Из жизни фруктов
— Рассказывай!
— Не хочется отравлять вечер.
— Но я обожаю страшные истории!
— Ничего страшного… я надеюсь.
— Все равно! Признавайся сейчас же!
— Только ты не расстраивайся… На базе идет какая-то проверка. Помнишь, мы там работали, а теперь нас как свидетелей…
— У мамы?
— Да. Следователь не сказал, в чем дело, но какой-то неприятный осадок…
— Ну-у, за маму можно не беспокоиться! — беспечно говорит Лена. — Больших безобразий не допустит. Не забывай, она все-таки генеральша. Она всех держит вот так! — сжимает кулак. — К ней даже иностранцев возят.
* * *На пустых ящиках, валяющихся около одноколейной дороги, проходящей по территории четвертого цеха, размещаются Знаменский, Васькин, Малахов и новая фигура — весовщик Лобов. Это молодой человек из «модерновых». Ухоженный, трезвый, спортивный. Одет элегантно, чего не скрывает наброшенный на плечи рабочий халат. Часы у него, конечно, электронные, курит он «Мальборо», бумаги носит в «дипломате».
Кладовщики и Лобов препираются. Знаменский доволен, что удалось их стравить: в споре проскальзывают интересные детали.
— Просто дурная привычка — за все железные дороги ругать! — с апломбом говорит Лобов.
— Железные, выдержат, — примирительно вставляет Малахов.
Но Васькин мрачен.
— Вас не бить — ни вагона не дождешься! — перекрикивает он шум подходящего состава.
— Ну-ну-ну, я попрошу! — надсаживается и Лобов. — Претензии должны быть обоснованы. Если по воде или самолетом, то при грузе обязательно сопровождающий. Кто в воздухе украдет? Смешно! Но положен конвой. Тогда нам на каждый вагон надо по солдату, а разъезды и сортировочные стеной обнести! Дайте охрану — пожалуйста, спрашивайте. А то чуть что — дорога отвечай!
— Давай не будем! — отмахивается Васькин здоровенной своей пятерней. — Вы за груз не отвечаете. Пломба цела — и привет. Скорей подальше, пока мы внутрь не заглянули!
Состав прошел, но Лобов по инерции все еще кричит:
— А ты, Владимир Тарасыч, очень мечтаешь, чтобы товар пришел целенький?
— Чего мелешь? — огрызается тот.
Лобов взглядывает на Знаменского и спохватывается:
— Нет, разумеется, все заинтересованы в сохранности грузов, Горячимся, потому что болеем за общее дело. Хотя я лично — не материально ответственный, поймите меня правильно. Мое дело взвесить. Однако невольно принимаешь к сердцу. Если глубоко разобраться, Пал Палыч, то корень зла — поставщик.
— Вот это точно! — с воодушевлением подхватывает Васькин.
— Самое удобное — ругать тех, кто отсутствует, — отзывается Пал Палыч.
— Нет, верьте слову, при существующем положении поставщику плевать-расплевать, только бы отгрузить, хоть в поломанный вагон!
— А тара? — гремит Васькин. — Бывает, товар — в одном углу, а доски от ящиков — в другом!
— И вы знаете, почему так?
— Знаю, — кивает Знаменский Лобову. — Убытки оплачивает не отправитель, а получатель.
— Грузит один — платит другой, а дорога, разумеется, виновата, — иронически заканчивает Лобов.
Малахов с искренним сожалением подтверждает:
— Плохо грузят. Сколько влезет. Сколько не жалко. Сколько успели.
— Чаще недогруз или перегруз? — уточняет Знаменский.
— Когда как. Мы держим равнение на середину. Придет, например, вагон по нулям. Значит — килограмм в килограмм. Мы убыль все равно пишем. По норме.
— Все равно пишете? Всегда?
— Да слушайте его! — срывается Васькин. — По нулям! Весы-то не аптечные, железнодорожные весы! Ты скажи, какая у тебя официальная точность? — оборачивается он к Лобову.
— Плюс-минус полтонны на вагон.
— Вот! Стрелки, может, и по нулям, а полтонны нету!
— Ну ладно, кончили общие рассуждения. Вы принесли свою регистрацию грузов, товарищ Лобов?
— Разумеется, — он достает из «дипломата» учетную книгу.
— Откройте двадцать девятое апреля.
Лобов шуршит страницами. Нашел.
— Три вагона, — продолжает Пал Палыч. — Номера триста восемнадцать восемьдесят четырнадцать, триста восемнадцать восемьдесят сорок и триста восемнадцать восемьдесят сорок один.
Лобов просматривает записи.
— Названные вами вагоны не значатся.
— Вернее, у вас не помечены.
— А почему должны быть помечены?
— Потому что двадцать девятого между двенадцатью и часом дня их доставили сюда, на подъездные пути.
Воцаряется неприятная пауза.
— Я попрошу уточнить, откуда сведения.
— От сцепщика, из первых рук. По его, так сказать, наводке я нашел номера в одной из поездных ведомостей.
Еще более неприятная пауза. Малахов растерянно пожимает плечами и что-то бормочет. Лобов начинает усиленно «припоминать».
— А-а… Во-он вы про что… Это знаешь, Владимир Тарасыч, про что — когда дождь шел!
— Ну, допустим, шел, — тянет Васькин, стараясь понять, куда клонит Лобов.
— С утра зарядил, помнишь?
— Ну?
— Этот случай я объясню, Пал Палыч.
— Будет с вашей стороны очень любезно, товарищ Лобов.
— Помнишь, у одного вагона доски немного отошли? — Лобов обращается попеременно то к Васькину, то к Знаменскому. — Я говорю, старый вагон, сыплется уже, а он полез в пузырек — будем, говорит, создавать комиссию, может оказаться недостача.
Васькин сообразил что к чему:
— А-а… Это когда я говорю, вагон дефектный…
— Ну да, я говорю, принимай, а ты говоришь, надо комиссию. — А-а… Ну помню… еще дождь лил…
— С самого утра!
— Очень хорошо, — прерывает их Пал Палыч; на глазах столковались, и ничего не поделаешь. — Кто вошел в комиссию по приемке?
— Да кого я под самый праздник соберу? — бодро отвечает Васькин. — В ливень-то на перроне стоять? Решил, пусть пройдут майские, тогда.
— Так. Груз оставался еще в ведении дороги?
— Нет-нет-нет. Раз мы транспортировали получателю, пломбы целы, претензий к нам нет — уже все. Дальше их забота. — Лобов поводит рукой в сторону Васькина.
— Это ты брось! Я тебе хоть где расписался?!
— Но груз на твоей территории?
— Ничего не значит!
— Нет, Владимир Тарасыч, я попрошу! Очень даже значит!
Между Лобовым и Васькиным опять готова разгореться перепалка, но Знаменский поднимает руку.
— Так или иначе, днем двадцать девятого апреля помидоры существовали. Что же дальше? Их смыло дождем?
— Дальше моя смена кончилась, — говорит Васькин и, не глядя на Малахова, спрашивает: — Вань, ты эти вагоны не комиссовал?
Малахов ошарашен.
— Котя! Мне ж никто ничего! Маневровый, наверно. Подцепил и увез.
— Пустые или полные, Малахов?
Тот в растерянности хлопает глазами.
— Не подходил даже. Не знаю. Другие принимал. Вагонов полно было. А с обеда отпускал. С той стороны. Где автомобильный подъезд.
— Простите, пожалуйста, я, вероятно, уже ничем не могу помочь… В институте сегодня семинар. — Для Лобова настал удобный момент улизнуть, он прощается и спешит прочь.
— Запросто могли груженые увезти, — заявляет между тем Васькин. — Под праздники тут Содом и Гоморра.
— Под праздники — жуть! — поддерживает Малахов.
— А в следующую свою смену вы поинтересовались судьбой вагонов?
— Да ведь это уже после праздников было! — восклицает Васькин. — Голова-то с похмелья… Чего уж там! — Ему ответ кажется вполне исчерпывающим, а разговор законченным.
Знаменский улыбается, вдруг развеселившись.
— Значит, не найти мне тех помидоров? Потерялись, замотались. А?
Кладовщики выжидательно молчат.
— Все-таки попробую. С двадцать восьмого по тридцатое у вас работали студенты. Припоминаете?
— Работали, — согласно кивает Малахов. — Наши грузчики — в складу. Те — снаружи, на погрузке машин.
— Вот и договорились: на погрузке машин.
— Ну и что? — осведомляется Васькин.
— Да ребятам скучно было, решили для развлечения соревноваться — факультет на факультет. Для подведения итогов записывали количество машин. И, представьте себе, их оказалось здорово больше, чем у вас по накладным! Выходит, был лишний «левак».