Странники между мирами

— Наш тоже, — сказал Роол. Но теперь он держался немного иначе. Эта перемена в поведении была едва уловимой, и все же Эгрей почувствовал ее.
Он с любопытством глянул на хозяина усадьбы. Забавный человек, оказывается. А с виду — не скажешь. Обычный землевладелец очень средней руки. Даже, если будет позволено подобное выражение, мелкой руки. Но и у него есть какая-то тайна.
Собственная. Очень маленькая.
Интересно, допустимо ли такое выражение — «тайна средней руки»?
Эгрей устало улыбнулся, и Роол тотчас чутко отозвался на эту улыбку:
— Вы, должно быть, утомлены.
— Не хотелось признаваться в этом перед штатским, но... вы правы! — Эгрей засмеялся, однако смех его прозвучал через силу.
Он и вправду сильно вымотался за последнюю неделю. Обстановка в этой усадьбе расслабляющая. Будь здесь так же, как и везде, Эгрей, возможно, не заметил бы, что растратил почти все свои силы.
— В любом случае, подводы будут готовы только завтра, — хлопотал Роол. Его внезапная заботливость выглядела неестественной, однако Эгрей не дал себе труда задуматься над этим странным обстоятельством. Он знал, что в присутствии военных многие люди начинают вести себя странно — иногда вызывающе, иногда запанибратски, чаще всего — заискивающе; так почему же Роол должен быть исключением?
— Если уж мне предстоит остаться здесь на ночлег, то будьте настолько добры и подскажите, у кого лучше остановиться, — сказал Эгрей вялым тоном.
— Разумеется, у нас! — Роол энергично взмахнул рукой, словно в восторге от того, что ему выпало такое счастье: приютить у себя провиантмейстера армии Ларренса. — Неужто вы полагаете, что я вас вот так запросто отпущу? Отдам на растерзание местным бабенкам? Нет и нет! Вы даже не представляете себе, какой ужас — наши провинциальные красотки. Если не считать того, что они страшно глупы...
Эгрей ухмыльнулся.
— А вы представить себе не можете, до какой степени я равнодушен к красоткам, что провинциальным, что к столичным, — отозвался он. — Сам иногда удивляюсь. Солдату положено гоняться за курами и девками, а я только и делаю, что проверяю сметы, подписываю счета и прикладываю печать ее величества к бумагам о поставках в армию...
— Вероятно, чернила так действуют, — согласился Роол. — А от одного вида печати должно, по идее, пропадать всякое желание бежать на сеновал и валяться там с пышногрудым созданием...
— По идее, — сказал Эгрей. — Вопрос теперь только в том, по чьей идее. — Он зевнул, запоздало прикрыл рот ладонью и засмеялся. — Ведите меня на свой сеновал! — попросил он. — Иначе я засну прямо в вашем кабинете.
* * *
Комнату, предоставленную ему Роолом, Эгрей как следует рассмотрел только на следующее утро. Это был небольшой покойчик на втором этаже — в стороне от помещений, занимаемых семьей (теперь Эгрей отчетливо слышал женский голос и детский лепет, однако ни жену Роола, ни его ребенка — или детей — так и не увидел). Окна покойчика выходили на восток, и Эгрея разбудило веселое раннее солнце.
Он открыл глаза, не спеша покидать постель. Почему-то ему подумалось, что прежде эта комната принадлежала ребенку. Не теперешнему — нет, какому-то давнему. Ребенку, которым никогда не был Эгрей.
Здесь даже сохранилось нечто от детской. Обычное дело — вот уж чему Эгрей ничуть не удивился. Комната, которая когда-то служила детской, навсегда сохраняет некую особенную атмосферу. Ни война, ни вдруг наступившая нищета, ни — о ужас! — зрелые лета ее нынешнего обитателя не в состоянии убить неповторимый аромат невинности.
Вставать и начинать новый день не хотелось. В кои-то веки выдалась возможность украсть у жизни хоть полчаса. Поваляться под ветхим шелковым одеялом, особенно нежным в прикосновении к коже, последить за тем, как солнечный луч начал свое потаенное путешествие по стене.
В отличие от очень многих Эгрей превосходно чувствовал «потолок» собственных возможностей. Его угнетало это. Слишком низко. Как будто некто злой — судьба, наследственность, унизительная бедность и зависимое положение, отравившие ему детство и раннюю юность, — поставил ограничитель: выше, Эгрей, тебе не прыгнуть, даже и не пытайся — только понапрасну голову расшибешь!
Счастливые люди этой планки над своей макушкой попросту не ощущают. Рвутся куда-то, лезут. Некоторым даже удается, хотя бы на время. Неведение — большая сила. Эгрей со своим ясным взглядом на вещи был лишен даже слабенького утешения, которое иные черпают в иллюзиях.
В такие минуты, как эта, он ненавидел своего отца, бедняка, неудачника, покорного адепта учения «Будь-Честным-И-Много-Много-Много...-Много-Трудись!»
Не был бы таким занудой, давно бы добился своего нынешнего положения — управляющего в крупном поместье. Всего-то и требовалось — кое-где кое-что вовремя сказать, кое на что намекнуть, кое на что удачно закрыть глаза...
Слишком поздно.
Теперь и Эгрей выбьется в люди только к сорокалетнему возрасту. Если, конечно, не погибнет на войне.
Разумеется, героическая гибель на поле брани совершенно не входила в планы Эгрея. Но нельзя исключать глупых случайностей. На то они и глупые, что вмешиваются в точные расчеты умных людей. В этом их непобедимая сила.
Эгрей потянулся, чувствуя не без досады, как разрушается хрупкое, блаженное состояние беззаботного утра. Несколько украденных минут чужого детства миновали.
Пора было вставать и приниматься за дела.
Когда он заканчивал одеваться, к нему явился хозяин дома. По-прежнему предупредительный и как-то особенно заинтересованный в Эгрее. «Должно быть, хочет, чтобы я предоставил герцогу Ларренсу положительный отзыв о нем, — подумал Эгрей, искоса поглядывая на Роола. — Что ж, вероятно, у него на то имеются собственные причины. Мне они, по правде говоря, абсолютно неинтересны».
— Вижу, вы готовы, — вместо приветствия произнес Роол.
— Вы ведь ранняя пташка? — отозвался Эгрей.
— Как все скромные сельские жители, — молвил Роол.
— Нам, бедным горожанам, выбирать не приходится. Наш удел — подстраиваться, — сказал Эгрей.
— Не прибедняйтесь! — засмеялся Роол.
— Скажите, — неожиданно для самого себя спросил Эгрей, — чья это комната? Это ведь детская?
— Угадали. — Роол улыбнулся чуть печально и в то же время со странным удовлетворением. — Когда-то это была детская. А потом, если позволительно подобное выражение, — «подростковая».
— Ваша?
— Нет, — покачал головой Роол. — Моей сестры. Видите рисунки на стенах?
Эгрей подошел к нескольким картинкам в тонких деревянных рамках — явно самодельных — и всмотрелся повнимательнее. Их создала рука совсем юного существа, обладавшего живым воображением, но совершенно лишенного навыков рисования. Талантик — так себе, определил Эгрей. Вот у Фейнне — талант настоящий. При том, что она тоже толком не училась живописи. Не говоря уж о том, что она не видит.
Сестра Роола изображала преимущественно один и тот же сюжет: некая красавица с огромными глазами и булавочным ртом поражает шпагой то монстра, то сурового воина. И всегда она за кого-то вступается: за эльфа, за другую девушку, за ребенка, за собачку или птичку. Спасенный наблюдает за спасительницей также огромными, широко распахнутыми глазами.
Нарисованная девушка носила мужской костюм, резко подчеркивавший ее пышную грудь и очень тонкую талию. Способ изображения схематичного лица, видимо, оттачивался годами.
— Она любила рисовать, — сказал Роол, внимательно следивший за своим гостем.
— Любила? Почему вы говорите о ней в прошедшем времени? — Эгрей повернулся к Роолу, глянул на него с любопытством и некоторым сочувствием.
Роол сказал просто:
— Потому что она умерла. Вы готовы? Идемте. Я провожу вас на мельницу. Там уже готовят подводы. Нужно проследить за всем. Кроме того, мне понадобится ваша последняя подпись...
— Умерла, — проговорил Эгрей, пытаясь отыскать в своей пустой душе хотя бы слабое сочувствие к горю, которое, как казалось, до сих пор не утихло. — Печально.