Наркомафия

Еланчук подвинул газету и только начал читать статью о суде над человеком, который посмел объявить, что химическое оружие в России производят, как распахнулась дверь и на пороге застыл, нелепо растопырив руки, Виктор Жеволуб.
– Зуб выдернули, наркоз проходит? – спросил Еланчук равнодушно, хотя уже подсознательно понимал, что произошло.
– Шеф… В своем «мерсе»… – Охранник икнул.
– Уехал по делам, думаю, в банк. – Еланчук уже не сомневался, что Валентино мертв, начинается новая жизнь, возможно, она и заканчивается.
– Шефа убили, мертвый в своей тачке валяется! – Жеволуб выговорил известие с таким пафосом, что не только в первом ряду, а на галерке было бы понятно: актер появился на сцене никудышный.
Очень хотелось Еланчуку узнать, у какого врача был на приеме охранник, но гэбэшник молча вышел на улицу, заглянул в машину, приказал Жеволубу охранять труп и позвонил в милицию.
Приехала опергруппа, последовала обычная процедура осмотра, служащих опросили, предупредили о предстоящем вызове в прокуратуру, уехали равнодушные, спокойные. Обычная история: следователь возбудит уголовное дело, оперативник заведет розыскное дело, папки положат в сейфы и извлекут их на свет божий, если по другому убийству задержат человека с оружием и баллистическая экспертиза установит, что именно из него и застрелили гражданина Жмыха И. П.
Офис гудел, люди суетились, коммерческий директор собирал совет. О Еланчуке никто и не вспомнил. Он был человек шефа, теперь ничей, никому не нужный.
Он вернулся в свой кабинет, сел за стол, начал думать, каково будет продолжение. Он прекрасно понимал: если началась чистка, все зависит от того, в какой список занесена его фамилия, и защитить себя невозможно, остается только ждать. Если решили убрать, ждать недолго. Хотят оставить, позвонят – пригласят на инструктаж. И только он успел подумать о звонке, как аппарат негромко тренькнул.
– Да, – ответил Еланчук и почему-то вспомнил Гурова.
– Добрый день, Юрий Петрович. – Мужчина говорил с едва уловимым акцентом. Натренированный Еланчук готов был биться об заклад, что родной язык звонившего – английский.
– Здравствуйте, – ответил Еланчук, поборов соблазн перейти на английский, так как известно, шибко сообразительных начальство не жалует. – Добрым я сегодняшний день назвать не могу.
– Да-да, извините, я в курсе. – Звонивший заговорил быстрее, акцент усилился. – Ужасно! Но се ля ви – человек рождается, чтобы умереть.
Еланчук улыбнулся, понимая, что ему дарована жизнь, а связник болтает на случай, если разговор прослушивается. Иностранец продолжал:
– Я имел с покойным маленький бизнес, хотел бы с вами встретиться, кое-что обсудить.
– Конечно, назначайте время и место, – ответил Еланчук.
Гуров решил, что, узнав об отправке груза, Валентино, хотя бы временно, прекратит за ним охотиться, и ночевал в своей квартире. Утром он занимался силовой гимнастикой, убирал квартиру, в основном протирал пыль, которой собралось прилично, долго брился: рекламируемая бритва «Жиллет-слалом» ему не нравилась. Он сменил рубашку, костюм и галстук, надраил туфли, протерся одеколоном. Чем хуже было у Гурова настроение, тем тщательнее он следил за своей внешностью. А настроение у него было отвратительное. Увольняясь из милиции, он рассчитывал избавиться от давления высокого начальства, обрести свободу, но оказалось, судьбу не обманешь. Если Петр, человек предельно терпеливый, не хочет говорить, кто из сановных лиц вмешивается в их работу, значит, это лицо очень высокопоставленное. Не хватает им своих интриг и забот?
– Заткнись, сыщик, перестань рыдать, думай о деле, – заявил он вслух, глядя на себя в зеркало и поправляя галстук.
Человек противоречив. Приказав себе думать только о работе, Гуров сел в кресло, пододвинул телефон, открыл записную книжку и начал искать женщину, которую можно пригласить на ужин. Только он остановился на имени, вызвавшем теплое чувство, и начал вспоминать внешность женщины и когда он видел ее в последний раз, как телефон зазвонил. Гуров взглянул на аппарат, решая, снимать трубку или воздержаться, как телефон замолк. Три звонка – столь детским приемом пользовались опытные сыщики, соединяясь друг с другом. Когда аппарат вновь ожил, Гуров снял трубку.
– Хандришь? – опуская приветствие, спросил Крячко. – Живешь по принципу – пусть медведь работает, у него четыре лапы?
– Здравствуй, пропусти замшелые присказки, переходи к делу, – ответил Гуров и, понимая, что с хорошими вестями друг звонить не станет, достал сигареты.
– Застрелили господина Валентино. Работал профессионал, использовал винтовку малого калибра.
Гуров почувствовал резкий толчок крови, по телу разлилось тепло. Он вытянул руку, пальцы не дрожали.
– Я не так глуп, как выгляжу. – Гуров зажег сигарету. – Я предупреждал, что они появятся.
– Думал, ты обидишься, – разочарованно сказал Крячко. – Начали не с тебя, за человека не держат. – Сыщик пытался шутить, но голос выдавал, звучал тревожно. – Полагаешь, начали чистку?
– Обязательно. У тебя другое мнение? – Гуров ощутил знакомую дрожь, поперхнулся сигаретным дымом, понял, что испугался, пытаясь снять напряжение, сказал: – Вчера я занимался теоретическими построениями, сегодня, когда отстрел начался, я трушу.
– Нормальная реакция, не боятся лишь дети и психопаты, – Крячко неуверенно рассмеялся. – Приезжай, будем думать.
– И думать нечего, следует нападать! У них тут под рукой киллер наверняка был «законсервирован». Они дали команду, и он задействован. Если мы промедлим, нас перестреляют, а начали с Валентино лишь потому, что проще. Черт с ней, с секретностью, требуем выставить за Еланчуком наружку. Найди Орлова.
– А чего искать? Он мне и сообщил.
– Тогда порядок. Петр сам сообразит. Я выезжаю, жди.
– Берегись! – крикнул Крячко, но Гуров уже положил трубку.
В полдень на Кутузовском проспекте пробок нет, машины идут ровным четырехрядным потоком. Гуров никогда не занимал левый ряд, не любил ездить быстро и уж терпеть не мог перестраиваться, когда за его спиной появлялось лакированное и хромированное рыло членовоза. И сейчас он выкатился на Кутузовский, занял второй ряд, взглянул в зеркало, хотя отлично понимал: в таком скопище машин засечь хвост невозможно. Только Гуров решил свернуть в переулок, пересечь Воровского, затем Герцена, начать проверяться, как его обогнал «жигуль» ГАИ и приказал остановиться. Гуров припарковался, опустил стекло, взглянул на подошедшего лейтенанта вопросительно. Тот козырнул, представился, сказал:
– Права, техпаспорт.
Гуров взглянул в мальчишеское простое лицо лейтенанта, начал медленно шарить по карманам.
– Пожалуйста, инспектор. Я ничего не нарушал. Чем вызвана проверка? – Гуров продолжал исследовать карманы, внимательно наблюдая за лейтенантом, пытался определить, нервничает парень или это обычная проверка.
– Выйдите из машины! – Парень постучал жезлом по крыше.
– Нашел, – сообщил Гуров, протягивая техпаспорт и права. – Как вы назвали свою фамилию, инспектор?
Лейтенант глянул в документы мельком, похлопывая ими по перчатке.
– Откройте капот и выйдите из машины.
Из стоявшей впереди машины ГАИ вылез грузный капитан, подошел и рявкнул:
– Права качаешь? Или у тебя, парень, со слухом плохо?
Гуров открыл капот, начал неторопливо вылезать из-за руля, по ходу вынул ключи из замка зажигания. «Ну, не могут тут, в самом центре, на глазах у сотен людей что-либо сделать», – подумал Гуров и ошибся. Капитан ударил сыщика по лицу перчаткой, другой рукой прихлопнул крышку капота, крикнул:
– Отдай ключи, садись назад, поедем, разберемся!
– Ключи не отдам и никуда не поеду, – ответил Гуров и шагнул в сторону вовремя.
Сержант, подошедший сзади, хотел ударить жезлом по голове, но сыщик шагнул, и удар пришелся в плечо. Гуров почувствовал боль, рука одеревенела. Сержант бил не гаишным жезлом, а раскрашенным металлическим стержнем. Сыщик, который всегда гордился тем, что к нему нельзя подойти сзади, матюгнулся, отшвырнул лейтенанта и бросился бежать между машинами.