Хмельницкий.

Хмельницкий и впрямь собирался рассказать вельможе Даниловичу о недовольстве выписчиков из реестра, принимающем угрожающий характер. Ведь из-за этого и начинаются ежегодные бунты в староствах.
Оказавшись в окружении обозленных крестьян, Хмельницкий даже пожалел о том, что с ним нет Яцка.
Правда, его выручали женщины — умная Матрена и особенно Мелашка. Она умела так успокоить косарей, расхваливая Хмельницкого — урядника Чигиринского староства, где людей не притесняют, что они от угроз переходили к просьбам. Даже Зиновий вмешивался в разговор, поглядывая на изможденных, одетых в длинные, грязные от пота и пыли сорочки подростков, подходивших к ним с граблями в руках. Простота и обходительность сына урядника, так ясно выступавшие в обращении с крестьянскими детьми, согревали сердца и души изнуренных работой родителей. И они доверчивее относились к обещаниям пана урядника.
Хмельницкий, озабоченный, изнемогший под палящими лучами солнца, только под вечер въехал в предместье города Корсуня. Женщины устали от верховой езды, выбились из сил кони. Остановились возле перелеска, расседлали лошадей, пустив их попастись, и расположились на отдых. А сам Хмельницкий поехал в староство, чтобы раздобыть телегу. У него отлегло от сердца: ведь в городе нечего бояться нападения крестьян, возмущенных притеснениями шляхтичей. Подстаросты сейчас нет в городе, он уехал в Чигирин. Солнце уже было на закате, на дорогу легли длинные тени от деревьев, дышать стало легче.
Спустившись с пригорка, Хмельницкий заметил возле моста через Рось группу людей и остановился. Впереди как на ладони на противоположном берегу Роси возвышался Корсунский замок, мимо него через парк протянулась дорога в город.
«Здесь и заночуем…» — подумал Хмельницкий, решив покончить на сегодня со всеми своими хлопотами.
— Стой, пан военный! — вдруг услышал он не совсем дружелюбный оклик. — Через мост проезда нет.
— Как это — нет проезда!.. — возмущенно произнес Хмельницкий, натягивая поводья.
Только сейчас он заметил, что и в самом деле вместо моста через Рось в ее самом узком месте были проложены мостки для пешеходов. На этих мостках не разминуться. Возмущение постепенно проходило.
— Что, наводнением снесло мост? — совсем спокойно спросил Хмельницкий.
Несколько мужиков плотным кольцом обступили всадника. В устремленных на него глазах Хмельницкий прочел такую же ненависть, как и у работающих на полях смелянцев. Невольно он резко обернулся и посмотрел назад, подумав о семье и казаках, оставшихся у леса.
— Хлопцы, за ним едет отряд! — крикнул мужчина, стоявший крайним и первым бросился в ту сторону, откуда приехал Хмельницкий, приказав на ходу: — Задержи, Сидор, этого шляхтича, а вы… за мной!
— Что вам нужно от меня, панове казаки? Там осталась лишь моя семья. В чем дело?
Тон Хмельницкого и его вежливое обращение заставили призадуматься корсунцев. Их старший остановился и снова подъехал к уряднику.
— Семья? Зачем это семья прибыла в Корсунь и откуда? — допытывался он, внимательно присматриваясь к Хмельницкому. И тут же добавил: — А оружие прошу сдать мне, так будет спокойнее.
Хмельницкий оказался в затруднительном положении. Ни сдать оружие — значит подвергнуть себя опасности столкновения с полутора десятком людей. У большинства из них висели сабли на боку, у некоторых за поясами торчали пистоли. Кое-кто уже схватился за саблю… Но отдать оружие… а потом, может быть, и коня…
— Не могу понять, панове казаки, — снова вежливо обратился он к воинственно настроенным корсунцам. — Как будто я и не крымский татарин, не налетчик какой-нибудь. Еду из Чигирина… убежал от шляхтича-пацификатора. К старосте вашему, пану Даниловичу, хочу обратиться с личной жалобой… а также замолвить слово и за посполитых. Если вы казаки, так зачем вам обезоруживать меня? Если я попал к… Что же, берите оружие, я ношу его не для того, чтобы сносить головы православным людям… — И, опустив поводья, он стал отстегивать саблю.
— Не торопись, Сидор, — посоветовал кто-то. — Не всегда тот пан, кто носит жупан. Надо разобраться.
— Добро. Пускай пан оставит оружие при себе, — согласился старший. — Только старосты сейчас нету в Корсуне. А эти панские шкуродеры тоже разбежались, вопя «караул», хотя мы их, клянусь богом, даже пальцем не тронули…
Хмельницкий пристегнул саблю и соскочил с коня. Кто-то взял его коня под уздцы, Хмельницкий расценил это как знак уважения, он отпустил поводья, поправил пояс. Из разговора выяснилось, что корсунские мещане отказались чинить мосты за свой счет.
— Это настоящий грабеж, уважаемый пан, — объяснил Хмельницкому старший. — Люди ему пашут и сеют, да еще и чинш [22] оплачивают… А за что, спрашивается, посудите сами? Наверное, за то, что мы живем и дышим, не торопимся стать отступниками, униатами. Верно я говорю, уважаемый пан?
— Так вы можете пожаловаться пану… — попытался было Хмельницкий закончить этот неприятный разговор.
Солнце тем временем опускалось все ниже и ниже. Скоро и вечер наступит. А голодная семья ждет его у леса. Но несколько человек, перебивая друг друга, с возмущением стали рассказывать, как урядники староства издеваются над мещанами, преследуют их за то, что они не хотят чинить мосты на собственные средства. Один мещанин умер от побоев, а четверых, в том числе и самого искусного в Корсуне кузнеца, забрали в замок, а там, должно быть, пытают. Человек десять мужчин и женщин тяжело ранены.
— И казаки теперь, уважаемый пан, взялись сами хозяйничать в городе. Урядники удрали в замок, а двое из них лежат связанными в магистрате. Мы вот охраняем тут, а братья казаки хотят ворваться в замок, чтобы освободить задержанных мещан и казацкого кузнеца, если они еще живы…
Хмельницкий только разводил руками. Потом он сообразил, что сейчас может помочь обеим сторонам.
— Постойте, панове казаки, — дружелюбно предложил он. — Я мог бы убедить здешних панов урядников не причинять зла кузнецу и мещанам. Понятно, погорячились люди, защищая собственное добро. Наказывать за это — значит толкать людей на бунт!..
— А кто ответит за умершего? — спросил пожилой казак, которого звали Сидором.
Его поддержали еще несколько человек. Снова раздались возмущенные голоса, как и в первые минуты встречи.
— Закон, карающий за убийство человека, должен быть единым в государстве, — неожиданно для самого себя высказал Хмельницкий услышанную им только сегодня из уст Яцка мысль, с которой он был не вполне согласен. Хмельницкий даже удивился, что при данных обстоятельствах она была повторена им вполне чистосердечно, без малейшего раскаяния.
Раздались возгласы: «Верно!», «Единый закон!», «К ответу!»… Тревога охватила Хмельницкого, так внезапно поддержавшего справедливые требования взбунтовавшихся корсунцев.
Никто из присутствующих не заметил, что сразу после того, как Хмельницкий соскочил с седла, к толпе тихонько подъехал на своем небольшом карем жеребчике Зиновий. Все были так возбуждены, что не слышали, как он сошел с коня и поставил его рядом с отцовским. Только после того, как казаки успокоились, одобрив суждение Хмельницкого о законе, а жеребчик Богдана, играя, укусил отцовского коня ниже колена и тот заржал, — все оглянулись и увидели подростка.
— Сынок? — спросил кто-то.
В первое мгновение Хмельницкого рассердило, что сын слышал весь этот разговор. И в то же время его сердце наполнилось отцовской гордостью. При других обстоятельствах он накричал бы на Зиновия, отругал как следует, но сейчас не стал этого делать. А сын не скрывал восхищения своим отцом и, высоко подняв голову, разглядывал казаков. Лучи заходящего солнца отражались в его глазах, и они не по-детски горели, как у орленка, который впервые силится расправить крылья и вылететь из гнезда следом за отцом.
— Да, это мой… Зиновий-Богдан! — произнес Хмельницкий, не удержавшись, чтобы не похвастаться новым, таким благозвучным именем своего сына. — Почему же ты не остался вместе с матерью? Не отдохнул? — спросил он Зиновия.