День, когда умер Сталин

– Вы, кажется, очень напряжены, – сказал он мягко. – Знаете, вы должны совсем расслабиться, а то снимок не получится.
– Я ничуть не напряжена, – сказала Джесси. – Это у моей двоюродной сестры нервы натянуты.
– Какое значение имеет, натянуты у меня нервы или нет, – отозвалась я, – это не я собираюсь фотографироваться.
Рядом со мной с дивана упала книга. «Пляшущий негр» Рональда Фербэнка. Наш хозяин в волнении метнулся к ней.
– Вы читаете нашего Рона? – спросил он.
– Кое что, – ответила я.
– А вот я почти ничего другого не читаю. Он, мне кажется, уже сказал последнее слово. Когда я прочёл все его книги, то начал сначала, и опять прочитал всё до последней страницы. Думаю, после Фербэнка вообще никому нет смысла писать.
Замечание меня разочаровало, и я промолчала.
– Надеюсь, чашка хорошего чая нам не помешает, – сказал он. – Пока я его приготовлю, может быть, опять поставим пластинку?
– Терпеть не могу современную музыку, – сказала Джесси.
– Что поделаешь, вкусы бывают разные, – вздохнул хозяин.
Он уже был у двери, когда та отворилась, и появился ещё один молодой человек с чайным подносом, такой же лёгкий, гибкий и любезный. На нём были чёрные джинсы и лиловый свитер, а волосы на голове блестели, как два неровных чёрных крыла.
– Как ты кстати, дорогой, – сказал наш хозяин и обратился к нам, – Позвольте представить вам моего друга и помощника Джеки Смита. А моё имя вы знаете. Сейчас, когда мы выпьем по чашке чудного чая, я надеюсь, наши вибрации войдут в гармонию.
Теперь Джесси стояла на ковре по стойке «вольно». Он протянул ей чашку чая. Джесси кивнула в мою сторону и приказала:
– Дайте ей.
Хозяин повернулся и передал чашку мне.
– Что с вами, милая? – спросил он меня. – Вам плохо?
– Спасибо, всё в порядке, – ответила я, не отрываясь от газеты.
– Сталин при смерти, – сказала тётушка. – По крайне мере, они хотят, чтобы мы в это поверили.
– Сталин? – переспросил хозяин.
– Тот русский, – объяснила тетушка.
– А, вы имеете в виду Дядюшку Джо. Боже, благослови его!
Тётушка удивлённо подняла голову. Джесси взглянула с беспардонной недоверчивостью.
Джеки Смит подсел ко мне и стал читать газету через моё плечо.
– Ну, ну, – сказал он. – Ну, ну, ну. – Потом вдруг хихикнул и добавил: – Девять врачей. Даже если бы было пятьдесят врачей, я бы особенно не надеялся, а вы?
– Надеяться, пожалуй, не на что, – согласилась я.
– Надоел этот болван, – заявил Джеки Смит. – Его давно надо было вышвырнуть. Он себя пережил ещё в конце войны, вы согласны?
– Трудно сказать.
Наш хозяин с чашкой чая в одной руке поднял другую повелительным жестом:
– Я не желаю такого слышать, – сказал он. – Совершенно не желаю. Бог свидетель, я говорю сейчас о том, в чём совершенно не разбираюсь, то есть о политике, но во время войны я вырезал Дядюшку Джо и Рузвельта из журнала и приколол их на стенку. Да, это были мои парни!
Тут сестрица Джесси, которая так и не присела и не взяла чашку, вдруг шагнула вперёд и бросила:
– Мы когда-нибудь займёмся сегодня этим дурацким делом?
– Ну, конечно, милая, – согласился хозяин, тут же отставив чашку, – ну, конечно, если вам так хочется.
Он взглянул на своего помощника, который неохотно отложил газету и потянул шнурок занавеса, открыв альков с кучей фотоаппаратов и всяких штук. Потом они оба внимательно осмотрели Джесси. Её непорочные щеки вспыхнули яростным румянцем, а глаза были ярко несчастны.
– Вы очень помогли бы мне, – попросил хозяин, – если бы объяснили, для какой цели вам нужен этот снимок: чтобы прославиться, для суперобложки вашей книги или просто на память вашему счастливому другу?
– Не знаю, мне совершенно всё равно, – ответила Джесси.
Тётушка Эмма встала и сказала:
– Я хочу, чтобы вы уловили её выражение, ну, просто как она смотрит…
Джесси сжала кулаки.
– Тётя Эмма, – вмешалась я, – нам с вами, наверно, лучше пока выйти.
– Послушай, милая…
Но хозяин уже обвил её рукой и мягко выпроваживал за дверь.
– Вы просто чудо, вы хотите, чтобы у меня получился очень хороший снимок, а у меня никогда ничего хорошего не получается, если присутствуют даже самые симпатичные зрители.
Тётушка Эмма опять обмякла и покраснела. Я заняла его место и повела тётушку к двери. Когда мы закрывали её, я услышала голос Джеки Смита:
– Может быть, поставим пластинку?
И голос Джесси:
– Я терпеть не могу музыку!
И опять Джеки Смит:
– Знаете, нам кажется, что музыка помогает…
Дверь закрылась. Мы с тётушкой стояли у окна на лестничной площадке и смотрели на улицу.
– А тебя этот молодой человек когда-нибудь фотографировал? – спросила она.
– Мне его рекомендовали.
Наверху заиграла музыка. Тётушка стала притоптывать.
– Гилберт и Салливан, как у неё только язык поворачивается сказать, что она терпеть не может такой музыки. Думаю, просто назло.
Я зажгла сигарету. Музыка резко оборвалась.
– Расскажи мне, милая, – вдруг язвительно спросила тетушка, – об увлекательных вещах, которыми ты изволишь заниматься?
Тётушка всегда задаёт такой вопрос, и каждый раз я с трудом выбираю кусочки своей жизни, достойные её внимания.
– Вот что, например, ты делала сегодня?
Я подумала о Билле, о Беатрисе, о товарище Джин.
– Я пообедала, – сказала я, – с дочкой епископа.
– В самом деле? – усомнилась тётушка.
Опять заиграла музыка: Кол Портер.
– Это не в моем вкусе, – заметила тётушка. – Что-то современное?
Музыка смолкла, распахнулась дверь: в ней стояла Джесси, излучая решимость.
– Ничего не получается, – сказала она. – Прости, мама, у меня сегодня нет настроения.
– Но мы снова будем в Лондоне только через четыре месяца!
За Джесси появились хозяин и его помощник, оба с галантными улыбками.
– Давайте больше не думать об этом, – сказал Джеки Смит, а хозяин добавил:
– Попробуем в другой раз, когда все станут сами собой.
Джесси повернулась к молодым людям и резко протянула руку.
– Мне очень жаль, – сказала она с яростной искренностью девственницы. – Мне действительно ужасно жаль.
Тётушка шагнула вперёд, оттолкнув Джесси в сторону, и пожала им руки.
– Большое спасибо вам обоим за чай.
Джеки Смит помахал моей газетой через три головы:
– Вы забыли, – сказал он.
– Не важно, оставьте себе.
– Как любезно с вашей стороны, теперь я смогу прочесть об этом со всеми кровавыми подробностями.
Дверь закрыла их дружеские улыбки.
– Да, – вздохнула тётушка, – такого стыда у меня ещё в жизни не было.
– А мне всё равно, – оборвала Джесси ожесточённо. – Мне на всё это наплевать.
Мы спустились на улицу. Пожали друг другу руки. Расцеловали друг друга в щёчки. Поблагодарили друг друга. Тётушка Эмма и кузина Джесси остановили такси. Я села в автобус.
Как только я зашла домой, звонил телефон. Эта была Беатриса. Она сказала, что получила телеграмму, но всё равно хочет со мной увидеться.
– Ты знаешь, что Сталин при смерти? – спросила я.
– Конечно. Послушай, очень важно провести об этом беседу в Медном поясе.
– Почему?
– Если мы не скажем людям правду об этом, то кто же её скажет?
– Да, ты, наверное, права, – согласилась я.
Она сообщила, что приедет через час. Я села за пишущую машинку и стала работать. Опять зазвонил телефон. Это была товарищ Джин.
– Ты знаешь, что случилось? – спросила она со слезами в голосе.
Товарищ Джин бросила мужа, когда он вступил в партию лейбористов во время подписания пакта Сталина с Гитлером, и с тех пор жила в однокомнатных квартирках на бутербродах и чае с портретом Сталина над кроватью.
– Да, знаю.
– Это так жутко, – прорыдала она. – Это ужас – они его убили!
– Кто убил? Откуда ты взяла?
– Его убили агенты капитализма, – сказала она. – Это же совершенно очевидно.