Странники между мирами

Одгар обхватил себя руками, пытаясь сохранить тепло под плащом.
— Я не бедный человек, — наконец сказал он, — и с удовольствием отблагодарю вас, когда окажусь в Мизене.
— Вот и превосходно, — сказал незнакомец и вдруг зевнул. — Давайте спать.
Одгар улегся возле костра, натянул плащ на голову, поджал ноги. Под плащом он чувствовал себя как будто отгороженным от всего остального мира. Где-то очень далеко фыркала лошадь, то вставал, то садился, а после и захрапел незнакомец, потрескивали догорающие поленья, шелестел затихающий дождь и грозно, немолчно бурлила река. Затем все эти звуки исчезли, и Одгар погрузился в сон.
Наутро ни лошади, ни незнакомца он не обнаружил; костер давно погас, и гора пепла отсырела; в луже плавала головешка. Одгар поднялся на ноги и зашагал вдоль берега в сторону Мизены.
* * *
Госпожа Фаста не столько обрадовалась чудесному спасению мужа, сколько сокрушалась по поводу понесенных убытков. От Фейнне происшествие скрыли; ей просто сообщили, что отец возвратился и что он очень устал. Девушка то и дело вбегала в его комнату, чтобы рассказать какую-нибудь новость: столько всего случилось во время его отсутствия!
О незнакомце Одгар сообщил супруге весьма скупо. Ей не хотелось, чтобы Фаста начала рассуждать о всяких «проходимцах». Довольно и ее причитаний по поводу мужниной глупости.
Дней через пять возвратились и помощники Одгара: дожди наконец прекратились, и река вошла в обычное русло. А еще через десять дней в Мизену доставили шайку разбойников, промышлявших грабежами на обоих берегах реки Или, преимущественно возле парома. Их поместили в подвалах городской ратуши и держали там до тех пор, пока из столицы не приехал представитель ее величества — для того, чтобы судить негодяев.
Допросы велись недолго: устанавливалось число жертв. Грабители уверяли, что никого нарочно не губили — напротив, заставляли человека снять с себя всю одежду прежде, чем бросить его за борт. «И мы уверены, что он никаких денег от нас не утаил, и ему удобнее плыть», — пояснял главарь, уверенно улыбаясь в глаза судье.
Судья, чрезвычайно строгий толстенький человечек, совершенно не был расположен к шуткам. По его сведениям, по крайней мере трое из ограбленных погибли в волнах.
— Мы их, кстати, ближе к берегу высаживали, — уверял другой разбойник на допросе.
Награбленного оказалось не так уж много — деньги, кое-какие товары, одежда, иногда драгоценности, по большей части перстни.
Наконец настал день вынесения окончательного приговора. По мизенскому обычаю перед ратушей был сооружен помост (обычно он в разобранном виде хранился в том же подвале). Осужденных вывели и выстроили перед горожанами так, чтобы всякий мог хорошенько рассмотреть их. Для судьи принесли высокое кресло, куда он и уселся — пузатый коротышка, не достающий ногами до пола. Впрочем, королевского судью это обстоятельство ничуть не смущало.
Площадь перегородили: перед самым помостом размещались лучшие люди города; далее тянулось специальное ограждение, за которым толпились зеваки попроще.
Одгар — один из самых уважаемых граждан Мизены — находился в первом ряду. Госпожа Фаста выказала желание прийти вместе с ним, и ее присутствие нервировало Одгара. Как всякий нормальный мужчина, он был отнюдь не в восторге от того, что супруга увидит людей, сумевших его обмануть и ограбить.
Поскольку разбойники были признаны опасными, им связали за спиной руки. Одгара поразило, с каким видом они появлялись на помосте, один за другим, после довольно длительного заключения. Их как будто ничто не могло ни испугать, ни даже просто смутить. Создавалось впечатление, будто эти люди повидали в жизни все и, если придется, расстанутся с нею без особых сожалений.
Началось чтение приговора. Перечислялись имена жертв, в том числе и погибших, назывались приблизительные суммы награбленного. Все это тянулось довольно долго, однако слушалось с напряженным вниманием: среди собравшихся на площади имелось не менее десятка людей, так или иначе пострадавших от этой шайки, а ещё больше — имели родственников среди жертв.
Госпожа Фаста рассматривала преступников с осуждающим интересом, поджимая губы и щуря глаза, и неожиданно поймала себя на том, что мысленно пытается представить: каково это — привлекательной женщине очутиться в сильных руках разбойника, например вон того, с черной бородой. Эта фантазия показалась ей настолько неуместной, что госпожа Фаста вспыхнула и гневно тряхнула головой:
— Жаль, что только одного из них осудят на смерть!
Но Одгар не слушал ее. Он вообще не замечал того, что происходило с его женой. Обычное дело. После рождения Фейнне его занимали только дела мануфактуры и здоровье дочери. Для Фасты у него внимания уже не находилось.
И сейчас он даже не обернулся в ее сторону. Шагнув вперед, Одгар громко произнес:
— Прошу дозволения говорить!
Судья недовольно повернулся в его сторону, качнул в воздухе коротенькими ножками.
— Процедура оглашения приговора еще не окончена! — произнес он слабым, чуть дребезжащим голосом. — Дайте глашатаю дочитать!
— Я и хотел бы сообщить нечто, пока приговор не дочитан, — настаивал Одгар.
Судья повернулся к одному из городских советников, что торопливо поднялся к нему на помост. Они коротко переговорили, после чего судья вновь обратил взор на Одгара.
— Поднимитесь сюда. Вам дозволено высказать свои соображения.
Одгар быстро зашагал к помосту. Фаста чувствовала себя ужасно: сейчас муж выставит себя на посмешище. Мало того что его ограбили и едва не убили, так теперь он намерен поведать подробности всей Мизене. Она по собственному опыту знала, что чужое сочувствие лишь поначалу приносит наслаждение, а потом начинает ранить, и под конец хочется вовсе закрыть глаза и уши, лишь бы не видеть сострадательных взглядов. Потому что вторым слоем в этих взглядах просматривается обычное любопытство, а третьим — плохо скрытое злорадство: слишком хорошо жили, дорогие господа, а все в жизни хорошо не бывает! Дела мануфактуры идут без перебоев — так дочка народилась калекой, вот беда так беда...
А теперь еще и это ограбление.
Одгар тем временем поднялся на помост и остановился перед судьей.
Коротышка поднял голову.
— Говорите, — скрипнул он. — Дополнительные сведения, могущие повлиять на приговор?
— Да, — кивнул Одгар. — Один из этих людей невиновен.
— Невозможно! — Низкорослый судья подскочил в своем кресле, взмахнув короткими ручками. Блеснул перстень на указательном пальце и снова погас, скрытый вялой манжетой из густых, собранных в оборку кружев.
— Ручаюсь моим добрым именем, — упорно повторил Одгар.
— Смелое заявление, — сказал судья. — Если будет доказано обратное, ваше доброе имя сильно пострадает. — Он подался вперед, держась за подлокотники, как будто боялся свалиться с кресла. — Все эти люди хорошо знают друг друга. Они связаны общим прошлым. Все они — из одного отряда наемников, некогда сражавшегося под знаменами герцога Ларренса. В одной из битв отряд был истреблен почти полностью, а оставшиеся в живых рассеялись по стране. Иные скрылись из поля зрения навсегда — полагаю, то были самые благоразумные: вероятно, они осели где-нибудь и ведут пристойный образ жизни. Но не так поступили эти негодяи, которых мы сегодня видим перед собой! — Неожиданно маленький судья сделался выше ростом, его слабый голосок зазвенел, в нем даже появился намек на громовые нотки. — Главарь будет повешен, остальные — проданы; в Королевстве достаточно тяжелой работы!
— Все они — из одного отряда? — переспросил Одгар.
— Именно это вы только что услышали, — подтвердил судья.
— Нет, невозможно, — сказал Одгар. — Один из них невиновен.
— Говорю вам, упрямец, такое невозможно. Не могу понять, что вами движет... Для чего вы вознамерились выгородить одного из этих отщепенцев? Если кто-то из них вам родня, вам будет предоставлено право внести за него выкуп во время торгов.