За гранью времен

Мы имели в своем распоряжении аэроплан, и мой сын Уингейт нередко совершал полеты на разной высоте, пытаясь разглядеть на поверхности песчаной пустыни очертания других разрушенных строений — характерные по форме возвышенности или следы отдельно лежащих блоков. Попытки эти в конечном счете были безрезультатными; иной раз ему казалось, что он заметил нечто существенное, но уже следующий полет полностью менял всю картину -сказывалось постоянное движение песков.
Одно или два из этих его эфемерных открытий произвели на меня странное и неприятное действие. Его описания неких линий и смутных контуров напомнили мне что-то прежде прочитанное или увиденное во сне, но что именно — я так и не смог угадать. Я чувствовал близость страшной разгадки — и, занимаясь своими делами, время от времени украдкой бросал взгляд в сторону уходившей за горизонт бесплодной равнины.
Первая неделя июля принесла множество самых разных эмоций, связанных с дальнейшим продвижением раскопок в севере— восточном направлении. В первую очередь это был страх, но было и любопытство — самым же удивительным был неоднократно повторявшийся эффект узнавания.
Пытаясь отделаться от этих назойливых ощущений, я испробовал все известные мне психологические приемы и средства, но не добился ни малейшего успеха. Меня часто мучила бессоница, которой, впрочем, я был только рад, ибо она укорачивала периоды ставших уже невыносимыми сновидений. Я приобрел привычку совершать по ночам длительные прогулки в пустыне — обычно на север или северо-восток, куда меня, казалось, влекли какие-то таинственные силы. Нередко во время этих прогулок я натыкался на выступающие из земли фрагменты древней кладки. Хотя лежащие на поверхности блоки встречались здесь гораздо реже, чем в месте начала раскопок, я был уверен, что внизу мы найдем их в большом количестве. Здешний ландшафт был не таким ровным, как в районе нашего лагеря, и почти непрерывно дувшие ветры то и дело вносили в него свои изменения, воздвигая или снося песчаные холмы, обнажая одни и скрывая другие обломки каменный зданий.
Сам не знаю почему, я особенно настаивал на переносе раскопок в это место, одновременно втайне опасаясь того, что могло быть здесь обнаружено. Состояние моей нервной системы стремительно ухудшалось, но страшнее всего было то, что я никак не мог выяснить настоящую причину такой перемены. В этом смысле весьма показательной была моя реакция на одну из случайных находок. Произошло это 11 июля, в ясную лунную ночь, когда холодный серебристый свет разливался по гребням песчаных дюн, начисто лишая пейзаж его реального облика. Зайдя в этот раз несколько дальше обычного и собираясь уже поворачивать к лагерю, я заметил впереди огромный камень, явно отличавшийся от всех обнаруженными нами прежде. Руками отгребя с него песок, я нагнулся и внимательно осмотрел находку, добавил к лунной иллюминации свет своего карманного фонаря.
В отличие от других блоков этот имел четкую прямоугольную форму без всяких впадин и выпуклостей и был гораздо темнее цветом. На ощупь он больше напоминал базальт, нежели гранит, песчаник или бетон, до сей поры выступавшие в качестве местного строительного материала.
И вот тут я, словно повинуясь какому-то инстинкту, внезапно поднялся с колен, повернулся и что было сил бросился бежать в сторону лагеря. Это был совершенно бессознательный порыв и, лишь остановившись перед входом в свою палатку, я понял причину столь панического бегства. Необычный темный камень являлся частью того, что я не раз видел в снах и на что порой осторожно намекали самые древние из известных мне мифов. Этот блок некогда лежал в стене одного из базальтовых сооружений, наводивших невыразимый ужас на мифическую Великую Расу — одной из тех высоких слепых башен, которые были оставлены полуматериальными чудовищными тварями, ушедшими в глубь земли, но способными в любой момент прорваться наружу невидимым всесокрушающим ветром. Я не спал до самого утра и лишь с наступлением рассвета осознал всю нелепость случившегося. Стоило ли так пугаться, обнаружив материальное подтверждение своей собственной теории, опиравшейся на древние легенды и сказания. На моем месте всякий другой исследователь был бы, наоборот, воодушевлен и охвачен энтузиазмом.
За завтраком я рассказал остальным о своей находке, после чего в сопровождении Даера, Фриборна, Бойли и Уингейта отправился на то самое место. Здесь, однако, нас ожидало разочарование. Ночной ветер полностью изменил рельеф песчаных холмов, сделав повторные поиски камня практически бесполезными.
 
6
Постепенно я приближаюсь к самой трудной части своего повествования -трудной еще и потому, что я не могу целиком поручиться за реальность изложенных в ней фактов. Временами мне кажется, что все это не было галлюцинацией; но тогда происшедшее со мной приобретают воистину грандиозное значение для всего человечества — именно таким настроениям я и обязан тем, что пишу сейчас этот отчет.
Мой сын — профессиональный психолог, прекрасно осве домленный обо всех связанных с этим делом обстоятельствах — доложен быть первым, кто прочтет и даст оценку моему труду.
Для начала я намерен обрисовать чисто внешнюю сторону происшедшего -так, как она представлялась людям, все это время находившимся в лагере:
В ночь с 17 на 18 июля я лег раньше обычного, но не смог заснуть. Поднявшись около одиннадцати часов, я выбрался из палатки и, как бывало уже не раз, автоматически зашагал в северо— восточном направлении. По выходе из лагеря мне попался навстречу один из наших рабочих, австралиец по имени Таппер. Мы молча кивнули друг другу и разошлись каждый в свою сторону. Небо было чистым от горизонта до горизонта, ущербный месяц разливал по пескам свой зловещий мертвенно-белый свет. Было на удивление тихо — ни одного дуновения ветра не замечалось и после, на протяжении пяти с лишним часов, что подтвердили Таппер и другие не спавшие еще члены экспедиции, которые видели в лунном свете мою фигуру, быстро удалявшуюся на северо-восток по голой песчаной равнине.
В половине четвертого утра яростный порыв ветра обрушился на лагерь, разбудив людей, сорвав и завалив три палатки. Небо по-прежнему было ясным; светила луна. При осмотре палаток обнаружилось мое отсутствие, но, зная о моей привычке прогуливаться по ночам, никто особенно не встревожился. Только трое из наших людей — все трое австралийцы — почувство вали нечто странное и зловещее в окружающей атмосфере.
Маккензи объяснил профессору Фриборну, что страх этот передался людям от рассказов туземцев — последние нередко распространялись о злых ветрах, в ясную погоду проносящихся порой над этими районами пустыни. Ветры, по их словам, вылетали из огромных каменных домов глубоко под землей, где творились невероятные и ужасные вещи.
Около четырех часов буря прекратилась столь же внезапно, как и началась, оставив после себя измененный до неузнаваемости ландшафта. В шестом часу, когда потускневшая луна склонилась к западному горизонту, я наконец появился в лагере — без шляпы и фонаря, в изодранной и грязной одежде. Большинство людей уже вернулись на свои койки, лишь профессор Даер с трубкой в зубах сидел перед входом в палатку. Увидев меня задыхающимся, оборванным, с почти безумным выражением лица, он позвал доктора Бойли и они вдвоем уложили меня в постель. Вскоре к ним присоединился и мой сын, разбуженный всей этой возней; они дружно принялись уговаривать меня успокоиться и попытаться заснуть. Но спать я не мог. Мое психологическое состояние было совершенно необычным — никогда прежде я не испытывал ничего подобного. В конце концов я потребовал, чтобы меня выслушали, и начал сбивчиво и путано описывать все со мной происшедшее.
Я сказал им, что во время прогулки я почувствовал усталость, прилег на песок и незаметно для себя задремал. Тут мне и приснился самый ужасный сон из всех мною виденных за эти годы. Когда же я был разбужен стремительно налетевшим бешеным порывом ветра, мои натянутые до предела нервы не выдержали. Я в панике пустился бежать наугад, не разбирая дороги, запинаясь, падая и разрывая одежду о выступы полузасыпанных песком каменных блоков, в результате чего и приобрел столь плачевный вид. Должно быть, я проспал довольно долго, судя по тому, что сейчас было уже утро.