Хрустальная пробка

— Он страдает невинно.
Но час пробил. Приготовления закончились. Процессия двинулась.
Обе группы соединились в коридоре.
Вошери, увидев Жильбера, крикнул:
— Что, малыш, патрон-то нас бросил?
И прибавил фразу, которую никто, кроме Прасвилля, не понял:
— Он, конечно, получше использует хрустальную пробку.
Процессия спустилась по лестницам; у канцелярии остановились, чтобы выполнить необходимые формальности. Шли двором. Ужасное, бесконечное шествие…
И вдруг в открытые настежь ворота мелькнул слабый свет дня, дождь, улица, очертания домов, а вдали рокот голосов на фоне ужасающей тишины.
Двинулись вдоль стен, до угла бульвара.
Прошли еще несколько шагов… Вошери подался назад. Он увидел!
Жильбер плелся, опустив голову, поддерживаемый помощником и священником, который давал ему целовать распятие.
Гильотина была перед ними.
— Нет, нет, — сопротивлялся Жильбер. — Я не убил, я не хочу… не хочу. Помогите. Помогите.
Глас вопиющего в пустыне.
По знаку, данному палачом, Вошери схватили, приподняли и потащили почти бегом.
Тут произошло нечто поразительное: вдруг раздался выстрел из дома напротив.
Помощники остановились.
Ноша стала в их руках сгибаться.
— Что такое? Что с ними? — посыпались вопросы.
— Он ранен.
Кровь появилась на лбу Вошери и стекала на лицо.
Он заговаривался:
— Есть… спасибо, патрон, спасибо… теперь не срежут голову, вот-то спасибо! Ах, шикарно, черт…
— Пусть покончат с ним! Отнести его туда, — произнес кто-то посреди всеобщей сумятицы.
— Да ведь он умер.
— Идите же, пусть заканчивают казнь.
В маленькой кучке чиновников, агентов и судейских смятение было полное. Каждый распоряжался.
— Надо исполнить приговор… Правосудие выше всего… Никто не имеет права отменить… Это трусость… Пусть казнят.
— Но он умер.
— Ничего не значит… Постановления суда должны исполняться.
— Продолжать казнь.
Священник протестовал. Двое агентов и двое охранников стерегли Жильбера. Помощники же опять взялись за труп и несли его к гильотине.
— Да ну же, скорее, — кричал палач хриплым голосом. — Теперь другого. Поспешите…
Он не докончил. Раздался второй выстрел. Он закачался и упал со стоном:
— Ничего… ранено плечо… Продолжайте! Очередь второго…
Но помощники уже разбежались. Вокруг гильотины образовалась пустота. Префект полиции не растерялся: громким голосом скомандовал он своим людям и стал оттеснять к тюрьме судейских чиновников, осужденного, священника.
Тем временем, не думая об опасности, отряд агентов, инспекторов и солдат бросился к маленькому трехэтажному дому старинной постройки, на первом этаже которого помещались две лавочки. После первого же выстрела кто-то заметил на втором этаже человека с еще дымящимся ружьем в руках. В него выстрелили, но не попали, а он, взобравшись на стол, взял на прицел второй раз, выстрелил и скрылся.
Внизу в это время стали ломать дверь, которая скоро поддалась, и бросились к лестнице, но тут же натолкнулись на препятствие. На первом этаже был навален разный хлам, кресла, кровати, настоящие баррикады. Чтобы разобрать их и пробраться вверх, нападающим пришлось потратить целых пять минут. Этого времени оказалось достаточно, чтобы преследование потеряло смысл. Уже будучи на втором этаже, они услышали голос сверху:
— Сюда, друзья! Еще восемнадцать ступеней. Тысячу извинений за причиненное беспокойство.
Живо поднялись они по этим восемнадцати ступенькам. Выше над третьим этажом находился чердак, в который попадали только с помощью приставной лестницы и через окно. Но беглец успел захватить с собой лестницу, а окно захлопнуть.
Неслыханное по дерзости дело это подняло живейшие толки в обществе. Газеты посвящали ему целые номера. Продавцы выкрикивали подробности. Столица интересовалась им.
Но своего апогея волнение достигло в префектуре. Телефонные звонки, депеши, посыльные сменяли друг друга.
В одиннадцать часов утра в кабинете у префекта полиции состоялось заседание в присутствии Прасвилля. Доклад делал начальник охраны.
Дело представлялось в таком виде.
Накануне, около полуночи, кто-то позвонил у дома на бульваре Араго. Привратница, спавшая в помещении первого этажа, позади лавочки, открыла ворота. Неизвестный постучал в ее дверь, сказав, что послан полицией с поручением относительно завтрашней казни. Как только она вышла к нему, он схватил ее, заткнул рот тряпкой и связал.
Через десять минут господин и дама, жившие на первом этаже и возвращавшиеся домой, были схвачены тем же субъектом и заперты в пустые лавки. Жилец из третьего этажа испытал ту же судьбу, только у себя дома, в собственной комнате.
Неизвестный же, уверенный в своей безнаказанности, расположился на третьем этаже в никем не занятой комнате.
Теперь он был хозяином дома.
— Ну вот, — сказал префект полиции с горьким смехом. — Задумано недурно. Меня удивляет только, что ему удалось так легко бежать.
— Прошу заметить, господин префект, что единственный обитатель этого дома имел в своем распоряжении для подготовки бегства время с часу до пяти дня.
— И это бегство совершилось по крышам. В этой местности дома соседней улицы близко расположены друг к другу, так что расстояние между крышами не превышает трех метров при разности уровней в один метр.
— Ну и?
— Ну, а наш неизвестный унес с собой лестницу, которая и послужила ему мостиком. Укрывшись за какой-нибудь пристройкой, он высмотрел оттуда через слуховое окно пустой дом на улице Гласьер, спустился в него и спокойно вышел, заложив руки в карманы. Таким образом заранее подготовленное бегство произошло без всяких осложнений.
— Но ведь вы же приняли необходимые меры?
— Как было предписано вами, господин префект полиции. Мои агенты обыскивали вчера в продолжение трех часов дома с целью разузнать, нет ли там кого-нибудь подозрительного. Когда они выходили из последнего дома, я велел поставить заграждения на улицах. Вот в этот-то промежуток времени неизвестный и мог проскользнуть.
— Ну, и разумеется, вы не сомневаетесь, что неизвестный это — Арсен Люпен?
— Без всякого сомнения. Во-первых, дело касалось его товарищей. А кроме того… кроме того… никто другой, кроме Арсена Люпена, не мог бы с такой дерзостью выполнить свой замысел.
— Но в таком случае, — прошептал префект и затем обратился к Прасвиллю:
— В таком случае, господин Прасвилль, субъект, о котором вы мне говорили, которого вместе с начальником охраны вы взяли со вчерашнего вечера под надзор в его квартире на площади Клини, значит, тот субъект не Арсен Люпен?
— Я утверждаю все-таки, господин префект полиции, что это Арсен Люпен.
— Так его не арестовали, раз он вышел сегодня ночью из своего дома?
— Он не вышел из своего дома.
— Ну знаете, это что-то уж слишком сложно…
— Очень просто, господин префект. В доме на площади Клини, как и во всех домах, служащих Арсену Люпену, имеется два выхода.
— А вы этого не знали?
— Я только что узнал об этом, осматривая его квартиру.
— Там никого не было?
— Никого. Сегодня утром его слуга Ахил увез даму, которая проживала у Люпена.
— Как ее зовут?
— Не знаю, — ответил Прасвилль после минутного колебания.
— Известно ли вам, под каким именем проживал Люпен?
— Под именем господина Николь, профессора словесности. Вот его визитная карточка.
Не успел он докончить фразу, как швейцар доложил префекту полиции, что его немедленно требуют в Елисейский Дворец, куда уже прибыл президент совета.
— Сейчас отправляюсь, — и прибавил сквозь зубы: — Сейчас решится судьба Жильбера.
Прасвилль бросил как бы невзначай:
— Как вы думаете, его помилуют?
— Ни в коем случае. После сегодняшнего приключения это было бы неслыханно. Завтра же Жильбер расплатится за свои грехи.
В это время швейцар подал Прасвиллю визитную карточку. Тот, посмотрев на нее, задрожал и прошептал: