Владычица Безумия

— Местное вино, — нараспев во всеуслышанье проговорил Олору, — годится только на то, чтобы разбавлять свиное пойло.
— Верно, — согласился толстяк. — Так будете вы его заказывать или нет?
— А в этом есть своя логика! — рассмеялся Олору еще громче. — Во всяком случае, эти вот свиньи, возлежащие на бочках, выглядят вполне довольными!
Спавшие люди зашевелились и подняли головы. Толстяк, не задавая больше никаких вопросов, исчез за дверью у стойки.
— Кто это назвал меня свиньей? — взревел один из посетителей.
— Только не я, — заявил Олору. — Я никогда бы не осмелился. Но какой-нибудь искренний поборник истины непременно усмотрел бы в тебе именно это животное.
Вскочив на бочку, за которой сидел, Олору простер руки в стороны и запел:
— О великолепный свин!
В этой лавке, полной вин,
Возлежишь ты на столе
И мечтаешь о ботве.
Всякий, и поэт, и льстец
Обожает холодец.
И готовы как один
Петь хвалу тебе, о свин!
Источник его вдохновения, еще слишком пьяный, чтобы понять все изящество поэзии Олору, тем не менее понял, что над ним насмехаются. Выставив перед собой красные кулачищи, он двинулся на обидчика. Совейз заступила ему дорогу.
— С чего это ты так разозлился?
— Отойди, парень! Твой приятель любит песни, так он сейчас услышит, как поет мой кинжал, когда вспарывает животы юным наглецам!
— Что он тебе такого сделал? — серебряным голосом вопросила Совейз. — Назвал свиньей? Но посмотри на себя, разве ты не вылитый боров, грязный и пьяный?
Этого верзила вынести не мог. С ревом, достойным скорее быка, чем борова, он выхватил кинжал и замахнулся. Но рев превратился в крик изумления, а кинжал, пронзив воздух, воткнулся в доски пола. Посреди таверны, поднявшись на задние ноги и болтая в воздухе передними копытцами, стояла свинья, настоящая живая свинья, очень большая и злая. Хрюкая и повизгивая, она мотала головой из стороны в сторону и угрожающе щерила желтые клыки.
После такого оборота проснулись и вскочили на ноги самые сонные любители ночной выпивки. Раздались крики, и самым громким из них был истошный вопль:
— Колдовство!
Опрокидывая табуреты и прихватывая по дороге недопитые бутылки, люди бросились из погребка вон. Как заметили шутники, пьянчуги даже не слишком удивились — просто поспешили оставить страшное место. И чему тут было удивляться, если все окрестности полны слухами о том, что в здешних лесах завелись колдуны?
И только огромная свинья осталась стоять посреди опустевшей лавки, все еще злая, но уже забывшая из-за чего разозлилась. Похрюкивая, она направилась в обход зала в поисках чего-нибудь съестного.
— Умница, — похвалил ее Олору. — Можешь возвращаться домой и с честью доесть свои помои. Из тебя выйдет отличная ветчина.
— А потом, — подхватила Совейз, — можешь подняться в спальню к своим хозяевам и соснуть у них на подушках. Посмотрим, каково будет их пробуждение!
Свинья хрюкнула и, выбравшись из лавки, уверенно затрусила по темным улицам. Олору вздохнул.
— И все-таки мы были слишком снисходительны. Постой-ка, я знаю одного лиса, который может прогнать эту свинью по всему городу и наделать такой переполох…
— Тише, — оборвала его Совейз. — Смотри. Один из забулдыг остался. Отчего бы это?
И Олору замолчал, побелев, как стена. Следуя указующему пальчику Совейз, он взглянул в дальний темный угол погреба. Там, едва различимый в полумраке, и в самом деле сидел еще кто-то, с ног до головы закутанный в черный плащ. Из-под плаща виднелась только узкая белая рука, выводившая какие-то знаки на донышке бочки. Знаки слабо светились. И так же слабо светились камни в перстнях на тонких пальцах.
— Если это человек, — пробормотал Олору, — то я, пожалуй, попрошу от него защиты у благих богов!
— Ты бы и попросил, если бы сам был человеком, — отозвался голос из-под капюшона. — Хотя, тебе, конечно, виднее.
Олору и Совейз переглянулись. В глазах у юноши стояли слезы. Не замечая их, он тихо предложил:
— Давай-ка переберемся куда-нибудь из этой вонючей дыры.
— Отличная мысль, — подхватил незнакомец. — Отправляйтесь. Я буду поджидать вас там.
Его голос звучал нездешней, невообразимой музыкой, он был так прекрасен, что из щели в полу вылезла мышь, чтобы послушать эти чарующие звуки. И в то же время от слов незнакомца веяло чем-то недобрым, словно тучи заклубились на горизонте, предвещая близкую грозу.
— Похоже, — заметила Совейз, — эта ночь посвящена Магии Речи.
Незнакомец не ответил ей. Но один из знаков, нарисованных белым пальцем, скатился со стола и разбился об пол. По осколкам было видно, что это фигурка огненноволосой женщины в белом одеянии.
Совейз положила горячую ладонь на плечо Олору.
— Мой друг не один здесь, — сказала она шутнику в углу.
Ответом ей был ослиный крик, такой громкий и пронзительный, что мышь, очнувшись о грез, с испуганным писком поспешно юркнула в свою нору.
— Ах вот как, — проговорила Совейз.
Оставив Олору там, где он застыл, словно примерзнув к полу, она шагнула вперед и, резким жестом стряхнув на пол бутыли и кубки, уселась на длинную скамью у стены. Теперь ее и закутанную в плащ фигуру разделала только пустая бочка, на широком донышке которой мерцали диковинные игрушки.
Незнакомец поднял голову. Из-под капюшона сверкнули его темные глаза. И Совейз увидела лицо, которое ей не дозволялось видеть с того дня, как отец, принеся ее в свое царство, оставил дочь в одиночестве на туманном острове. В углу темного вонючего погреба, положив руку на изъеденную червями старую бочку, сидел Азрарн, Князь Демонов. Совейз припомнила, что с тех пор видела его еще раз, у лесного озера, когда он проносился мимо нее во главе своей охоты. Но и тогда он явился не за ней, по-прежнему равнодушный к своему отпрыску. Всегда равнодушный. Кто он ей? Не отец, не друг и даже не господин. Она не приносила ему клятвы верности. Наверное, ей следовало быть ему благодарной хотя бы за то, что он дал ей жизнь, но и этот дар мало интересовал Азрарна, когда он отдавал его — не ей, а ее матери, своей возлюбленной.
Так они смотрели друг на друга, пока Совейз не произнесла наконец голосом, в котором теперь стали было больше, чем серебра:
— И как, похожа я на свою мать?
— Твоя мать никогда не смотрела на меня ни с ненавистью, ни даже с неприязнью, — ответил он.
— Ну, вероятно, у нее для этого имелось меньше оснований.
— Их имелось предостаточно. Но она не умела ненавидеть. Ты же — мое дитя, и потому ненависть у тебя в крови. Злопамятный, гордый, жестокий — все те эпитеты, которыми меня восхваляют на земле, годятся и для тебя. Но ты еще очень молода и твоя ненависть незрела. Когда ты наберешься опыта и научишься ненавидеть по-настоящему, мы посмотрим, на что ты способна. Тебя породила на свет Данизель, но ты — моя точная копия во всем.
При этих словах он улыбнулся с полным сознанием собственной правоты.
Именно на эту улыбку набросилась Совейз, плюнув в лицо отцу. Но ее слюна превратилась в серебряный цветок, едва отделившись от бледных от ярости губ девушки. Азрарн подхватил его и протянул дочери, все еще улыбаясь. Совейз поднялась со скамьи, повернулась на каблуках и, сделав три шага, сказала, не оборачиваясь:
— Ты просчитался, обольститель слабых женщин. Я — мало похожа на всех тех женщин, с которыми ты до сих пор имел дело. Как ты верно заметил, я — точная твоя копия.
— И ты полагаешь, что я не в силах уничтожить тебя с тою же легкостью, что и породил?
Совейз чуть повернула голову и бросила через плечо:
— Так сделай это.
Азрарн выпустил цветок из пальцев и тот исчез, коснувшись деревянного днища бочки.
— Ты забыла, — проговорил он, — что я создавал тебя не для простой забавы. И я сказал тебе уже: подождем, пока ты наберешься опыта и сил. И когда обида уступит в тебе место пониманию. Тогда ты придешь ко мне такой, какой должна быть почтительная и любящая дочь.