Свидетель

Скопин достал Пал Палыча междугородным теле­фонным звонком, обстоятельно расспросил, выяснил, что дефицитных лекарств не требуется, что Томин под капельницей без сознания, а Знаменский просто мучает­ся у его одра или в коридоре.
– В таком случае попрошу вас вернуться, у меня запасных игроков нет.
– Я жду, что приедет мать, Вадим Александрович!
– Матери даже не сообщили.
– Почему?!
– Гриппует. Ее все равно не допустят к раненому. Но Кибрит обещали короткий отпуск за свой счет. И род­ственники в Киеве извещены. Жду вас.
Пал Палыч стиснул зубы и пошел к Томину про­щаться.
– Саша, держись! – заклинательно произнес он над землистым лицом. – Не сдавайся. Ты никогда не сдавался. Скоро Зиночка приедет. Ты всем нужен. Ты на этом свете очень нужен!
Тут подняла голову женщина в белом халате и ша­почке, сидевшая возле кровати… и Пал Палыч узнал Багрову. Только сейчас он сообразил, что она постоян­но находилась здесь и держала Томина за руку. Знамен­ский принимал ее за сестру, которая следит за пуль­сом, хотя мог бы догадаться, что этой цели служат точные медицинские приборы, установленные и в но­гах и в изголовье.
– Здравствуйте, – тихонько проронила Багрова.
– Здравствуйте, – так же ответил Пал Палыч, как-то сразу все про нее поняв. – Совсем не отходите?
Она застенчиво улыбнулась.
– Говорят, ему без меня хуже.
– Просто держите за руку?
– Нет… я с ним разговариваю. Иногда шепчу на ухо. Стихи читаю… По-моему, он любит сказки – судя по кардиограмме…
– Считаете, слышит? Без сознания?
– Есть еще подсознание. Вы ведь тоже ему говорили…
– Он выживет! – пообещал ей Пал Палыч.
– Ну конечно! – твердо обнадежила она Знамен­ского.
И тот уехал с отрадным ощущением, что не бросает друга одного…
Теперь Томин долечивался в госпитале, и тут бразды правления забрала Тамара Георгиевна. Задним числом потрясенная случившимся, она готова была бы хоть год держать сына в госпитальных стенах и преувеличивала болезненность его состояния. Томин, естественно, рвался на волю. И на работу.
Врачи занимали среднюю позицию, и пациенту пред­писывалось дважды в день отдыхать в постели, ходить неторопливо и не волноваться.
Перед визитом друзей он как раз «отдыхал», а Тамара Георгиевна читала ему письмо:
– «У нас в Киеве все цветет. Скорей поправляйся и приезжай. Мы тебя крепко обнимаем и целуем. Дядя Петр, Лиза, Соня и Андрей. А Татуся нарисовала для тебя цветочек».
Томин полюбовался детским творчеством.
– Прелестный цветочек. Только… какая это Татуся?
– Боже, что за человек! Родную племянницу не по­мнит! Лизина дочка.
– Да? И сколько ей?
– Уже четыре года.
– А-а, ну успеем познакомиться.
– Уж ты успеешь! К свадьбе ее ты успеешь! Который год не был на родине!
Она прервала свои сетования лишь с появлением Знаменского и Кибрит. Последняя вручила болящему бу­кетик первоцветов.
Томин уткнул в них нос – аромата цветочки не име­ли, но обдавали свежестью. Тамара Георгиевна отправи­лась налить воды в вазочку.
– Она меня сгноит на этой койке! – пожаловался Томин. – Все бока отлежал. Ну садитесь же, рассказывай­те, как там без меня.
– Пропадаем, Саша.
– Ладно, скажите спасибо, что выкарабкался.
– Громадное спасибо, Шурик! Кстати, твой коллега из ОБХСС удрал в экономический институт, в аспи­рантуру.
– Миша Токарев? Ай-я-яй. Вот вам и запасное «То». Надеюсь, теперь вы поняли разницу между «То-карев» и «То-мин»?
– Еще бы! Ждем не дождемся, когда вступишь в строй действующих гигантов.
– Через недельку выйду железно.
– Выйдешь, когда выпишут. – Тамара Георгиевна поставила на тумбочку цветы.
– Ну разумеется, разумеется… Мамуля, дай нам не­много пообщаться.
Та неохотно подчинилась.
– Зина, последите, чтобы он не делал резких движе­ний. И категорически – ничем не волновать. Скоро тебе на процедуру, пойду проверю, все ли в порядке.
Ушла. Пал Палыч посочувствовал:
– Тамара Георгиевна правит железной рукой.
– И не говори! Ее даже главврач боится. Ну, расска­зывайте, рассказывайте!
Тамара Георгиевна на секунду приоткрыла дверь:
– Когда зазвонит будильник, одну таблетку синень­кую, одну желтенькую.
– Мать с Колькой шлют тебе привет. Вот такущей величины, еле донес.
– Мои тоже, Шурик.
– И Петровка, 38, в полном составе.
– Приветы – хорошо, а новости лучше.
– Из новостей есть одна, которая касается Зиночки. В УБХСС пришел начальником отдела один полковник…
Зазвонил будильник. Кибрит вытряхнула из пузырь­ков таблетки.
– Запьешь?
– Я насобачился глотать их так. И как полковник касается Зинаиды?
– Больно впечатляющий полковник. С этакими сталь­ными глазами.
– Хм… Послушай, Зинуля…
Та отмахнулась, вынула номер милицейской газеты «На боевом посту» с портретом молодого мужчины в траурной рамке.
– Хоть и не велено волновать, да все равно узнал бы… Помнишь, было дело об автомобильной аварии? Мы искали пешехода…
– Помню.
– С нами работал инспектор ГАИ Филиппов.
– И его помню.
– Тут указ о его посмертном награждении.
– Ясно… Как?
– Грабители угнали машину… он стал задерживать… их четверо было, – пояснил Пал Палыч.
– Хоть взяли?
– Взяли.
– Спрячьте от мамы, потом прочту… «Милиции за это деньги платят», – зло передразнил он кого-то. – Не платят ей даже близко тех денег, за которые так вот работать! А тем паче собой рисковать. Сколько болванов на свете – просто поразительно!
Тамаре Георгиевне одного взгляда достало, чтобы уяснить ситуацию.
– Ну вот. Уже чем-то расстроили.
– Мама, как не расстроиться, когда в Управление пришел красавец полковник и ухаживает за Зиной! А я валяюсь тут. Кошмар.
– Ладно-ладно… полковник… Будильник звонил?
– Звонил. Съел.
– В процедурной все готово.
Знаменский и Кибрит встали. Томин затосковал:
– Братцы, подождите! Десять минут, не больше. Не поговорили же!
Они, конечно, остались.
– Мама, не поддерживай меня за талию. Я вдесятеро здоровей тебя!
– А ты потихоньку, не на пожар, – уже из коридора донесся обмен репликами.
– Зиночка, с утра я тебя найду?
– Вряд ли.
– Тогда сейчас два слова. Помоги организовать комп­лексную экспертизу. Понадобятся и судебные медики, и трассологи.
– Зачем они тебе?
Пал Палыч изложил суть уличного происшествия.
– Так вот, понимаешь, драка частенько выглядит сумбурно, со стороны не все усмотришь. Обвиняемый, например, говорит, что парень споткнулся и расшиб голову без его помощи. Поэтому, что бы ни рассказывал свидетель, лучше перепроверить.
– И что нужно?
– Во-первых, соотнести рост преступника и постра­давшего…
– Погоди, буду уж сразу записывать. Но ты гово­ришь, единственный свидетель. А сам потерпевший?
– Пока в тяжелом состоянии, допрашивать не разре­шают.
Они еще обсуждали подробности будущей эксперти­зы, когда Томин вернулся.
– Все их процедуры – фигня собачья, – объявил он, уселся на койку и вдруг грустно как-то задумался.
Тамара Георгиевна, поджав губы, удалилась.
– Знаете, братцы, кто меня по-настоящему спас? Одна удивительная сестричка… То есть, конечно, многие выхаживали. И тебе, Зинаида, я не забуду, и другим. Но вот та… а я даже имени не ведаю. Куда-то пропала, когда я совсем в себя пришел. Потом сюда перевезли… Сестер полно, а мне ее не хватает. Это она меня вытащила! В первые дни.
Знаменский с Кибрит украдкой переглянулись: оба подумали о Багровой.
– Шурик, а какая она? – осторожно спросила Зи­ночка.
– Как магнит. Как свет.
И сам себя высмеял:
– Отличный словесный портрет. Объявляется розыск света. Помню только глаза и руки. А во сне вижу отчетливо… Как полагаете, можно влюбиться в состоянии клини­ческой смерти?
– Поскольку до того у тебя свободной минуты не было, то ты и воспользовался, – внешне весело выска­зался Пал Палыч.