся на счет переселения в муху души бедняги покойного. Отправлю-ка своих голубых гибридов в путь пораньше. Если уж на то пошло, их способность убивать, похоже, намного выше, чем у чистых palpalis'ов. Батта умер через три месяца и восемь дней после заражения — но, естественно, всегда нужно учитывать широкий диапазон неопределенности. Я почти сожалею о том, что болезнь Гамбы не могла развиваться дольше.
5 декабря. Строю планы, как лучше доставить моих посланников к Муру. Надо обставить дело таким образом, чтобы у всех сложилось впечатление, что они были отправлены каким-нибудь неизвестным энтомологом, якобы прочитавшим муровских «Двукрылых Центральной и Южной Африки» и полагающим, что автору захочется изучить эту «новую и не поддающуюся определению» разновидность. Следует также присовокупить достаточно твердо обоснованные заверения в том, что голубокрылая муха абсолютно безвредна — здесь можно сослаться на многолетний опыт туземцев. Мур тут же забудет о мерах предосторожности, и одна из мух рано или поздно цапнет его, причем никто даже не сможет сказать, когда именно.
Должен буду положиться на письма моих нью-йоркских друзей — время от времени они еще поминают в них о Муре, — чтобы быть в курсе развития событий, хотя, смею сказать, письмам этим предстоит возвестить о его смерти. Однако мне ни в коем случае не следует проявлять к нему никакого интереса. Мух я пошлю ему по почте во время экспедиции, ибо никто не должен знать времени, когда я сделаю это. Самое лучшее — это взять долгий отпуск для поездки в глубинные районы, отрастить там бороду, а после, приняв вид случайно заехавшего в Укале энтомолога, отправить оттуда посылку и уже без бороды вернуться домой.
12 апреля 1930 года. Возвращение в М'гонгу после долгой экспедиции. Все получилось превосходно, график выдержан с точностью до одного часа. Отправил мух Муру, не оставив никаких следов. 15 декабря, по случаю близкого Рождества, взял отпуск и сразу уехал, прихватив с собой все, что нужно. Устроил очень ловкий почтовый контейнер с отделением для куска зараженного крокодильего мяса — корма для моих посланников. К концу февраля уже отрастил бороду, достаточно густую, чтобы образовался клинышек в духе ван Дейка.
9 марта появился в Укале и отстукал на пишущей машинке торговой фактории письмо доктору Муру. Подписался именем некоего Нэвиля из Уэйланд-Холла — якобы энтомолога из Лондона. Думаю, нашел нужный тон — свой брат, ученый, общие интересы и прочая чепуха в том же духе. Был артистически небрежен в заверениях об «абсолютной безвредности» данных особей. В Укале никто ничего не заподозрил. Едва войдя в буш, сбрил бороду, чтобы ко времени возвращения не бросался в глаза мой незагоревший подбородок. За исключением небольшого заболоченного участка, прошел весь путь без туземных носильщиков — я способен путешествовать с одним рюкзаком за спиной, отлично ориентируясь на местности. Мое счастье, что я привык к подобным странствиям. Долгое свое отсутствие оправдал приступом лихорадки и ошибками в выборе направления при переходе через буш.
Началось самое трудное — чисто в психологическом смысле — время. Мне приходится ожидать известий о Муре, напустив на себя вид полнейшего равнодушия. Конечно, он может и не получить укуса до той самой поры, когда зараза уже утратит силу, но, при его беспечности, я готов поставить сто против одного не в его пользу. Никаких сожалений я не испытываю — после всего, что он причинил мне, он сполна заслужил свое и даже более того.
30 июня 1930 года. Ура! Мой первый ход удался! Только что случайно узнал от Дайсона из Колумбии, что Мур получил из Африки каких-то новых голубокрылых мух и что они чрезвычайно удивили его. Пока ни слова об укусе, но если помнить о врожденной небрежности Мура — а мне ли не помнить об этом? — то можно не сомневаться в том, что это случится очень скоро.
27 августа 1930 года. Письмо от Мортона из Кембриджа. Мур написал ему, что в последнее время испытывает сильную слабость, упоминая при этом о некоем насекомом, укусившем его в шею — мухе из числа тех странных особей, которых он получил посылкой примерно в середине июня. Итак, успех? Видимо, Мур еще не связывает укус с испытываемой им слабостью. Если только все получилось, как надо, то Мур был ужален в самое подходящее время, когда инфекция в насекомом достаточно развилась.
12 сентября 1930 года. Победа! Дайсон извещает, что Мур находится в угрожающем состоянии. Теперь он уже сам прослеживает связь между своим заболеванием и укусом, случившимся около полудня 19 июня, и сильно озабочен схожестью неизвестного вида насекомых с мухой цеце. Пытается связаться с Нэвилем из Уэйланд-Холла, отправившим ему посылку. Из сотни с лишком особей, что я послал ему, живыми до него дошли двадцать пять. К моменту укуса кое-кто из них удрал, но из яиц, отложенных со времени отправления посылки, вылупилось несколько личинок. Как утверждает Дайсон, Мур внимательно следит за их развитием. Когда они созреют, он сумеет, я полагаю, определить их как гибрид мухи цеце и palpalis'а, но теперь это ему не больно-то поможет. Хотя, я думаю, он очень удивится, что голубизна крыльев не перешла по наследству!
8 ноября 1930 года. Письма почти от полудюжины друзей уведомляют меня о серьезной болезни Мура. Сегодня приехал Дайсон. Он говорит, что Мур пребывает в полном недоумении по поводу гибридов, вылупившихся из личинок, и начинает подозревать, что их родители приобрели голубую окраску крыльев искусственным путем. Большую часть времени он теперь вынужден проводить в постели. Никаких упоминаний об использовании трипарсамида.
13 февраля 1931 года. Не так уж все и хорошо! Муру все хуже, и, похоже, он не знает средства для собственного спасения, но, видимо, все же заподозрил меня. В прошлом месяце я получил весьма холодное послание от Мортона, который ничего не сообщает о Муре; а теперь вот и Дайсон пишет — пожалуй, так же сдержанно, — что Мур строит разнообразные предположения о причинах случившегося. Он разыскивает Уэйланд-Холл по телеграфу — ищет в Лондоне, Укале, Найроби, Момбасе и других местах, но, естественно, ничего не находит. По-моему, он поделился с Дайсоном своими подозрениями, но тот пока еще не верит им. Боюсь, что Мортон уже поверил.
Похоже, мне пора начинать подготовку к тому, чтобы удрать отсюда и навсегда замести свои следы. И это конец карьеры, начавшейся столь блестяще! Больше всего в этом виноват Мур — но зато теперь он платит за все с избытком! Верю, что со временем снова вернусь в Южную Африку, а пока буду спокойно откладывать деньги в банке на новое имя — Фредерик Нэсмит Мэйсон из Торонто, Канада, брокер по делам горнорудных имуществ. Узаконю и новый образец личной подписи. Если же особой необходимости исчезать навсегда не будет, я легко смогу перевести средства обратно на свое нынешнее имя.