Башня Постоянства

Маркиза вновь, на этот раз неодобрительно, пока­чала головой.
– Стало быть, вы хотите получить от Его Величе­ства разрешение на освобождение узников, которых вы уже освободили… – сказала она. – А хорошо ли вам из­вестно, что это означает?
– Ренет!.. Мне хорошо известно, что вы можете добиться от короля всего, чего только пожелаете! – ответил он.
Маркиза вновь тихо и коротко рассмеялась:
– Разумеется, мой друг. Но вы забываете, что мне самой никак не удается получить абсолюцию. Не могу же я в такой момент ходатайствовать перед Его Вели­чеством об освобождении еретиков!
Он вдруг ощутил острую, непобедимую неприязнь к ее религиозным устремлениям. Перед ним опять со­вершенно неожиданно возник образ Марии Дюран. Две веры, разные, как день и ночь, представились ему в сво­ем непримиримом противоречии: там – тихая жертвен­ность кроткой, почти радостной примиренности с от­сутствием какого бы то ни было церковного утешения, здесь – прихоть честолюбивой, тщеславной женщины, стремящейся добиться признания Церкви как некоего особенно изысканного украшения. Герцог несколько мгновений боролся с соблазном отказаться от посред­ничества своей подруги. Но он не мог себе этого позво­лить – дело его было слишком важным и безотлагатель­ным!
– Ренет, – вновь заговорил он с волнением, – если вы не поможете мне, мой юный подданный – погиб!.. Ведь не станете же вы требовать от меня, чтобы я взял свое честное слово обратно!
Тем временем маркиза оправилась от своего испуга.
– Успокойтесь, герцог, – ответила она. – Аудиен­ции у короля я сейчас обещать не могу, но все же поста­раюсь вам помочь: ступайте от моего имени к отцу Ларошу и расскажите ему, ничего не утаивая, обо всем, что произошло в Эг-Морте. Если кто-то и может сейчас ула­дить ваше дело с самим королем, так это он. И поторо­питесь, пока дело не получило огласки!
Герцог поднялся. Он теперь и в самом деле почув­ствовал какое-то странное облегчение оттого, что мар­киза отказалась выступить в роли посредника между ним и королем, хотя по отношению к патеру он тоже испытывал внутреннее сопротивление. Ибо тот принад­лежал к ордену иезуитов, который был не только ярым противником его друзей-философов, но и прославил­ся как враг гугенотов. Однако выбора не было.
Он отправился к патеру. Тот принял гостя со свет­ской любезностью, ничуть не удивившись его визиту. Герцог вручил ему записку, написанную маркизой в знак того, что это и ее просьба. Патер сломал печать и при­нялся читать вполголоса:
– «Движимая глубокой заботой о сохранении на­шей священной веры и безмерно благодарная судьбе за возможность оказать хотя бы маленькую услугу Свя­той Церкви…»
Патер прервал чтение и звонко рассмеялся.
Узнаю маркизу! Ах, как это на нее похоже! – вос­кликнул он с искренним весельем. Казалось, он тем са­мым хотел сказать: опять она пытается меня провести! Потом, уже молча дочитав послание до конца, произ­нес: – Вы и в самом деле оказались в весьма затрудни­тельном положении, дорогой герцог. Неужели госпо­жа маркиза так и не смогла вам ничего пообещать?
– Она обещала мне вашу помощь, и ничего более, – отвечал герцог несколько раздраженно.
По лицу патера скользнула полуироническая-по­луснисходительная улыбка. Это было еще молодое лицо с мужественными, но необыкновенно суровыми чертами, так что лицо это, несмотря на всю показную непосредственность, казалось почти непроницаемым.
– Да, маркиза, маркиза… – произнес он со вздо­хом. – Уж если она что-то задумала, то ни за что не от­ступится от своего желания.
Так и не дождавшись объяснения этой мысли, гер­цог тем не менее пришел к убеждению, что его покро­вительница посредством той миссии, которую словно ненароком возложила на него, хотела добиться от па­тера все той же пресловутой абсолюции и что патер это прекрасно понял, хотя и не проронил об этом ни слова.
– Вы ведь и сами испытываете определенную при­верженность к протестантской вере, не правда ли, гер­цог?
– Нет, нисколько, я – атеист. Но, благодаря узни­кам Эг-Морта, у меня открылись глаза на истинную веру, – ответил герцог. Несмотря на щекотливость сво его положения, он почувствовал острое желание уяз­вить этого иезуита, подчеркнув стойкость еретиков.
Патер прекрасно расслышал в его словах вызов, но продолжал сохранять невозмутимое спокойствие.
– И что же именно гласит приказ, оставленный вами в Эг-Морте? – деловито поинтересовался он.
Герцогу очень хотелось сорвать с этого иезуита маску радушной любезности.
– Я как наместник короля приказал немедленно освободить несчастных узников, – заявил он высокомер­но. Он не смог удержаться от того, чтобы еще раз ощу­тить триумф своего могущества.
Но патер не доставил ему удовольствия, ужаснув­шись его смелости, как это сделала маркиза.
– Понимаю вас, герцог, – молвил он одобритель­но. – С точки зрения гуманности совершенно с вами согласен. Мы, иезуиты, – продолжал он с тонкой улыб­кой, – тоже в конце концов извлекли полезные выво­ды из наблюдений за развитием духа. Этот рациона­лизм, каким бы роковым ни оказалось его влияние на религию, должен был наступить: сама религия не смог­ла совладать с фанатизмом.
Герцог уже не знал, чему удивляться. Между тем патер продолжал все более непринужденно:
– Я с искренним уважением отношусь к отданно­му вами в Эг-Морте приказу, герцог, однако, согласи­тесь, он не должен был приводиться в исполнение, так как не был подкреплен королевской грамотой.
– И тем не менее он был приведен в исполнение, – произнес герцог с нажимом. Он испытывал растущее удовлетворение от того, что не отрекся от своего по­ступка, и продолжал наслаждаться своим триумфом. – Молодой комендант, конечно же, исполнил приказ, за­ручившись лишь моим словом, что получит грамоту задним числом.
– А вы уверены в том, что аудиенция у короля при­несет вам желаемый результат и вы получите грамо­ту? – спросил патер.
– Почему бы и нет! – Герцог упрямо вскинул под­бородок. – Король ведь не ханжа… – Он намеренно выбрал это оскорбительное для Церкви слово, однако патер и его равнодушно пропустил мимо ушей и даже повторил:
– Да, король не ханжа. Но он связан определенны­ми религиозными обязательствами: присяга короля обязывает его к искоренению ереси. Вы забываете, гер­цог, что, покровительствуя ее сторонникам, вы восста­ете не столько против Церкви, сколько против госу­дарственной власти, которой нужен единомыслящий народ. – Он помедлил немного и продолжал: – Как я уже сказал, вы попали в весьма затруднительное поло­жение, дорогой герцог, – меня сейчас больше волнует не участь молодого коменданта, а ваша собственная участь: комендант, в конце концов, выполнял приказ своего начальника, вы же, по сути, нарушили приказ вашего начальника. Боюсь, что вам грозит суд.
У герцога при этих словах патера появилось чув­ство, будто его совершенно неожиданно втолкнули в кромешную тьму некоего пространства, из которого нет пути обратно и о зловещем существовании которого он до этой минуты сознательно не желал думать. Все это время он беспокоился лишь о своем юном подданном, полагая себя в полной безопасности благодаря своему имени и исключительному положению. И вот шутли­вые слова маркизы: «Вы что же, решили сами пере­браться в тюрьму Эг-Морта?» – обернулись для него ужасной реальностью.
Герцог Бово отнюдь не был героем по натуре, он был тонким аристократом, привыкшим к иносказательно­му языку царедворцев и прекрасным, возвышенным иде­алам своих философов; он всегда служил лишь успеху и предпочитал жизнь своего привилегированного клас­са каким бы то ни было, даже самым ничтожным жерт­вам. При мысли о том, на что намекнул патер, он испы­тал ужас, подобный тому, который испытал перед лицом страданий узницы Марии Дюран, только теперь этот ужас адресован был ему самому и его собственной судь­бе! Он знал, что обозначенная патером возможность пе­чального исхода имела под собой совершенно реальную почву: ведь несколько лет тому назад уже как будто был случай, когда перед судом предстали дворяне, уличен­ные в том, что слушали протестантскую проповедь. И если его положение избавит его от участи раба на гале­рах, то заточения – в Венсеннский замок, а может быть, в Безансон или и в самом деле в ту Башню Постоянства – ему вряд ли удастся избежать! И он сам это чувство­вал еще до разговора с патером, однако прогонял мысли об этом. И вот, похоже, его жизнь, еще вчера озаренная блеском Версаля, уподобляется унылому пейзажу Эг-Морта, так испугавшему его. Он вновь увидел перед со­бой этот пейзаж в его невыразимо тоскливой безбреж­ности, покрытый солью засохших слез моря, которое все отступало и отступало от берега в свою собственную недосягаемую свободу! Да, посещение тюремной баш­ни в Эг-Морте и в самом деле стало для него дорогой в иной мир, из которого нет пути обратно.